Глубокие душевные потрясения, испытанные в детстве, на всю жизнь лишили царя доверия к подданным. Человек сложный, противоречивый и неуравновешенный, он в периоды крайнего внутреннего напряжения, когда его необузданные страсти выходили за нормы разумного, творил правый и неправый суд над своими действительными и мнимыми противниками.
Первый кризис, оставивший глубокий след в обостренном сознании Ивана Васильевича, был связан с его внезапной и тяжелой болезнью после возвращения из Казанского похода и составлением в марте 1553 г. завещания в пользу младенца Дмитрия (первого сына, рожденного от Анастасии). Царь потребовал принесения присяги наследнику в пеленках, но у некоторых ближних бояр, которые первыми целовали крест, появились сомнения, и они, сказавшись больными, уклонились от присяги. Ходили слухи, что они «хотели... на государство» старицкого князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Ивана IV. Среди колеблющихся был духовник царя Сильвестр, который вступился за Владимира Андреевича, когда бояре перестали допускать его к больному государю. Отец Алексея Адашева окольничий Федор Григорьевич, согласно официальной летописи, после присяги говорил царю: «Захарьиным нам... не служивати. А мы уж от бояр до твоего возраста (совершеннолетия.— Авт.) беды видели многие»* Алексей Адашев тоже присягнул «пеленочнику» Дмитрию, но при этом не вмешивался в споры бояр и не встал на защиту законного наследника. Откровенно предпочитали служить Владимиру Андреевичу князья П. Щенятев, И. И. Пронский, С. Лобанов-Ростовский, Д. И. Немой, И. М. Шуйский, П. С. Серебряный, С. Микулинский, Булгаковы. Бояре покорились только после заявления царя, что к присяге он приводит сам и велит служить Дмитрию, а не Захарьиным.
В конце концов все присягнули царевичу-младенцу, а сам Иван Васильевич выздоровел, но его душевное равновесие было надломлено. Теперь его часто охватывала жуткая тревога, не покидал страх перед «лукавым умыш- лением». Он плохо спал, принимал только из рук Анастасии и ею приготовленную пищу. Царь стал более подозрительным и жестоким и поклялся царице, что никогда не забудет поведения бояр у своего смертного одра.
Влияние Сильвестра и Адашева на Ивана Грозного стало заметно падать. Он припомнил им их неодобрительное отношение к его женитьбе на Анастасии, укорял за неприязнь к царице и за открытое соперничество с ее братьями Романовыми-Захарьиными, клеймил как противников Ливонской войны и, конечно, не мог им простить их двурушнического поведения во время его болезни. Скоро отношения между царем и его ближайшими советниками настолько обострились, что Сильвестр сам в конце 1559 г. попросил разрешения удалиться в глухой провинциальный монастырь. А после его ухода и Алексей Адашев недолго оставался при дворе — в начале 1560 г. его отправили воеводой в Ливонию, где он вместе с Андреем Курбским брал крепость Феллин — резиденцию бывшего орденского магистра Фюрстенберга. С удалением Адашева и Сильвестра обстановка при царском дворе изменилась.
7 августа 1560 г. после болезни умерла Анастасия. Ее смерть потрясла Ивана Васильевича. Анастасия занимала особое место в его жизни — он любил ее и уважал как самого близкого человека. Она родила ему трех дочерей, умерших в детстве, и трех сыновей: Дмитрия, не дожившего до года (кормилица уронила его в реку, когда входила вместе с ним на царское судно для поездки на богомолье), Ивана (1554 г.) и Федора (1557 г.). Окружение Ивана IV воспользовалось состоянием его полной растерянности и тупого отчаяния и пустило слух, что Анастасия умерла не своей смертью, что «извели царицу своими чарами» Сильвестр и Адашев. Этого было достаточно — царь решил судить оговоренных заочно.
Церковный собор осудил Сильвестра на заточение в Соловки. Бывшего царского советника отвезли туда из пустыни, и с тех пор имя Сильвестра не встречается в летописных источниках. По-видимому, он умер в Соловках, и год его смерти канул в Лету. Но широкой известностью пользовалось его сочинение «Домострой». Алексей Федорович Адашев тоже не избежал печальной участи: его взяли под стражу, перевезли в Дерпт, где он и умер в заключении в 1561 г.
Потом начались массовые казни. Сторонники Сильвестра и Адашева, все близкие и дальние родственники Алексея Федоровича, многие знатные князья и бояре, их семьи, включая детей-подростков, были либо физически уничтожены, либо отправлены r заточение, несмотря на их заслуги в недалеком прошлом. Н. М. Карамзин восклицал в связи с этим: «Москва цепенела в страхе. Кровь лилась, в темницах, в монастырях стенали жертвы!..»
Теперь у государя появились новые любимцы. Среди них особенно выделялись боярин Алексей Данилович Басманов, его сын кравчий Федор Басманов, князь Афанасий Иванович Вяземский, боярин Василий Грязной и незнатный дворянин Григорий Лукьянович Малюта Скуратов-Бельский. Этот последний был довольно колоритной фигурой. Малюта ведал у Ивана Грозного сыском и пытками, и поэтому его портрет почти все дореволюционные историки и писатели рисовали самыми мрачными красками. Но умер он на поле боя — немцы изрубили его на стене крепости Витгенштейн в Ливонии во время штурма в 1573 г. Добавим, что Малюта Скуратов был хорошим семьянином. Одна из его дочерей, Мария, была замужем за выдающимся человеком того времени — Борисом Годуновым.
Массовые казни вызвали бегство многих московских бояр и дворян в чужие земли. Но Ивана Грозного особенно поразило и вывело из себя предательство Андрея Курбского. Знатного ярославского князя царь отправил воеводой в Юрьев (Дерпт, Тарту), где незадолго перед тем «годовал» Алексей Адашев. Будучи ревностным приверженцем Сильвестра и Адашева и имея своих сторонников и агентов в Москве, Курбский в апреле 1564 г. бежал из Юрьева к Сигизмунду II Августу. Польский король милостиво принял его, сохранил за ним все его высокие почести и пожаловал богатым имением. Иван Васильевич ценил Курбского не только как заслуженного воеводу и ближайшего государственного советника, но и как личного и доверенного друга. И вот — неожиданная измена! И не просто измена, а позорное бегство русского воеводы с поля боя в стан неприятеля в один из самых трудных для России моментов в ее затянувшейся войне с Ливонией!
Многие историки трактовали и трактуют бегство Курбского иначе, чем сам Иван IV. Н. М. Карамзин писал: «Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного спасаться от мучителя... Начальствуя в Дерпте, сей гордый Воевода сносил выговоры, разные оскорбления; слышал угрозы; наконец сведал, что ему готовится погибель. Не боясь смерти в битвах, но устрашенный казнию, Курбский... ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами... Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования». И Карамзин добавляет: «...но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству! Юный, бодрый Воевода... некогда любимец, друг Царя, возложил на себя печать стыда и долг на Историка вписать гражданина столь знаменитого в число государственных преступников» ". Но здесь Карамзин имеет в виду не само бегство, а иной факт: по прошествии нескольких месяцев после бегства Курбский возглавил литовские войска в походе на Русь.
К тому же высказывались предположения, что Курбский бежал не только и не столько от гнева Ивана Грозного, сколько для того, чтобы возглавить за рубежом заговор против русского государя. Поддерживая связь со своими сторонниками в Москве, он якобы надеялся организовать военный поход на русскую столицу и при одновременном выступлении недовольных бояр и их слуг свергнуть с престола Ивана IV, а на его место возвести старицкого князя Владимира Андреевича. Однако расчеты его оказались нереальными.
Сам Курбский впоследствии писал, что бежал, опасаясь готовящейся над ним расправы, и что тот, кто «прелютаго ради гонения не бегает», подобен самоубийце. Очевидно, что он не расстался с традиционными взглядами знати на свободу отъезда от государя, ибо трактовал отъезд как осуществление своего законного права выбирать любого государя и служить ему. Из Вольмара (ныне Валмиер в Латвии) он отправил царю свое первое гневно-обличительное послание, ставшее ярким образцом политического памфлета:
«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному — ныне же, по
грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному
в совести, тирану безпримерному между самыми неверными Владыками
земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину.
Почто различными муками истерзал ты Сильных, во Израиле, Вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролил во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к Царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, Христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии предстатели отечества? Не ими ли разорены Батыева Царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни Германские в честь твоего имени? И что же воздаешь нам, бедным? Гибель?.. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести!..»
Послание это передал самому Ивану Грозному Василий Шибанов — преданный слуга Курбского. Разгневанный государь велел пытать смельчака, чтобы узнать обстоятельства княжеского побега и раскрыть его ближайших сообщников. Но Шибанов умер, не сказав решительно ничего. Тогда Иван Васильевич написал Курбскому столь же гневный ответ:
«Во имя Бога всемогущего... Того, Кем живем и движемся, Кем Дари царствуют и Сильные глаголют, смиренный Христианский ответ бывшему Российскому Боярину, нашему Советнику и Воеводе, Князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть Ярославским Владыкою... Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого Владыки, и наследовать венец Мученика? Что жизнь, что богатство и слава мира сего? суета и тлен: блажен, кто смертию приобретает душевное спасение!.. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам... Ты в юных летах был Воеводою и Советником Царским; имел все почести и богатство... Горе дому, коим владеет жена; горе Царству, коим владеют многие!.. Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим сильных во Израиле; их кровью не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников — и где же щадят их?.. Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных... Доселе Владетели Российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчета. Так и будет!..»
Жизнь Курбского на чужбине, как почти у всех политических эмигрантов, сложилась не так, как бы ему хотелось. Брошенные им в Москве жена, сын и мать умерли в темнице. Иван Грозный истребил даже всех его единоколенных ярославских княжат и отнял их имения. За рубежом князь Андрей вступил в брак с богатой княгиней Голшанской, но их частые ссоры из-за денег кончились тем, что его новая жена пыталась отравить мужа. Не без помощи Сигизмунда II Августа Курбскому удалось получить развод. Он женился в третий раз, теперь уже не на столь богатой и знатной княгине. Третья жена родила ему дочь и пыталась скрасить его существование, но в это время он лишился высокого покровительства. Новый король — Стефан Баторий считал его своим рядовым данником и даже угрожал ему судом за непослушание. Не добившись желанного успеха в политике, Курбский пробовал свои силы в литературе и оставил после себя «Историю о великом князе Московском» с его детства до 1578 г. Умер опальный князь в 1583 г.
В своем ответе Курбскому Иван IV исчерпывающе и лаконично изложил кредо самодержца: неограниченность воли монарха, власть которого санкционирована церковью и богом, и полное подчинение божественной воле монарха всех подданных. Но одно дело — провозгласить, а воспаленное страхом воображение рисовало совсем иную картину — все бояре виделись царю потенциальными врагами и изменниками. И тут он придумал невиданное на Руси лицедейство — решил добровольно оставить трон и покинуть царствующий град Москву. Но это была не просто «царская игра» — она имела свой политический смысл.
В воскресенье 3 декабря 1564 г. царь Иван со своими детьми и царицей под охраной и в сопровождении большого обоза уехал из Кремля «неведомо куда бяше». Из-за необычной для декабря оттепели и распутицы около двух недель он прожил в Коломенском, а когда «реки стали», направился в Троице-Сергиев монастырь, минуя Москву. В монастыре царь отстоял молебен в честь и память святого Петра-митрополита, а затем отъехал в Александрову слободу, где обосновался надолго. Подробности «большого поезда» Ивана Грозного сообщает официальная летопись: «Подъем его был не таков, как обычно езживал по монастырям (на богомолье.— Авт.)... Взял с собой из московских церквей древние иконы и кресты, драгоценными камнями украшенные, золотую и серебряную утварь, одежду и деньги и всю казну... Ближним боярам и приказным велел ехать с семьями и с коньми, со всем служебным нарядом».
Через месяц Иван Васильевич прислал в Москву своего гонца с двумя грамотами. Первая, «гневная», грамота была адресована митрополиту Афанасию. В ней государь дотошно описывал все беззакония боярского правления, перечислял вины бояр, детей боярских и приказных людей и обвинял митрополита и духовенство в зловредном пособничестве боярам. Вторая, «слезная», грамота предназначалась «посаду, всем людям» и читалась «в собрании народа велегласно». В этой грамоте царь заверял московских посадских людей в том, что «гневу на них и опалы никоторые нет», явно стремясь заручиться их поддержкой.
Отъезд царя ошеломил столицу. В Москве поднялась паника. Убежденный монархист Н. М. Карамзин восклицает по этому поводу: «Столица пришла в ужас: безначалие казалось всем еще страшнее тиранства!» Духовенство, бояре, сановники, приказные люди просили митрополита умилостивить царя, «никого не жалея и ничего не страшася». Чтобы «ударить челом государю и плакаться», в Александрову слободу отправилась представительная делегация от духовенства, бояр, дворян, приказных людей, купцов и посадских. Выслушав этих посланцев «всего народа», Иван Грозный согласился вернуться в Москву, но на определенных условиях. В самом общем виде они выражались в следующем: отныне царь будет по своему усмотрению «невозбранно казнить изменников опалою, смертию, лишением достояния без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны духовенства».
2 февраля 1565 г. Иван Васильевич торжественно въехал в столицу, а на другой день объявил духовенству, боярам и знатнейшим чиновникам об учреждении опричнины. Многих в то время поразил внешний вид государя. Он был строен, высок и широкоплеч. Исполнилось ему от роду тридцать пять лет, но выглядел он далеко за сорок. Черты лица его обострились, орлиный нос казался круче, глаза горели мрачным огнем, а на челе появились морщины, которых раньше не было. Особенно удивили людей его резко поредевшие борода и усы.
Что же такое опричнина Ивана Грозного? Термин «опричнина» происходит от старославянского слова «опричь» — кроме, поэтому опричников называли еще кромешниками. В Древней Руси опричниной называли ту часть княжества, которую после смерти князя выделяли его вдове «опричь» всех уделов. По существу эта загадочная для современников царская реформа включала три группы мероприятий:
I. В системе централизованного государства Иван Васильевич выделил «опричь» всей земли значительные территории на западе, севере и юге страны, которые и составили его особое личное владение — государев удел, или опричнину. Верховное управление и суд в государевом уделе осуществляла опричная Боярская дума. В опричнину вошли города Можайск, Вязьма, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Малоярославец, Суходровья, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Юрьевец, Балахна, Вологда, Устюг, Старая Русса, Каргополь, Вага и ряд высокодоходных волостей. Как видим, к опричнине отошли важные торговые пути на север и восток, основные центры соледобычи и стратегически важные форпосты на западных и юго- западных границах. В Москве государь взял себе Чертольскую улицу, Арбат с Сивцевым Вражком и левую от Кремля сторону Никитской улицы с их слободами. Из всех городов, уездов, волостей и с улиц, перешедших в государев удел, надлежало насильственно выселить всех князей, бояр, дворян и приказных людей, если они добровольно не записывались опричниками. Царь не пожелал больше оставаться в великолепном Кремлевском дворце, построенном его дедом, и приказал строить для себя новый дворец за Неглинной, между Арбатом и Никитской улицей, а также огородить его, подобно крепости, высокой стеной. Временной резиденцией царя стала Александрова слобода.
II. Для своей охраны государь создал из князей, бояр, дворян и детей боярских гвардию телохранителей. Первоначально опричный корпус не превышал 1000 человек, но вскоре особое войско было доведено до 5000 человек. Отбор опричников производил сам Иван Васильевич в торжественной обстановке в Большой палате Кремлевского дворца. Когда была отобрана тысяча опричников, они в присутствии митрополита, всего кремлевского духовенства и бояр дали клятву быть верными государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине, искоренять «крамолу» и сообщать, если они знают, слыхали или услышат обо всем дурном, что замышляется против царя или его государства, молодых князей и царицы. Они клялись также не есть и не пить вместе с земцами и не иметь с ними ничего общего. При этом каждый опричник отрекался от своих родных и друзей и обязывался служить только царю. За все это государь жаловал всех отобранных имениями и землей в тех городах и волостях, откуда выселялись князья, бояре, дворяне и приказные люди, не пожелавшие вступить в опричнину.
III. Та часть государства, которая осталась за пределами государева удела — опричнины, стала именоваться земщиной. Текущими государственными делами здесь по- прежнему занимались земская Боярская дума и приказы, но часть дьяков царь взял в опричнину. Высшей инстанцией и в судебных делах, и в области международных отношений, как и прежде, был царь. Ему докладывали о всех «больших делах» — ратных и земских.
На расходы по созданию опричнины («за подъем же свой», т. е. за выезд из Москвы в Александрову слободу) царь запросил из земской казны 100 000 рублей — огромную сумму, равную стоимости 2 000 000 четвертей ржи. Это пожелание государя было выполнено путем выколачивания денег у крестьян и посадских людей.
4 февраля 1565 г., т. е. на второй день после учреждения опричнины, началась новая полоса жестоких расправ за «великие изменные дела» с теми, кто до сих пор исправно служил государю. Одних бояр и князей казнили, других постригли в монахи и сослали в отдаленные монастыри, третьих с женами и детьми изгнали из унаследованных от отцов имений и отправили в Казань на постоянное место жительства. Имущество всех опальных было конфисковано.
Сами следственные дела не сохранились, поэтому историки не в состоянии ответить на вопрос, были ли казненные и опальные в действительности заговорщиками или оказались невинными жертвами. А быть может, опричники расправлялись с неугодными царю лицами? Так думать есть основания. Опричники казнили казанского воеводу боярина князя А. Б. Горбатого, который в 1553 г. поддержал кандидатуру старицкого князя в качестве преемника царя, не пощадили его 15-летнего сына и тестя П. П. Головина. Их судьбу разделили несколько князей Оболенских, близких к старицким князьям. В ссылку отправились ростовские князья, к которым принадлежал С. В. Лобанов- Ростовский — инициатор выдвижения кандидатуры старицкого князя в 1533 г., а также ярославские князья, из среды которых происходил А. М. Курбский.
Вряд ли это была только запоздалая расплата — подрывалась опора Владимира Старицкого среди московской аристократии. Царь видел в своем двоюродном брате, очевидно, главного противника. В 1566 г. он отобрал у своего кузена в опричнину значительную часть его удела и дал взамен земли, для населения и служилых людей которых Владимир Андреевич не был своим князем-государем. Замена старинных удельных земель новыми лишила князя Владимира последней опоры — среди старицких феодалов. В расправе со сторонниками старицкого удельного князя просматривается, на наш взгляд, главная цель введения опричнины — борьба с пережитками политической децентрализации.
Опричный террор наносил безжалостные удары не только по боярской и княжеской знати, но и по всему населению тех владений, куда врывались опричники, где они бесчинствовали и грабили «всех и вся» без какого-либо разбора. Опричнина была в руках царя мощной военно- карательной организацией. В ее лице Иван IV создал некий полумонашеский, полурыцарский орден, строившийся на щедрых земельных и денежных пожалованиях государя и на беспрекословном повиновении его воле. В черной, похожей на монашескую одежде, с притороченными к седлам собачьими головами и метлами опричники демонстрировали собачью преданность царю и готовность в любую минуту смести с лица земли любого его врага.
Естественно, что опричнина очень скоро вызвала недовольство и озлобление против царя не только среди феодальных верхов, но и в массе простого народа. Митрополит Афанасий не решился поддержать эту последнюю затею царя и поэтому добровольно оставил место главы русской церкви, сказавшись больным. Против опричных казней мужественно выступил казанский епископ Герман, за что его немедленно отправили в ссылку. На митрополию был возведен игумен Соловецкого монастыря Филипп, в миру боярин Ф. С. Колычев. Выбор царя трудно объяснить: Федор Степанович постригся в монахи, опасаясь расправы за участие в мятеже Владимира Старицкого, а условием своего вступления на митрополичий престол выдвинул отмену опричнины. Иван IV уговорил Филиппа — он обязался «в опришнину... не вступатися».
Вновь построенный в Москве опричный двор государя напоминал хорошо защищенную крепость. Тем не менее после введения опричнины Иван Васильевич большей частью жил в Александровой слободе, только изредка наезжая в Москву на короткое время. Бывшая излюбленная загородная резиденция Василия III Александрова слобода стала теперь второй столицей Российского государства. По свидетельству английского посла Джильса Флетчера, по доходам новая столица Грозного стояла на первом месте среди других русских городов. Этот период в истории слободы отмечен огромным строительством: были возведены земляные валы, рубленые стены крепости, башни; сооружены три каменных дворца, храмы и другие постройки.
Слобода имела специфическое устройство — каждому сословию было отведено особое место для жительства. Самые знатные бояре и придворная челядь жили поблизости от царского дворца. За ними располагались думные бояре и другие чины. Напротив дворца помещались телохранители. Купцам были отведены отдельные от прочих места. Опричники тоже имели свою улицу. Под страхом смертной казни никто без царского позволения не смел ни въехать, ни выехать из слободы, очень скоро прозванной в народе Неволей. В трех верстах от города круглосуточно стояла надежная стража.
Семнадцать лет с непродолжительными отлучками прожил Иван Васильевич в Александровой слободе. Н. М. Карамзин утверждал, что в этом «грозно-увеселительном жилище, окруженном темными лесами, Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною набожною деятельностию успокаивать душу». Другие авторы полагали, что царь проводил время в беспрерывных свадьбах, казнях и пьянстве и молиться ему было некогда. И все же царь молился в слободе, хотя его моления походили на привычную парадную церемонию и были весьма далеки от скромной и проникновенной беседы с господом Богом. Он завел свой монастырский обиход, составил из 300 опричников монашескую братию, наименовал себя игуменом, князя Вяземского — келарем, Малюту Скуратова — пономарем. В четыре часа утра он выходил с сыном Иваном и Малютой к звоннице, и царский колокол поднимал всех опричников после ночного кутежа. Одевшись в черное, царь стоял в храме между опричниками, тоже одетыми в черное, хотя из-под их ряс и скуфий виднелись расшитые золотом и опушенные соболями кафтаны. После продолжительной службы опричники собирались в 11 часов утра на общую трапезу, отличавшуюся изобилием яств, медов и вин. И здесь Иван Васильевич, стоя у аналоя, сначала читал вслух трапезные псалмы, а потом уже садился за свой стол.
Во время пребывания в Александровой слободе Иван Грозный не только замаливал с опричниками грехи перед Богом, но и продолжал чинить суд и расправу над своими противниками. Одним из самых громких было дело Ивана Петровича Федорова. Долгое время он был фактическим главой Боярской думы (конюшим) и заслуженно пользовался безупречной репутацией неподкупно честного человека, ибо не брал взяток. В то время в Москве жил в плену померанский дворянин Альберт Шлихтинг, в сочинениях которого о России содержатся подробности этого дела. По словам Шлихтинга, осенью 1567 г. Грозный вызвал во дворец Федорова, бросил ему в лицо обвинение в намерении занять престол и стать великим князем Московии, силой усадил престарелого боярина на трон и собственноручно его заколол. Следствие по делу И. П. Федорова велось почти два года. Все его огромные вотчины отошли в опричнину.
Весной 1568 г., в разгар «розыска» по делу боярина И. П. Федорова, с осуждением царской опричнины и казней публично выступил митрополит Филипп — во время богослужения в Успенском соборе он отказал царю в благословении. Столкновения Грозного с митрополитом продолжались и летом, а в ноябре послушные царю иерархи низложили Филиппа. Спустя несколько дней во время службы в Успенском соборе опричники во главе с А. Д. Басмановым сорвали с него облачение и арестовали. Опального иерарха отвезли в Отроч монастырь под Тверью. Там он был убит Малютой Скуратовым во время похода опричного войска на Новгород.
Наступила очередь и старицкого князя Владимира Андреевича. Осенью 1569 г. Грозный вызвал его к себе. Старицкий князь приехал в Александрову слободу с женой и младшей дочерью. Один из царских поваров показал, что будто князь Андрей дал ему яд, чтобы отравить царя. Иван IV приказал брату, его жене и дочери выпить заранее приготовленную отраву. По другой версии, их заставили выпить яд опричники во главе с Малютой Скуратовым и Василием Грязным на одной из последних перед Москвой ямских станций. В те же дни в Горицком монастыре были убиты мать князя Андрея княгиня Евфросинья и 12 монахинь. Их удушили дымом в судной избе. Старица была взята в опричнину.
Братоубийство вызвало смутные толки в народе, и тогда очень кстати появился безымянный «подметный» донос о том, что новгородцы замышляют измену и намереваются «отдаться под власть Литовского княжества». Допустить существование заговора трудно, но новгородцы действительно не одобряли политику Грозного. Среди них было немало тех, кто ориентировался на Запад. Затяжная Ливонская война принесла всем разорение и дополнительные тяготы. К тому же в сердцах многих новгородцев были живы воспоминания о былых вольностях Великого Новгорода.
В конце 1569 г. Иван Грозный с сыном Иваном возглавил карательную экспедицию в Новгород. Втайне подготовленный поход 15-тысячного опричного войска по родной земле был отмечен проявлением крайней жестокости царя и бессмысленным кровавым и разбойным разгулом его слуг — опричников. Встречавшиеся на пути следования войска села и города подверглись разгрому, а их жители — пыткам, казням и грубому насилию. Были разграблены Клин, Тверь и Торжок. В самом Новгороде безудержная расправа над горожанами продолжалась 40 дней. За это время из церквей и монастырей были изъяты все ценности, опричники избивали и грабили всех подряд, не разбирая правых и виноватых. Новгородский архиепископ Пимен был наказан публичным поруганием. Потом царь, направился в Псков. Псковичам посчастливилось избежать погрома, но не казней. Среди жертв были игумен Псково- Печорского монастыря Корнилий, известный своими антимосковскими настроениями, и келарь Вассиан Муромцев, состоявший в дружеской переписке с Андреем Курбским. Царь ушел из Пскова, прихватив церковную казну. Новгородско-псковский поход Грозного нанес большой урон наиболее развитым районам России и этим ухудшил ее экономическое и военное положение.
Официальная летопись лишь лаконично и осторожно отметила, что «неисповедимое колебание, падение и разрушение Великого Новгорода продолжалось около шести недель». Карамзин же, сгущая, по-видимому, краски, нарисовал ужасную картину новгородской трагедии: «Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч (все население Новгорода не превышало тогда 30 000 человек.— Авт.). Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иоаннову, так что Иереи, в течение шести или семи месяцев, не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов».
Многие знатные новгородцы, и среди них опальный архиепископ Пимен, были под стражей отправлены в Александрову слободу. Пять месяцев велось следствие — собирали доносы, улики, искали их единомышленников в Москве. Результаты «розыска» стали известны летом 1570 г., и неожиданно, к общему удивлению, в число обвиняемых по делу о «новгородской измене» попали многие из руководителей самих опричников. Жестокой казни подверглись фактический глава опричнины Алексей Данилович Басманов и его сын Федор, любимец царя; опричный боярин князь Афанасий Иванович Вяземский, только из рук которого царь принимал лекарства, а также руководители земщины канцлер Иван Михайлович Висковатый и казначей Никита Афанасьевич Фуников. Тогда в течение нескольких дней было казнено свыше 100 человек. Архиепископа Пимена лишили сана и сослали в Тульский монастырь.
В годы опричнины и Ливонской войны положение главных производителей страны — крестьян еще больше ухудшилось: возросла не только барщина, но наряду с ней увеличивался и оброк. Иначе и быть не могло. Возвысившиеся господа из царского опричного корпуса, используя свое положение калифов на час, выжимали из подвластного населения максимум возможного. Опричная дубина, ударяя одним концом по вельможной знати, еще сильнее ударила по крестьянину и посадскому человеку, причинив им неисчислимые беды.
Опричнина оказалась страшной аномалией в жизни страны, зловеще переплетя новое со старым. Политика укрепления центральной власти проводилась в весьма архаичной форме, и нередко под лозунгом возврата к старине: ликвидация последних удельных владений сопровождалась созданием нового, государева удела — опричнины и системы дублирующих друг друга приказов и дум, что повлекло за собой обособление земщины. Безудержное стремление Грозного к усилению личной власти и его варварские методы борьбы с политическими противниками накладывали на все мероприятия опричных лет ужасающий отпечаток деспотизма.
В конечном счете опричнина ликвидировала политическую раздробленность, но вызвала в стране еще большее обострение противоречий. Помимо всего прочего в 1571 г. опричное войско оскандалилось перед лицом народа, когда не смогло защитить столицу, а Девлет-Гирей учинил погром Москвы. В 1572 г. Иван Грозный отменил опричнину и даже запретил под страхом наказания кнутом упоминать это ненавистное в народе слово. Опричные и земские территории, опричные и земские войска, опричные и земские служилые люди были объединены, восстановилось единство Боярской думы. Некоторые земские получили назад свои конфискованные вотчины. Но казни продолжались и после опричнины. Новыми жертвами доносов стали прославленный воевода князь Михаил Иванович Воротынский, другой известный воевода — Никита Романович Одоевский, боярин Михаил Яковлевич Морозов с сыновьями и женой и др.
Современники, особенно представители духовенства, обвиняли Грозного не только в чрезмерной жестокости — на нем лежал и другой, довольно тяжкий для того времени грех: многоженство. И действительно, за 53 года своей крайне неспокойной жизни Иван Васильевич сменил семь жен (и сватался даже к восьмой — англичанке Мэри Гастингс). Поэтому у Н. М. Карамзина были все основания сказать, что «необузданность Иоаннова явила новый соблазн в преступлении святых уставов церкви с бесстыдством неслыханным».
После смерти в 1560 г. первой, любимой жены Анастасии Иван Васильевич послал сватов за новой невестой в Кабарду, где в предгорьях Кавказа жил черкесский князь Темрюк со своей дочерью Кученей. Красивую и пылкую черкешенку привезли в Москву, окрестили в православную веру и, назвав Марией, отдали в жены царю. Восемь лет прожила она с Иваном Васильевичем, похоронила в Александровой слободе двух своих малолетних дочерей и сама скончалась в сентябре 1569 г. Причина смерти царицы Марии осталась до конца не выясненной. По мнению Н. М. Карамзина, Грозный, распустив слух, что Мария была отравлена тайными злодеями, «приготовил тем Россию к ужаснейшим исступлениям своей ярости».
Третью жену Грозного выбирали из среды российского дворянства по уже установившемуся ритуалу. Осенью 1571 г. в Александрову слободу было привезено 2000 девиц. Невест разместили в одном большом доме. Царь сам осматривал каждую из претенденток — приодетые и нарумяненные невесты подходили к нему по очереди. Избранная получала из рук царя платок, вышитый жемчугом. Так были отобраны сначала 24, а потом 12 приглянувшихся государю красавиц. Этих последних тщательно осмотрели английский лекарь Бомелий и русские бабки. Царский выбор пал на 16-летнюю дворянку из Новгорода Марфу Собакину. Иван Васильевич обвенчался с нею 28 октября 1571 г. в Троицком соборе Александровой слободы. Дружками Марфы на свадьбе сидели Малюта Скуратов и Борис Годунов. Но счастье молодой царицы оказалось совсем коротким — не прошло и двух полных недель после свадьбы, как она умерла и была похоронена в Вознесенском монастыре в Москве рядом с двумя предыдущими женами царя. Иван Васильевич утверждал, что Марфа была больна уже при венчании и что по этой причине он не успел вступить с новой женой в подлинно супружеские отношения. Думается, однако, что и третья жена Ивана Грозного умерла при довольно таинственных обстоятельствах.
Овдовев в третий раз, Иван IV «много оскорбился и хоте облешися во иноческое». Пришлось созвать церковный собор. Услужливые иерархи, учитывая смирение государя, разрешили ему четвертый брак, хотя обычно он категорически запрещался даже при полной невиновности мужа в распаде трех предыдущих браков. Довольный решением собора, царь тут же уехал в Новгород за четвертой женой — Анной Алексеевной Колтовской. В 1572 г. после Пасхи государь женился на ней, а уже в начале сентября молодая царица была насильно пострижена в монахини Введенского монастыря в Тихвине. Там она и скончалась, пережив своего супруга на целых 40 лет.
ода два царь оставался холостяком, а потом опять надумал жениться. Пятой женой Грозного стала Анна Григорьевна Васильчикова, дочь костромского дворянина. Анна была сиротой, воспитывалась в Москве в доме князя М. И. Воротынского. Здесь Иван Васильевич присмотрел ее и женился на ней в 1575 г. Но через год после замужества Анну заточили в суздальский Покровский монастырь, где она вскоре скончалась. Похоронили ее в усыпальнице собора рядом с Соломонией, первой женой Василия III.
Шестой женой Ивана Васильевича стала Василиса Мелентьева, вдова дьяка Мелентия Иванова. По преданию, дьяк Мелентий погиб от руки какого-то опричника, потому что его жена Василиса была «зело урядна и красна, таковые не бысть в девах, коих возяша на зрению царю». Шестой брак царя не сопровождался церковным венчанием. По свидетельству поздней летописи, царь «имал молитву со вдовою Василисою Мелентьевою, сиречь с жени- щем». Есть известие, что и эта вдова-царица не миновала монастыря, несмотря на свою общепризнанную красоту. Ее образ запечатлен на картине художника А. Новоскольцева «Иван Грозный и Василиса Мелентьева» и в драме А. Н. Островского «Василиса Мелентьева».
Стала роковой встреча с грозным царем и для княжны Марии Долгорукой. Историки не считают ее очередной женой Грозного, поскольку Мария провела с царем лишь одну ночь. С княжной Марией Иван Васильевич обошелся тоже без венчания, сочетался с нею, лишь сотворив молитву, а утром повелел усадить ее в колымагу и вместе с упряжкой утопить в реке Серой. Архивные находки Н. М. Молевой подтверждают этот трагичный факт .
В сентябре 1580 г. Иван Васильевич женился в последний раз. Его седьмой женой стала боярская дочь Мария Федоровна Нагая. В Александровой слободе игрались сразу две свадьбы: Грозный одновременно женил и своего сына Федора на сестре Бориса Годунова Ирине. Борис Годунов был дружкой у Марии Федоровны. Последняя жена в 1583 г. родила царю сына Дмитрия — жертву трагедии, разыгравшейся в Угличе восемь лет спустя при весьма загадочных обстоятельствах.
Следует отметить, что Ивану Грозному крупно не повезло с сыновьями-наследниками. Первый сын, Дмитрий, как уже говорилось, утонул в младенчестве. Второй сын, Иван, унаследовал от отца многие отрицательные черты его характера и трагически погиб, убитый собственным отцом в порыве безумного гнева. Третий сын, Федор, родился слабоумным. «В старшем, любимом сыне своем, Иоанне,— писал Н. М. Карамзин,— Царь готовил России второго себя: вместе с ним занимаясь делами важными, присутствуя в Думе, объезжая Государство, вместе с ним и сластолюбствовал, и губил людей как бы для того, чтобы сын не мог стыдить отца и Россия не могла ждать ничего лучшего от наследника. Юный царевич, не быв вдовцом, имел тогда уже третию супругу, Елену Ивановну, роду Шереметевых; две первые, Сабурова и Параскева Михайловна Соловая, были пострижены. Своевольно или в угодность родителю меняя жен, он менял и наложниц, чтобы во всем ему уподобляться. Но, изъявляя страшное в юности ожесточение сердца и необузданность в любострастии, оказывал ум в делах и чувствительность ко славе или хотя к бесславию отечества» .
Царевич Иван не боялся говорить отцу любую правду в глаза, поэтому ссоры между ними были неизбежны. Одна из таких ссор в Александровой слободе в ноябре 1581 г. кончилась Самой страшной трагедией для Ивана Васильевича — сыноубийством.
Современники утверждали, что в слободской трагедии в роли заступника царевича выступил любимец Грозного Борис Годунов. Он будто бы бросился между царем и царевичем, был жестоко избит и остался в живых только благодаря вмешательству пермского гостя Строганова. Р. Г. Скрынников считает, что источник, сохранивший эту легенду, «не отличается достоверностью». Тем не менее известно, что после гибели Ивана Ивановича отношения между Грозным и Годуновым испортились.
Современники по-разному объясняли причину последней ссоры отца с сыном и этой семейной драмы. Приведем лишь четыре повода из тех, которые могли вызвать слепой гнев царя.
Первый: «...политика Грозного, построенная на доносах всех против всех, увенчалась сыноубийством. В болтовне владимирских бояр по поводу неудач в польской войне царь усмотрел заговор сына царевича Ивана» .
Второй: «Во время переговоров о мире, страдая за Россию, читая горесть и на лицах бояр,— слыша, может быть, и всеобщий ропот,— Царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в волнении гнева закричал: «мятежник! ты вместе с Боярами хочешь свергнуть меня с престола!» — и поднял руку» .
Третий: «История сохранила маловероятное объяснение Антонио Поссевино причины слободской драмы. Он приехал в Россию вскоре после убийства и в Москве пользовался лишь слухами. По его рассказу, царь, придя с утра на половину сына, в его покоях застал сноху — кстати сказать, по воле царя уже третью — Елену Шереметеву в одной рубашке. В гневе он ударил ее по щеке. Женщина, бывшая на последнем месяце беременности, заплакала. Вошедший на плач царевич вступился за жену. Отец в пылу гнева замахнулся жезлом и случайным ударом в висок уложил сына на месте».
Четвертый: «...Грозный требовал, чтобы царевич развелся с приглянувшейся свекру третьей женой» .
Царевич Иван после тяжелого ранения царским жезлом прожил четыре дня. Умирающему не помогли ни английские доктора, ни юродивые. Тело обнаженного царевича знахари натирали теплым тестом. В палате рядом исступленно молился царь. Но все было тщетно — 19 ноября 1581 г. на рассвете царевич Иван скончался.
Иван Васильевич очень тяжело переживал последствия своего неудержимого гнева. Сохранилось известие, что он едва не помешался. По ночам с криком вскакивал с постели. Собирался оставить трон и уйти в монастырь. Похоронную процессию с сыном царь сопровождал до Архангельского собора в Москве — шел по дороге за гробом, часто безутешно рыдал, бился лбом о крышку гроба и просил прощения у Бога, у покойника, у его матери. После случившегося он навсегда покинул Александрову слободу.
Для полноты картины царской жизни в слободе приведем в заключение краткую, но весьма поучительную историю английского лекаря Елисея Бомелия. Этот проходимец сидел в лондонской тюрьме по обвинению в колдовстве. За обещание собирать полезные для Англии сведения о России был освобожден из тюрьмы и отпущен с русским послом ко двору Ивана Грозного. В слободе этот смелый авантюрист быстро вошел в доверие к суеверному царю и стал придворным лекарем. Бомелий осматривал царских невест, умело составлял яды по заказу царя и лечил от любых болезней. Его осведомленность становилась опасной, а излишняя любознательность вызвала подозрения. Елисея пытали. Со страху он оговорил себя и других и в результате заживо сгорел на костре.
Такова была «романтика» XVI блистательного и жестокого века европейской истории, сыном которого был Иван IV. В то столетие, по словам А. А. Зимина и А. Л. Хорошкевич, «бурное развитие гуманистических теорий сочеталось с истреблением тысяч инакомыслящих во Франции, с деспотическим правлением взбалмошных монархов, убежденных в неограниченности своей власти, освященной церковью, маской ханжества и религиозности прикрывавших безграничную жестокость по отношению к подданным. Полубезумный шведский король Эрик XIV запятнал себя не меньшим количеством убийств, чем Грозный. Французский король Карл IX сам участвовал в беспощадной резне протестантов в Варфоломееву ночь 24 августа 1572 г., когда была уничтожена добрая половина родовитой французской знати. Испанский король Филипп II, рассказывают, впервые в жизни смеялся, получив известие о Варфоломеевой ночи, и с удовольствием присутствовал на бесконечных аутодафе на площадях Вальядолида, где ежегодно сжигалось по 20—30 человек из наиболее родовитой испанской знати. Папа не уступал светским властителям Европы. Гимн «Тебя, Бога, хвалим» был его ответом на события Варфоломеевой ночи. В Англии, когда возраст короля или время его правления были кратны числу «семь», происходили ритуальные казни: невинные жертвы должны были якобы искупить вину королевства. По жестокости европейские монархи XVI в., века формирующегося абсолютизма, были достойны друг друга» .
Источник:
Русская история. Популярный очерк - Заичкин И.А., Почкаев И.Н. Москва • Мысль • 1992
