— Ведьма! Ведьма! И кошка твоя такая же — ведьмино отродье! Сразу было понятно, что у тебя дурная кровь! Не смей приближаться к нашему дому! Проклинаю тебя, проклинаю!
Ванесса откинула волосы и взяла на руки Матильду, кошка всегда её успокаивала и помогала отогнать плохие воспоминания. Уж сколько лет прошло, а временами накатывало, захватывало в плен и пыталось утянуть в свою бездну. Беспросветную, тоскливую. Откуда нет возврата. И каждый раз кошка приходила на выручку. Отгоняла горькие мысли, разгоняла сумрак и успокаивала, умырлыкивала.
— Вот уж кошка тут точно ни при чем. Да ведь, Мотенька? Да. Пойдем позавтракаем. Все равно уже проснулась. И тебя разбудила.
В кухне всё было по-прежнему, на своих местах. Как и положено.
Да и откуда быть беспорядку, если они вдвоем живут? — она и Мотя. Это раньше...
И Ванессу снова захватили воспоминания... Уж больно много событий тогда произошло.
Это сейчас она достаточно известный модельер, а тогда...
Ну, не ведьма и не ведьмино отродье, но, как её только не дразнили...
И нищебродкой, и шизой... Шизой, правда, позже. Да и было уже за что.
Надоело молча терпеть, глотать слезы, вот она и начала огрызаться, давать сдачи. Да так, что вскоре уже и не связывались. Подходить боялись.
Зато родителей в школу вызывали. Поведение плохое, видите ли. Неподобающее девочке.
Знали бы они, в каких условиях она жила, так поди бы не родителей вызывали, а её бы обратно в детский дом отправили. От таких родителей подальше. Но они не знали. А она не говорила. Боялась. Жутко боялась. И, когда проверяющие приходили — а такое иногда случалось, она ведь была приемным ребенком, не родным — то даже придраться было не к чему. Не то что лишить прав и вернуть ребенка обратно. Под опеку и защиту государства.
Маму она совсем не помнила, а отец погиб, когда ей было лет семь. А в восемь её уже удочерили. Ей тогда еще все завидовали. Было бы чему.
Нет, сначала было все хорошо. Ну, или почти хорошо. Комната даже своя была. Федька, этот жирный боров и придурок, спал тогда в комнате родителей, мелкий еще был. Пяти лет еще ему не было, и родители его пока не «отселяли» из своей комнаты — маленький, потому что.
Когда все началось? — когда Федьку «отделили», и он стал в одной с ней комнате обитать? — нет, позже. Когда отец работу потерял. Предприятие обанкротилось, и сотни рабочих оказались на улице. И её приемный отец в том числе. Не смог справиться. Не нашел работу. Пить начал. И все покатилось по наклонной…
Денег в семье резко меньше стало. Да и ничего удивительного — основным-то добытчиком Семен Петрович был, приемный отец.
У Федьки тогда еще какое-то заболевание выявили. То ли олигофрению, то ли шизофрению, то ли еще что-то… Учился он, тем не менее, в привилегированном лицее, а она — в обычной школе. Все деньги туда и уходили. В лицей. Платный же. А ей что, ей нормально и в обычной школе. Не родная же.
Тогда же ей перестали и одежду покупать. И деньги на всякие экскурсии и мероприятия выделять.
И началось…
— Нищебродка! Нищебродка! Вонючка!
Нет, слава богу, от неё ничем не пахло — мыться она спокойно могла, никто не запрещал. И одежда чистая была. Только старая. Где заштопанная, где с заплатками. Которые она сама и ставила.
А вот уж когда из последнего платья выросла, пришлось в Федькину одежду одеваться. Он, хоть и младше её был, но, боров тот еще. Ей — тринадцать, ему — десять, а он почти на голову её выше. А по весу, так, наверно, раза в два больше. Вот и приходилось его обноски носить. А что можно сделать из ношеной пацанской одежды, которая к тому же на несколько размеров больше?
Тогда и научилась Ванесса шить. Никто её тогда, правда, Ванессой не звал, Ванькой кликали. Не выглядела она на Ванессу. Никак не выглядела. Ростом — мелкая, внешне — плоская. Да еще в мальчуковой одежде. Ванька — она и есть Ванька.
Брала Ванька иголку в руки и мастерила что-то такое из Федькиной одежды, что не стыдно было бы надеть. Первое время даже юбки из брюк мастерила. Только вот колготки ей никто не покупал. А с голыми ногами зимой не походишь… Зимой в брюках ходила. А потом уж и вовсе юбки перестала шить. В брюках и бегать удобнее, и сдачу дать проще.
А потом…, потом сообразила, что можно на одежду всякие клепки делать, цепочки крепить, да стала уже все в таком стиле мастерить.
Может, и не стала бы, да только отец приемный стал на неё глазками масляными смотреть, когда не в запое, да в темном углу пытаться зажать… Да и Федька начал за ней подсматривать. То в комнату войдет, когда она переодевается, типа невзначай, то в ванную через окошко, которое в кухне, заглядывает. Вылупится своими глазищами и смотрит. И ведь реально непонятно — то ли действительно не соображает, что делает, то ли только вид такой делает.
Покрасила тогда Ванька волосы на голове в разный цвет, да что-то типа ирокеза сделала. Клепки, булавки появились не только на одежде, но и на лице — в носу, в ушах. Правда, реальный пирсинг она не делала, имитацию использовала. Но приемному отцу хватило. Больше не смотрел. Вид стал отвратный. Совсем не девочка, как он говорил.
А Федька все равно глаза пялил.
И всё бы ничего, может, и дальше Ванька бы все терпела, только… Как-то раз натолкнулась она на котенка. Маленького, черненького, худющего. Дождь шел, а он разевал ротишко и только скрипел, мяукать уже не получалось.
Пожалела его Ванька, чем-то ей её саму напомнил, подняла, засунула за пазуху, да принесла домой.
Накормила, напоила, спать уложила. Да и сама легла.
А утром началось…
— Убери его! Выкини немедленно! Нечего заразу всякую в дом тащить! У нас Феденька, ты же знаешь, нежный, инфекциям подверженный…
Что правда, то правда — Федька постоянно чем-нибудь да болел: то ангина, то грипп — ветерка малейшего хватало, чтобы он носом хлюпать начинал. Хотя, что удивляться? — от физкультуры он был освобожден, спортом никаким не занимался, и с детства его всегда кутали в тридцать три одежки, чтобы не простыл мальчик, не замерз. А он всё равно простывал.
Вот только при чем тут котенок, Ванька понять не могла. Маленький, хорошенький. И никакая не зараза.
Она до сих пор помнит, какие физиономии были у матери и бабки. Как они стояли, смотрели на неё и требовали, чтобы она убрала котенка. Лица недовольные, губы поджаты. И требуют, требуют — выброси, выброси, унеси.
Точку в противостоянии отец поставил: просто взял котенка за шкирку да выкинул в окно.
Вот тогда Ванька и не выдержала.