Психологические «примочки» были и остаются у любой армии мира. Моральное давление на врага оказывалось воинами разных времён и народов по-разному: кто-то надевал устрашающие доспехи, кто-то раскрашивал физиономии так, что достаточно было одного взгляда, чтобы утратить самообладание, кто-то издавал пронизывающий до костей боевой клич, от которого сводило зубы и перекручивало нервы.
«Мы русские! Какой восторг!» - воскликнул А.В. Суворов после очередной, наверное, уже тысячной победы, отдавая дань уважения уникальной способности русского солдата побеждать силой воли и духа.
Однако дело не только в моральной составляющей. Были у русской армии и свои особенные «фишки», способные довести противника до полуобморочного состояния.
В уставе Красной армии времён ВОВ было чётко сказано, что окончательную победу может принести только атака противника. Апофеоз любого сражения – ближний бой. И для русской армии такой бой неизменно связан со штыком.
Сколько бы лет ни минуло, а старый добрый штык никогда не выходил из моды – ценился он и во времена Суворова, и в Первую мировую войну, и в Великую Отечественную.
Штык – это не только эффективное и эффектное оружие, особый символ бесстрашия, но и вековая связь поколений. Естественно, штыковой был известен не только русской армии. Штыком часто пользовались и французы, и немцы.
Однако есть одно маленькое «но»: в отличие от европейцев, которые привыкли обороняться с помощью штыка, русские предпочитали исключительно штыковую атаку, нацеленную на устрашение врага и моральную дестабилизацию.
Многие немецкие офицеры писали в своих воспоминаниях, что для них не было ничего страшнее штыковых атак русских.
Немецкий генерал Ганс-Ульрих Анвер так описывал ближний бой с русскими:
«Они изрядно трепали нервы германским солдатам, ввергая их в панику, возникая из дыма, словно черти из адского пламени с трезубыми вилами. Сложно было представить что-то более страшное, более неизбежное. Таких атак боялись даже те, кто мастерски владел приёмами джиу-джитсу».
Не зря говорил А.В. Суворов, что пуля может и «обмишуриться», а штык никогда: «Штыком один может заколоть и троих (и даже четверых), а десятки пуль летят на воздух».
Не менее пугающим приёмом «а-ля русс» была порванная на груди тельняшка. Безоружный матрос мог ввести в ступор противника своим иррациональным, доходящим до сумасшествия бесстрашием.
Тельняшка стала неким символом русского «камикадзе», бороться с которым было абсолютно бесполезно. «Если уж его не пугает неминуемая смерть, то как может его испугать враг!?» - делился в воспоминаниях своими впечатлениями солдат 17-й немецкой армии, воевавшей в Крыму, С.Шернер.
И, конечно же, нельзя списывать со счетов ещё один момент – русский солдат предпочитал проигрывать красиво: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!» В обойме особое место занимал последний патрон, который русский солдат берёг исключительно для себя. Впрочем, как и последнюю гранату.
Исторически так сложилось, что европейцы ещё со времён Средневековья частенько предпочитали попасть в плен к врагу, нежели лишиться жизни. Конечно, пленение было не особо приятно, но не смертельно.
Не считалось постыдным выкупиться из плена и снова вернуться в строй, а чаще - в свои владения, где можно в спокойствии и относительном комфорте коротать дни, пока другие воюют.
У русского же человека отношение к плену было кардинально противоположным. Это пошло еще со времён монголо-татарского ига. Захват в плен в те времена мог означать лишь одно – рабство до конца дней. Поэтому умереть с честью – всегда считалось более достойным выбором, чем оказаться в руках противника.
А умереть, забрав с собой еще с десяток врагов, выдернув чеку и показав напоследок незабываемый «фейерверк», - особым шиком, последним словом, оставленным за собой русским солдатом.
