Длительный период со времён Монро американско-английские отношения оставались пусть и на не слишком высоком уровне, но вполне благожелательными. В первую же очередь налицо была сложившаяся традиция мирного, дипломатического решения спорных вопросов. В 1842 году, таким образом, после краткой вспышки напряжённости на локальном уровне, были разрешены пограничные противоречия с Британской Канадой на восточном побережье. 9 августа 1842 года государственный секретарь Соединённых Штатов Дэниэл Уэбстер и специальный посланник Александр Ашбёртон подписали оставшийся в истории под их именем договор Уэбстера-Ашбёртона, согласно которому США даже получили небольшое территориальное приращение – несколько вырос пограничный штат Мэн. Помимо этого договор предусматривал также сотрудничество сторон в морском контроле за соблюдением запрета на вывоз рабов из Африки. Собственно, соглашение Уэбстера-Ашбёртона – едва ли не единственный значимый успех Штатов в период президентства Тайлера, который, впрочем, сам к нему имеет более чем косвенное отношение – все переговоры вёл Уэбстер, назначенный на должность ещё в краткое правление Гаррисона.
Казалось бы, в отношениях двух стран всё благополучно и оснований для резкого роста напряжённости нет. Как бы не так! Уже в 1845 вовсю разразится Орегонский кризис. Мы помним, что Орегон – достаточно обширная территория в бассейне реки Колумбия, еще с 1818 года – с момента заключения Англо-американской Конвенции, находился в совместном управлении и пользовании двух стран. Понятно, что вечно такое положение сохраняться не могло – рано или поздно должна была быть прочерчена ясная граница – это понимали все. Вот только где она будет пролегать? У каждой стороны были здесь свои аргументы. Сильной картой Британии был тот факт, что экономика, особенно торговля Орегона сильно зависела от английской Компании Гудзонова залива. Да и вообще если США в рассматриваемый период ещё не имели выхода к Тихому океану и кораблей на нём, разве только контрактуемые в той же мексиканской Калифорнии, то у Владычицы морей корабли были везде, где это необходимо. В свою очередь сильной стороной американских претензий был состав обитателей Орегона. Если английская колонизация велась почти исключительно силами сотрудников Компании Гудзонова залива, а потому просто не могла быть массовой, то штатовцы проложили так называемый Орегонский маршрут, ставший одной из магистральных переселенческих дорог, по которым и осваивался Дикий Запад. И пусть его длина составляла 3200 км, всё равно количество переселенцев из Соединённых Штатов было куда больше британского – и неуклонно возрастало. Решающими здесь стали последние годы 1830-х и первые 1840-х.
Так или иначе было ясно, что скоро с Орегоном нужно будет что-то решать. Вариантов было много – границу можно было прочерчивать очень по-разному. Плюс была и ещё одна, экзотическая, но едва не ставшая реальностью возможность в духе "так не достанься же ты никому" – Орегон мог сделаться независимым государством. В 1843 году группа поселенцев в долине Вилламетт создала Временное правительство Орегона, которое было в 1845 году, правда на уровне личного взаимодействия, но не на официальном, признано Джоном Маклафлином из Компании Гудзонова залива. Правительство это было весьма примечательно уже тем, что в него одновременно входили как граждане США, так и подданные британской короны. Спустя некоторое время данный орган тихо почил, но, сложись обстоятельства несколько иначе, и независимый Орегон вполне мог возникнуть на карте мира.
Ситуация не была простой, но, при условии благорасположенности друг к другу договаривающихся сторон, давала почву максимум для более или менее тонких интриг, дипломатических игр, но никак не для жесткой конфронтации. Почему же всё-таки Орегонский кризис едва не окончился грохотом пушек? Почему во время президентских выборов 1844 года демократы включили в свою программу заявление о том, что претензии США на всю территорию Орегон «ясны и неоспоримы», а сам президент Полк, изначально согласный на проведение границы по 49 градусу северной широты (где она в итоге и пролегла в реальности), долгое время просто не мог на официальном уровне на это согласиться?
Итак, что же вообще заставило президента Джеймса Полка в известной мере даже против собственной воли пойти на обострение отношений с на тот момент первой державой мира? Чтобы ответить на этот вопрос нужно уделить некоторое время структуре американского общества.
Внимательный читатель мог заметить, что на протяжении всей книги я ни разу не использовал слова, которое, хотя и является, строго говоря, сленговым, но уже многие годы общеупотребимо для обозначения жителей США. Это слово янки. Почему? Для начала – о самом слове. Его происхождение, несмотря на многократные попытки доискаться до истины, не вполне понятно до сих пор. Есть индейская версия (даже две), есть голландская, есть и другие. Факт один – этим словечком с середины XVIII века стали именовать жителей Новой Англии, будущих северных штатов США. Судя по всему, первоначально янки было довольно уничижительным прозвищем, но, как это порой бывало в истории, несмотря на это было принято и адаптировано – как, скажем, санкюлоты во Франции. Строго говоря, янки – это такая деревенщина, пытающаяся быть джентри, но всё время попадающая впросак – такой вот мещанин во дворянстве на лад Англии и её 13 Колоний. В ходе Войны за независимость британцы активно выпускали памфлеты и карикатуры на собирательного Янки, примерно как у нас в Великую Отечественную – на Фрица. Сочинили и шуточную песенку на мотив, появившийся ещё чуть не во времена Кромвеля, и с общим смыслом “Мальбрук в поход собрался” – недалёкий колонист едва ли не шутки ради записывается на сборном пункте в Континентальную армию, а после терпит всяческие злоключения. Сами янки, недолго думая, переделали её, оставив мотив и даже большую часть текста, таким образом, что Янки не так и прост, да и вообще всё ему по плечу. В итоге вышел один из самых известных и самых старых американских маршей Янки-дудл (к слову, он же – гимн штата Коннектикут).
В следующую войну – 1812-1815 англичане использовали привычный образ янки снова – но на этот раз речь шла уже обо всех американских вояках вообще, независимо от того, откуда они были родом.
Сейчас янки – это тоже обозначение для всех американцев – во всяком случае, для всех белых. Но в середине XIX столетия было по-другому, а параллельно янки было и другое слово с не менее загадочным происхождением – дикси. Как нетрудно догадаться даже и просто по аналогии, оно обозначало южанина, или земли Юга. Откуда оно взялось? Версий и здесь достаточно – наиболее авторитетная связывает его с именем Иеремии Дискона, который некогда уточнял границу между штатами Мериленд и Пенсильвания, выделив земли южнее реки Делавер, которую некоторое время называли Диксилендом. Впрочем, почему это название перешло на довольно далеко расположенные Южные штаты – тайна за семью печатями. В любом случае стоит остановиться на весьма примечательном факте – к середине XIX века в США жители Севера и Юга именовались по-разному. И сами себя, и друг друга. Причём в устах южанина слово янки, а в устах северянина – дикси приобретало уничижительный и неодобрительный оттенок. Это уже довольно тревожный симптом с точки зрения национального единства. Но если бы дело ограничивалось только этим!
Вся данная книга призвана была продемонстрировать, что Север и Юг как нечто обособленное существовали с момента обретения США независимости, что между их элитами всегда были разного рода противоречия, причём не вымышленные, а вполне объективные, коренившиеся в разных экономических моделях, но это, в общем, тоже ещё не столь ужасно. Во всяком случае, это ещё не основание для гражданской войны. Многие годы Север и Юг находили возможность договориться, прийти к компромиссу. В значительной мере это было возможно по причине их примерно равного “веса” в экономике и политике страны. Была, впрочем, одно вещь, которая могла это равенство фундаментально подорвать – это освоение Дикого Запада, постепенное переваривание его и обращение в часть себя и Севером, и Югом. Но и этот риск вполне осознавался – были приняты меры, в частности Миссурийский компромисс. У Джеймса Монро в своё время были все основания полагать, что его страна не без труда, но преодолеет все сложности процесса великого освоения новых земель, сохранив внутреннее единство.
Но янки и дикси были очень разные. Причем, чем дальше, тем больше: у них ввиду фундаментальных экономических различий, о которых уже не раз писалось выше, был непохожий образ жизни и быт, стали появляться и оформляться диалекты, словечки, по которым южанин и северянин безошибочно мог отличить своего, образовались типичные для Севера и Юга, для янки и дикси формы правильного поведения и образцы для подражания – тоже разные. Как же они выглядели? И что их в первую очередь отличало? Довольно часто – не сейчас, в эпоху победившей толерантности, конечно, можно было прочитать о рыцарственности южан, противопоставляемой северному прагматизму. Что важно, это не только взгляд со стороны - одна из военных песен времён Гражданской «Рыцарская Конфедерация Штатов Америки» имела припев «Рыцарский, рыцарский мы народ». Огромной популярностью пользовался Вальтер Скотт, романы и романтизм. Южанин был галантным джентльменом, храбрецом, но – у каждой медали есть и обратная сторона, гордецом, мотом и презирал физический труд. Всё это, особенно последнее, пытаются выводить из института рабства – дескать, раз в земле копаются рабы, то сам этот факт заставляет белого человека счесть, что ему подобное занятие претит. Из чувства расового превосходства и гордость, и, в конечном счёте, всё остальное. В общем, всё просто – и, как все слишком простые объяснения, едва ли верно.
Нет, конечно, рабовладение не могло не накладывать своего отпечатка, но всё же не оно в первую очередь сформировало южанина. Тем более, известный и довольно очевидный факт – рабы были отнюдь не у всех жителей Диксиленда. Ключевым было плантационное хозяйство. На Юге никогда не было недостатка в земле. И это не какая-нибудь там безжизненная пустошь, не болота, не солончаки – земля превосходная. В общем то на ней неплохо росло бы что угодно – южанин всегда мог себя прокормить, он не испытывал по-настоящему жестких экономических трудностей. А ещё – он не испытывал в той мере, как фермеры Севера, экономической конкуренции. Если янки-селянин или просто кормил самого себя, или был вынужден столкнуться на рынке при продаже товара с ещё не одной сотней точно таких же селян – и единственное, что могло дать преимущество тому или другому – их собственный труд, то в благословенном Диксиленде всё было иначе. Потому что плантатор растил не пшено и картофель, а хлопок и табак, которые сбывались (пусть порой и через перекупщиков) не столько в штатах Юга, или вообще в США, сколько за океаном, где спрос был всегда. С точки зрения хозяйства дикси-южанин действительно напоминал кое-чем джентри Англии. Они даже обслуживали одну и ту же отрасль промышленности – текстильную, только один давал хлопок, а другой – шерсть. Разве только южанин был даже успешнее, более надёжным был его доход – и большими возможности для непрерывного расширения производства. У джентри не было Дикого Запада, а у дикси он был. В то же время, в Соединённых Штатах, разумеется, не было и не могло быть настоящей аристократии – и, как это ни странно, это было дополнительным фактором появления южанина-рыцаря. Аристократов не может быть много. Самая дворянская страна в истории – Речь Посполитая, там было по 8-9% шляхты в населении – и это было невероятно много, строго говоря, это одна из фундаментальных причин гибели государства. Страна, податные сословия, просто не могли потянуть такой вот привилегированный слой. В предреволюционной Франции дворян было около 3%, в Российской Империи дворян никогда не было больше 0,5%. Аристократы резко отделяют свой круг от простолюдинов, отстаивают свои права и преимущества, а, будучи включенными в состав бюрократической машины абсолютной монархии, фактически превращаются ещё и в слой получиновников, наделённых той или иной властью над нижестоящими сословиями волей сюзерена, или даже законом. Сама аристократия тоже делится на высшую и низшую, родовую и молодую и пр. И эти внутренние градации тоже нередко даже и руки друг другу не подадут – хороший пример здесь опять же Польша в эпоху до разделов. А вот на Юге США такого не было и не могло быть. Все – равноправные граждане Соединённых Штатов.
Понятно, что между крупнейшими хозяевами с огромными землями, сотнями, если не тысячами рабов, особняком и массой слуг в нём, и каким-нибудь простым мужичком, у которого рабов нет, или это одна-единственная чернокожая, играющая роль няньки-экономки-прислуги, но, в общем, мало что дающая с точки зрения бизнеса, а его сын был по достижению минимально подходящего возраста отправлен на заработки из дома – сплавлять грузы по Миссисипи, разница просто огромна. Но не непреодолима. Она не сакральная, не правовая. Это просто разница в количестве денег в кошельке. Это – дело наживное. Да и пыль в глаза порой тоже можно пустить. В свою очередь наиболее состоятельный слой плантаторов по меркам времени весьма недурно образован, он может себе позволить обучать в университетах своих сыновей, причём не только на юристов-законников, как это обычно происходит в сравнительно преуспевающих семьях Севера. Этот же слой, активно контактирующий с Европой по делам торговым, может успешно приобщиться и к европейской культуре и искусству. Ну а за сливками Диксиленда тянутся все остальные. Вот почему Юг – “рыцарский”.
Что же Север? У янки господствует лежащая в основе истории ещё прежних 13 колоний протестанстко-пуританская этика. В своем оптимуме она призывает к трудолюбию, смирению, честности и порядочности, бережливости, скромности, отрицает гордыню и порицает всякого, кто излишне кичится чем-либо. В реальности к середине XIX столетия она уже вполне трансформируется в капиталистическую этику, отбросив часть прежнего религиозного элемента. Янки теперь не так уж скромен, он очень даже хочет и славы, и богатства, но он по-прежнему трудолюбив, прижимист, прагматичен. Север очень ясно усваивает понятие конкуренции и конкурентной борьбы, в том числе и ту часть, которая явственно говорит – если кто-то выиграл, то кто-то и проиграл. Важнейший факт – Север в целом куда населённее Юга. Южанам хорошо в сельской местности, где они расселены достаточно равномерно отдельными хуторами-поместьями-ранчо. Города Юга много меньше городов Севера. Югу хватает земли – особенно с учётом постепенно разворачивающегося движения на Запад. Северу – нет. Параллельно с миграцией там идёт урбанизация. Ну а в самих городах успешно развёртывается промышленное производство. Оно, в противовес экономике Юга, ориентировано на внутренний рынок, крепко зависит от того, как обстоят дела в Америке – и совершенно точно заинтересовано в двух вещах: во-первых рынок США должен быть единым и открытым для собственного капитала – границы штатов здесь не должны играть роли, во-вторых, он должен быть закрытым для заграничных конкурентов – особенно новые регионы. Вообще капитализму очень повезло с Америкой – идеальная ситуация для роста капиталистического производства – стабильный и всё время немного возрастающий (ровно настолько, чтобы ты сам интенсификацией выпуска продукции и расширением предприятия мог его покрыть) спрос. Постепенное заселение и включение в общую экономическую систему США земель Дикого Запада было просто подарком – непрерывно открывающиеся новые горизонты без кризисов и жёсткой борьбы! Просто праздник какой-то! Не хватало разве только денег, средств, которые можно бы было вкладывать в рост и расширение. Юг при этом казался Северу нерациональным, прожигающим жизнь – ведь дикси, скопив на торговле богатств, обыкновенно предпочитали в лучшем случае вкладывать их во всё те же плантации, а чаще – просто тратить.
В общем, янки и дикси были очень несхожи меж собой. Но и это – ещё не повод для неизбежной гражданской войны с тысячами погибших. Вспомним Европу – там масса государств с более глубокими национальными различиями между их частями. Север и Юг в Италии, в Германии, во Франции до Революции, где окситанцы вовсе могли не понимать жителей Иль-де-Франса. Гораздо больше вариаций, нюансов – культурных и иных. В США – янки и дикси, а в Германии – пруссаки и баденцы, баварцы и саксонцы, рейнландцы, швабы, голштинцы, ганноверцы, а ещё, на минуту, поляки. У тех же немцев присутствовал ещё и религиозный фактор – Северная Германия были искони протестантской, а Южная – католической. И что же? Ничего!
В Соединённых Штатах злую шутку сыграл гораздо больший уровень вовлеченности населения в политическую жизнь – грубо говоря, та самая американская демократия. Идя на Миссурийский компромисс, Монро надеялся примирить с его помощью элиты, но достаточно бездарная политика его преемников, от Джексона и, особенно, далее, привела к только ещё большей её поляризации. Но в США элиты, пусть и при помощи манипуляций, пусть порой чисто формально, но должны получить вотум доверия от народа на выборах, опираться на него. В США есть партии, причём их разделяют не только и не столько программные установки, сколько тот же принцип Север-Юг. Одним словом, мобилизуя избирателей в свою поддержку, обвиняя оппонентов, перекладывая друг на друга ответственность за кризисы, политики США за 1830-е и первую половину 1840-х совершили страшную вещь – они смогли поселить убеждённость в несочетаемости интересов янки и дикси, Севера и Юга в умах сотен тысяч человек, в умах масс. Южанин знал – если на Севере чего-то очень хотят, то лучше не давать им этого – иначе его собственная жизнь может ухудшиться. Северянин был твёрдо убеждён, воспитанный законом конкуренции – если южанин выиграет, то он проиграет. Распалось и исчезло ощущение общей выгоды, выгоды США как целого. Порой заблокировать соседа, помешать ему, становилось настолько важной задачей, что ради этого можно было даже и самому кое-от-чего отказаться. Идеи баланса сил, актуальные для политиков, вошли в плоть и кровь избирателей – причём в гипертрофированных формах и с чертами уже почти национальной ревности.
И именно так было в случае с Орегоном. Присоединение Техаса, подготовка войны против Мексики и экспансии на этом направлении воспринималось на Севере не как успех США, а как успех Юга – и вызвало не поддержку, или даже, хотя бы неприятие по каким-то общенациональным причинам, а ревность – почему не мы!? И страх – с новыми приобретениями Юг окончательно победит во внутриамериканском партийно-политическом сумо – потому что станет заметно толще. Свою роль здесь сыграл ещё и волюнтаризм Тайлера. 3 марта 1845, ровно за день до истечения срока своих полномочий, 10-й президент США одобрил появление в составе США нового штата – Флориды. Вспоминая о её местоположении, нетрудно понять, что она сразу же примкнула к рабовладельческому Югу. Миссурийский компромисс требовал создания свободного штата-противовеса. Его и создали – 28 декабря 1846 появилась Айова. Вот только из-за спешки Тайлера с Флоридой время между принятием в состав страны двух новых единиц растянулось почти на два года. За это время в рамках стратегии Полка был решен, наконец, вопрос с Техасом – как мы помним, 29 декабря 1845 Республика была принята в состав США. И пусть согласно условиям Штатов границы Техаса должны были быть откорректированы, а из него могли вырезать ещё 4 новых штата, всё равно и география, и экономика, как не режь, делали их частью Юга. Намечавшаяся война с Мексикой (ну или силовая покупка у неё территории) с неизбежностью должна была ещё более усугубить ситуацию. Миссурийский компромисс был фундаментально нарушен – на конец 1845 в составе страны возникла два новых южных штата – и ни одного северного. Айова уменьшила диспропорцию, но не устранила её, а будущее с изрядной долей вероятности должно было дать Югу новые преимущества. В общем-то, подобное развитие событий читалось ещё на той стадии, когда избирали Полка – и уже тогда Север требовал равенства, требовал компенсации. Республиканцы, вообще северные элиты ещё в период выдвижения Полка, а главное – его экспансионистской программы, готовы были дать добро на неё только на принципе взаимности.
