Пение прекратилось минут пять назад, и тут я заметил, что дерево, на котором сейчас сижу, – точно такое, как в Бресте, просто очень молодое, поэтому ниже. Я оглянулся – что-то будто звало меня неловко повернуть голову – и увидел её.
– Там! Там человек!
Я не помнил, как скатился вниз.
– Девушка… там… в воде… – пробормотал я конвою и бросился к реке, не осознавая, что это могли воспринять как побег, что мне выстрелят в спину.
Но вместо этого всю толпу пленных рабочих из тридцати с лишним человек любопытные конвоиры, которых тоже было немало, погнали вслед за мной.
Я на ходу скинул обувь и задрипанное пальто. Никто и не думал мне помогать: зрелище быстро бегущей, клокочущей реки с выныривающими кусками льда было устрашающим.
Все узнали Наташу, когда я вытащил её на берег с чёрными губами, с ужасного цвета лицом.
– Эрвин, чёрт, помоги же! – орал я бывшему другу, равнодушно наблюдающим за моими манипуляциями.
– Она мертва, – сказал он.
А я пробовал снова и снова: тёр её ледяные ноги, давил на лёгкие, чтобы вытолкнуть воду. Мне взялся, наконец, кто-то помогать.
Мы были ошеломлены. Тоненькая девушка, дерзкая и независимая – такой её здесь знали. А мы… Если живьём «Тихую маленькую смерть» видели только мы с Эрвином, то остальные были прекрасно о ней наслышаны и знали по легендарному портрету.
– Это, что, Белобрысая Бестия? – шептались они. – Та самая?
Она была очень красива – все сейчас убедились в этом. А ещё что-то детское, наивное жило в её чертах.
Изо рта девчонки пошла вода. Она оживает? «Давай, дура…» – злился я. За собравшейся толпой послышался шум, и она расступилась перед майором.
– Что здесь происходит?
Я посильнее надавил ей на грудь – воды изо рта и носа вышло ещё больше. Увидев девчонку, которую пытались вернуть к жизни трое пленных, майор побледнел.
– Наташка, генеральская дочка, утопилась, – доложил конвой.
Прилипшая к телу сорочка не скрывала девичьих форм.
– Вы бредите, сержант? – Борис подхватил её на руки, прежде завернув в своё пальто. – Она оступилась и случайно упала в воду, разве непонятно?
Он даже на нас троих и не взглянул, скорей унося отсюда ни на грамм не порозовевшее тело. Все усилия были тщетны.
Я только сейчас почувствовал, как меня колотит.
– Укройте его! И работать. Быстро!
Мне кинули моё пальто, сброшенное у берега. Мы возвращались в лес как в тумане.
– Почему упала? В сорочке-то? Ясно же, что самоубилась, – переговаривался конвой.
– То-то и оно. Самоубийство у нас по какой статье?
Я что-то тесал, пилил, обрезал, таскал. Я как-то жил. Я шёл за всеми. Я жил – за всеми. Я просто был.
Мы все были пришиблены синим телом выдающегося врага восточного фронта. Вечером уже весь лагерь только о Бестии и говорил, обсуждая, как же ловко она всех вокруг пальца обводила. Но почему-то никто не высказал свою ненависть.
Эрвин пошёл перед сном по нужде – странные гавкающие звуки остановили его. Он заглянул в узкое пространство между бараками: там безутешно, во весь голос выл, причитал, рыдал его капитан. Бройт повторял всё время одно и то же: «Живи, Рыжий, живи, мерзавец!», и эти слова снова и снова обрывались рыданием.
***
Я не помнил, как кто-то поднял меня и повёл. Я был не в себе и не мог понять, что же так вдруг сломало меня. Столько мёртвых я видел. И сам так часто делал из живых – мёртвых. Их тела становились безобразными.
Какая-то дверь в хорошо освещённую комнату распахнулась передо мной.
– У него пневмония. Он сегодня побывал в ледяной воде.
Меня кто-то перенял у моего поводыря, а потом всё смазалось и стало чёрным – я потерял сознание.
Не знаю, сколько прошло времени. Я был между жизнью и смертью, мысли отсутствовали, воля к жизни – тоже. Я забыл, где я и зачем. Кто я – тоже не помнил.
Чья-то рука легла на мой лоб.
– Жизнь только начинается, сынок. Всё только начинается, – услышал я мягкий женский голос. – А мой сынок был бы сейчас такой же, как ты. Кабы не погиб... Двадцать пять годков ему было. Живи, живи, глупенький...
Я попытался открыть глаза: пухлая пожилая нянечка переодевала меня. Потом сменила наволочку и простыню, укрыла чистым одеялом, от которого пахло чем-то давно забытым. Я был так слаб, что не мог её поблагодарить.
***
В палату постучали. Наташа уже знала этот бодрый стук – и не обернулась. Она смотрела в окно: между бараками пленные играли в футбол. Было воскресенье.
Майор поздоровался и поставил пакет с едой на край кровати.
– Как вы себя чувствуете? – спросил.
Он растерялся, поскольку она молчала. Медхалат сполз с его плеча – он поправил.
– Зачем вы приходите, Борис Иванович?
– А разве есть кто-то ещё, кто может вас навестить?
Она не оборачивалась.
– Вам неприятно, что я прихожу? – он нерешительно сел на пустую койку. – Вы мне очень нравитесь, Наташа.
– Самое важное в жизни – это верность. Я верна другому человеку.
Борис поднялся, подавляя обиду:
– Из-за которого в реку бросились?
Дыхание перехватило: Наташа в упор посмотрела на него.
– Это вас не касается. И никого не касается.
Он должен был бороться:
– Вы предстали бы сейчас перед судом за попытку самоубийства, если бы не я.
Вместо испуга её лицо исказила злая усмешка. Майор никак не думал, что в нежной девчонке могут быть и такие эмоции.
– Вы думаете, я суда боюсь?
Она не боялась. Борис вспомнил – врач сообщил ему об ужасных застывших ранах на спине Наташи, о шрамах по всему телу, которые она скрывала длинными рукавами и юбками. Больничная одежда была короткой, до колен, и он заметил на её ногах эти мелкие шрамы.
– Вообще-то, я по другому вопросу пришёл. Так глупо начался разговор…
Он снова сел. Она стояла у окна, развернувшись к нему и скрестив на груди руки, и что-то разглядывала на невзрачном полу.
– Если в блокаду ваши мать и брат жили в Ленинграде, то где же были вы?
Она усмехнулась живо и бесстрашно, как две минуты назад:
– А, допрос уже начался.
– Это не допрос. Вы – дочь генерала, вам полагаются пособия и льготы, которые вы до сих пор не удосужились выхлопотать. Тем более если вы, ко всему прочему, не были в эвакуации.
– А где я была? – её голос резал ножом.
– Не знал, что вы можете быть такой, – поднялся майор.
– Моё личное неотъемлемое право – говорить или не говорить, – она не сбавила тон.
– Вы так любите независимость? И это когда вдовы и незамужние вокруг хотят, наконец, создать новую жизнь хоть с кем-то?
Она рассердилась:
– Что вам от меня нужно? Чего вы ходите ко мне? Допрашивать? Пожалуйста, ведите в суд, ссылайте на Колыму… Что вам нужно, наконец?
Будто пощёчину дала. Борис пошёл к двери. Остановился. Яблоко из пакета скатилось на пол.
– Я совсем не за этим ходил.
Он вышел. Коридор был очень длинный: всё никак не заканчивался. А может, он, майор, просто стоял на месте.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: