НАЧАЛО ЗДЕСЬ, ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ ЗДЕСЬ
Ванесса вздохнула и лишь крепче прижала к себе кошку. Что-то сегодня на неё воспоминания как-то сильно накатили… Матильда не вырывалась, продолжала мурлыкать, успокаивать. И чудилось Ванессе в её мурлыкании — всё в прошлом, в прошлом, давно пора забыть, отпустить и жить сегодняшним днем, всё в прошлом…
Да, всё в прошлом, а тогда…
Как мать кричала, как визжала, какой только грязью не поливала — Ванессе, тогда еще Ваньке, хотелось временами от стыда под пол провалиться — уж на что она девочкой-паинькой не была и каких только слов не слышала, но…, но, многое из того, что выдавала мать, она слышала впервые. Стыдно было и обидно. Вроде и мать не родная, а все равно — стыдно.
Провалиться под пол или сбежать по лестнице не позволил Ваньке майор, удержал за локоть, да и фонтану злобы не дал долго изливаться — щелкнул корочками перед лицом изрыгающей проклятия женщины и пообещал пятнадцать суток устроить.
— Я хоть и не при исполнении сейчас, но — запросто могу. За оскорбление сотрудника полиции. Не знали? — теперь знаете.
Мать замолчала. Лишь тяжело хватала ртом воздух.
Потом еще одну пакость решила устроить — не отдавать Ваньке её вещи. Типа не её они, а Феденькины, и, вообще, ничего её здесь нет. Как пришла голая и босая, так пусть и катится.
И опять майор вмешался — вытащил парочку вещичек из сумки, собранной Ванькой, глянул на них, на Феденьку и спросил, без всякой издевки спросил, ни на что не намекая, просто удивляясь:
— У вас сын, что, женскую одежду носит?
Одежда, хоть и была когда-то Федькина, но её уж давно на себе перекроила и перешила Ванька, и сейчас она, одежда, на мальчуковую, да еще на Феденькины размеры никак не тянула.
Мать от возмущения захлопнула рот. И лишь что-то шипела. А слов было не разобрать.
В итоге Ванька и майор с сумкой, которую он понес, спокойно вышли в подъезд.
Свернули за угол дома, и — Ванька не выдержала, разревелась. Давно уже не плакала, запретила себе, а тут… слезы так и лились.
Пришлось майору сначала упаковку бумажных платков израсходовать на Ваньку, а потом повести её в ближайшее кафе, чтобы девушка окончательно успокоилась и привела себя в порядок.
Кафе сделало свое дело. Во-первых, Ванька там никогда не была, а, во-вторых, мороженое было таким вкусным, что слезы как-то сами собой перестали капать. Как-то сложно реветь и уплетать мороженое одновременно.
Потом… Позже уже, был еще и суд. Мать не удержалась — подала иск: требовала с Ваньки уплаты части её коммунальных услуг. Но, тут все просто оказалось — мать её собственная жадность подвела: просила бы за то время, что Ванька не жила уже там, но была еще прописана, глядишь, что и выгорело бы; а мать пожадничала — попросила возмещение расходов за все время проживания Ваньки у неё. Что-то там еще было в исковом заявлении, но Ванька уже не помнила. То ли материальный ущерб, то ли моральный… Помнила только то, что, как ей пояснили тогда, если бы этого не было, то бумажка-кляуза и до суда бы не дошла, отказ бы в возбуждении выдали и — всё. А так — суд был.
Ванька там была, но толком ничего не поняла — все говорили каким-то заковыристым юридическим языком, и только слова матери были понятны: она снова кричала да поливала грязью Ваньку. В итоге её вывели из зала за неуважение к суду. А дальше всё быстро было: защита, обвинение и — решение суда в её пользу. В Ванькину. Адвоката ей тогда майор «подогнал». Точнее, это Серафима Ивановна поговорила с ним, пошепталась и — адвокат появился.
Ванька потом еще не раз думала, а что было бы, не встреть она тогда Серафиму?
Но это тоже уже позже было, много позже…
А в тот день майор проводил Ваньку до дома, ну, в смысле до дома Серафимы Ивановны, донес сумку, сдал её с рук на руки Серафиме, откланялся и ушел.
Серафима и расспрашивать ничего не стала, сразу повела Ваньку обедать. А там уж тихонько расспросила. Что-то, наверно, и у майора позже узнала.
После обеда же повела девушку в кладовку.
— Давай, деточка, сейчас достанешь, что я скажу. Есть у меня и швейная машинка, и тканей немного найдем, что-нибудь себе более приличное сообразишь. Шить-то ведь умеешь. А то негоже красивой молодой леди в такой одежде разгуливать. На дачу, в лес, на субботник — нормально, а повседневно — нет, не годится. Ну, посмотри сама на себя в зеркало, деточка, разве это твой стиль, разве это твое?
Ванька смотрела в зеркало и видела лишь одно — она в свой одежде ну никак не вписывается в окружающую обстановку. Как что-то инородное смотрится.
Зато вот котенок прекрасно вписался. Спал либо в кресле, либо на кушетке среди подушек. И нисколько его не смущало, что кресло винтажное, даже, наверно, старинное, и красивые занавески не смущали — он только так играл их бахромой и завязками.
Ванька хотела остановить котенка, да Серафима не дала.
— Ничего, пускай малышка бегает, она же ничего не портит, играет только.
— Малышка, она? Разве это не котенок?
— Котенок. Только девочка.
Вот тогда Ванька и узнала, что подобранный ею котенок вовсе не он, а она. И имя как-то сразу придумалось: Матильда.
Первым делом из кладовки достали швейную машинку, старую, можно даже сказать, старинную — зингеровскую.
— Ух ты, раритет какой!
— Раритет-то раритет, только вполне рабочая, да, да, не удивляйся, рабочая, в исправном состоянии. Долго я ей пользовалось, потом что-то забарахлила, так мне Илларион Семенович, в соседнем доме живет, в порядок её привел. К нему вообще все идут, когда надо что-то старинное в порядок привести. Кому стенные часы, кому —ходики. Печатные машинки… А я вот швейную принесла… Отремонтировал. Милейший человек. У него лавка там же, на первом этаже дома. Как-нибудь сходишь к нему, посмотришь.
Следом за швейной машинкой из кладовки в комнату переместился баул.
— Ну, что смотришь, открывай. Мало что тебе, конечно, подойдет. Но, вот одно платье, думаю, и без переделки можно дома носить. Надо же тебе в чем-то дома ходить. Я тебе помочь мало чем могу, пенсия небольшая, вся практически на оплату коммунальных услуг уходит, квартира-то, сама видишь, не маленькая. У тебя самой денег тоже нет. Стипендия только. На неё много что не купишь. Но, не переживай, на первое время что-нибудь из этого переделаешь. А к зиме придумаем, как быть.
Ваньке очень хотелось спросить, а как же бабушка, Серафима Ивановна, живет, если пенсия вся на оплату коммуналки уходит? — а бабушка вроде не бедствует: вещи все хорошие, качественные. Но, ладно, вещи, они могли быть куплены давно, а еда? — еда вся была хорошая, свежая. Но, не стала спрашивать, постеснялась. А потом и вовсе про это забыла. Когда увидела красоту, которую хранили недра баула.
— Боже…! Это же…! Это…
— Да, да — Карл Лагерфельд, Сен- Лоран… А это… — догадаешься или сказать?
— Неужели Шанель?
— Она самая, Коко Шанель. Только платье не маленькое черное, — и Серафима заулыбалась, видимо, вспомнив что-то свое, связанное с этим «немаленьким черным платьем».
А потом она, чуть ли не в приказном порядке, заставила Ваньку пойти и померять два платья.
Одно подошло и сидело как влитое, будто на Ваньку и шили.
— А теперь, деточка, расплетай свои косицы, да расчесывай волосы — не вяжется твоя прическа с платьями.
Разбирала дреды Ванька почти до самого вечера. Да заодно рассказывала Серафиме, почему она их стала делать. Чтобы отец приемный не приставал. По этой причине и куртки делала с клепками и цепочками, а не с оборками и цветочками.
Вымыв голову, расчесав и высушив волосы, Ванька стояла перед зеркалом. Смотрела. И не узнавала себя.
— Ну, вот, совсем другое дело. Красавица. А теперь — ужинать. А завтра я тебе еще кое-что покажу.
