НАЧАЛО ЗДЕСЬ, ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ ЗДЕСЬ
На следующий день, после завтрака, Серафима торжественно позвала Ванессу к себе в комнату и положила перед ней альбом. С фотографиями. В твердом кожаном переплете с тиснением и в твердой же обложке, обтянутой тканью с вышивкой.
Ванька про такие раньше только слышала, у приемных родителей был альбом подобного типа, но простенький, в дерматиновой обложке, с листами из картона и фотографии там на самый обычный канцелярский клей крепились. А здесь… Каждая страница была отделена от другой тонкой прозрачной бумагой-калькой, и каждая была украшена узорными виньетками, которые создавали неповторимой красоты рамки для фото.
Ванька то открывала альбом, то снова закрывала — никак не могла налюбоваться его оформлением. Гладила вышивку, будто через кончики пальцев пыталась разгадать технику и перенять мастерство художника, который создал такую красоту.
— Ой, деточка, да не робей, листай давай. Альбомом еще успеешь налюбоваться, не последний же раз тебе его показываю. А вышивка, коли так понравилась, научу со временем. Сложного ничего тут нет. Терпение просто надо.
Ванька вопросительно взглянула на Серафиму Ивановну.
— Ну, что так смотришь, я вышивала когда-то. И не такое умела… Специально для альбома эту вышивку делала, а вот уж сам альбом заказывали. Мастер его делал. Сейчас такие поди уже и не делают…
Ванька листала страницы, смотрела, удивлялась, что-то спрашивала время от времени — помимо фотографий тех времен, когда Серафима была молодая, были в альбоме и фотографии, явно сделанные раньше. Намного раньше. И с этих фотографий смотрели на Ваньку мужчины и женщины. Или, как правильнее будет сказать? — судари и сударыни? — женщины были все в изящных длинных платьях в пол, с корсетами, кружевами и вышивкой, а мужчины — в строгих костюмах, с приталенными пиджаками, брюками до щиколоток и жилетками. И, как подозревала Ванька, пиджаки у многих были с подплечниками — ну не могли же все эти господа поголовно быть такими широкоплечими! Ей было это безумно интересно, но решила пока не спрашивать — бабушка Серафима не зря же сказала, что не последний раз его показывает. Наверняка есть что-то такое особенное в этом альбоме, из-за чего Серафима Ивановна решила его ей показать.
Ванька листала страницы и вскоре увидела… — на неё с фотографии смотрела девочка, почти девушка, лет тринадцати или постарше. И кого-то эта девочка очень сильно напоминала Ваньке, только Ванька никак не могла понять, кого.
Серафима же Ивановна в этот момент отвернулась, вроде как смотрела в окно, а сама тихонько платочком вытирала слезы.
— Бабушка Серафима, вы что, плачете?
— А? — нет, нет, деточка, что ты, просто соринка в глаз попала.
Серафима пару раз моргнула, промокнула глаза платочком и повернулась к Ванессе.
— Ну, вот, ты её и увидела. Никого не напоминает?
— Напоминает, только сообразить не могу, кого.
— Так подойди к зеркалу, глядишь, и сообразишь.
Ванька не стала спорить. Встала, да подошла к зеркалу. Сегодня она была в том самом платье, которое вчера вечером примерила и которое будто на неё было сшито.
Глянула в зеркало — да бегом обратно, к альбому. Снова посмотрела на фотографию — и снова побежала к зеркалу. Девочка на фотографии походила на неё саму. Только младше была.
— Бабушка Серафима, но, как? Вы что — моя бабушка? — неверяще, но, в то же время надеясь услышать положительный ответ, спросила Ванька.
— Что ты деточка, нет, конечно. Это фотография моей дочери, её уж давно в живых нет…, — Серафима опять промокнула платочком глаза, — А ты деточка очень на неё похожа…
Ванька хотела еще что-то спросить, но Серафима не дала, сказала, что устала, хочет полежать, отдохнуть и побыть одна.
Ванька не стала навязываться. Ей очень хотелось помочь бабушке Серафиме, успокоить её, но как — она не знала. Зато котенок, точнее, маленькая кошечка, Матильда, не растерялась — прошмыгнула в дверь, заскочила к Серафиме Ивановне на колени, а там, потихоньку, помаленьку, да забралась на плечо. И давай мурлыкать, да песенки петь, да лапками слегка когтить.
Пришлось Серафиме отвлечься на котейку. Сначала просто — чтобы пригладить да приласкать, а потом вспомнила, что ребенка-то кормить пора. Пошла на кухню, позвала с собой Ванессу.
Первым делом Матильду покормили, потом сами сели чай пить. Тогда Серафима и рассказала Ванессе, каким образом она её чуть ли не среди ночи нашла.
— Спать я уже легла. И снится мне сон, что дочка моя, только постарше, спит на той самой скамейке, где я тебя нашла. Сплю и сама себе не верю — ну, не может же быть такого! А сон реалистичный такой — и Матильда там тоже была. А мне, деточка, сны уж давным-давно не снятся. А тут вот приснился. Проснулась я и успокоиться никак не могу. Все стало мне казаться, что дочка моя где-то одна бедная. Умом-то я понимаю, что такого не может быть, а сердце чуть ли не разрывается — так хочет, чтобы это правда была. Не смогла я усидеть, в общем. Решила сходить, проверить. Увижу, что лавка пустая, успокоюсь, проветрюсь заодно. Пришла, а там ты. Я ведь, честно говоря, сначала глазам своим не поверила. Да вот кошечка не дала с ума сойти — вылезла у тебя из-за пазухи, да стала мяукать. Тут уж и ты меня заметила.
Ванька не удержалась — подошла, да обняла Серафиму. Стоит, сама чуть ли не плачет, и говорит что-то про то, что Серафима ей как бабушка, свою-то она не помнит, да и маму почти не помнит, а вот с Серафимой ей впервые за много лет легко и тепло… Как с мамой… Или с бабушкой…
Слезы были готовы хлынуть у обоих, да опять Матильда не дала устроить всемирный потоп: притащила откуда-то катушку люрекса, да давай ей играть.
— Ой, деточка, я же что еще хотела тебе показать, да отдать! — вот ведь, старая, забыла, а Матильда, умница, напомнила. Пойдем.
И вновь перед Ванессой будто пещера Али-Бабы распахнулась: чего только не было в шкатулке для рукоделия! — и ножнички с золочеными ручками, и наперсток золоченый, а уж иголок, ниток разных! — Ванька такого никогда раньше не видела, мечтать только могла.
— Бери, деточка, твое это теперь.