Но – вы только подумайте, что за околесица! – вместо того чтобы как-то разъединить двух ярых приверженцев рейха, нас с Эрвином назначили в одну бригаду! Вы только представьте себе, мои дорогие люди! У устриц, как я и полагал, совсем отсутствует мозг.
В первый же день работы нашей бригады я шепнул Эрвину о том, что намереваюсь удрать отсюда. Правда, он меня не очень-то поддержал: в наш сумасшедше охраняемый лагерь его перевели как раз из-за попытки побега в предыдущем.
– Надо хорошенько изучить местность и всё взвесить, – ответил он.
Майн готт, вот дурачина. Взвесить! Конечно, любой нормальный офицер всё продумывает до мелочей.
– Почему тебя ловили? – спросил он как-то, когда мы чинили очередной убогий домишко, сидя прямо на крыше.
Много говорить не получалось: холодный ноябрьский ветер продувал до костей, до крови и, казалось, выветривал ошмётки фраз в голове, которые не успевали даже сложиться в полноценные хорошие мысли.
– Откуда мне знать? Эти русские будто насквозь видят все лазейки...
– А я слышал, у них тут до нас был лагерь для политических, которые тоже часто убегали. Поэтому с тех пор здесь знают каждую нору.
Если бы вы знали, как я разозлился. Что это значит? Иными словами, этот сопляк, пусть он и старше на два года, говорит, чтобы я сдался? Он вообще немец или кто?
На мой гнев внезапно, как широкий водопад, хлынуло такое тёплое чувство, что я испугался. Сердце забилось ужасающе громко. Ну, всё. Приплыл ты, Герхардт, подумал я. Вот он, твой смертный час. Что это? Инсульт? Инфаркт? Значит, вот так это и случается?..
Я увидел со своей крыши светло-серую точку на тёмно-серой дороге, вливавшейся в посёлок. Точка медленно приближалась. Сердце бесновалось, как шарик в банке, которую тряс ребёнок. Да что же это такое?
– Ты чего такой бледный? – спросил доктор Эрвин. – Сердце не болит?
О да, он ведь медик. Я вспомнил.
– Не болит, – я удивился, что мой голос прозвучал так сильно, хотя внутри всё размякло.
И случилась она – третья странность. Я должен был радоваться или посылать судьбе проклятия? Ведь она вот так спонтанно разрушила мои великие предсмертные планы. Это насмешка, что ли? А может, это такое испытание на вшивость: быть побегу или нет? Иными словами, в моей голове это значило: быть фюреру или нет? Быть Германии – или нет?!
Серой точкой оказалась Наташа.
В ту же ночь, едва я с превеликим трудом уснул, мне снова явился её отец. Но на этот раз он не сказал ни слова.
Эрвин диву давался: в эти дни мы с ним только начали вспоминать нашу долгую и яркую военную жизнь, а я умолк.
– Дай, я тебя осмотрю. С тобой что-то не так, – говорил он.
Но я качал головой.
– Сожалеешь, что она выжила? – догадался он. – Ну, до войны я тоже не верил в чудеса. Но они случались, ты же помнишь.
– Я стрелял в неё, – тускло ответил я.
– Вот я и говорю. Чудеса.
Гнусный мерзавец. Я поймал себя на том, что впервые подумал так об Эрвине. Он ведь хорошо меня знал. А если он понял, что тогда была инсценировка? А если он знал и то, что я подделал бумагу на расстрел Бестии? С моими способностями к гравюре это не составило никакого труда. Я мог без усилий сделать копию с самого Гюстава Доре – что уж говорить о какой-то подписи штурмбаннфюрера. Единственной сложностью было выкрасть его специальный бланк, но, как говорят умные люди: пить надо меньше. Я воспользовался удачным моментом, пока штурмбаннфюрер праздновал поимку Бестии.
Между прочим, операцию разработал именно я, а этот разгильдяй, как часто бывает, присвоил лавры себе. Потом, я слышал, его командировали обратно в Германию за недостойное поведение на фронте. Вы думаете, дело в выпивке? Пили мы все, особенно на банкетах. О нет, вино – лишь удобный предлог, чтобы понизить и унизить в нужный момент.
Слава о Бестии стала к тому времени так широка, что, когда её поймали, штурмбаннфюрер первым делом разослал телеграммы с приглашением всем вышестоящим из ближайших к нам полков присутствовать на её легендарном повешении. На его беду, человек семь уже были в пути, из них – трое штандартенфюреров. Как вы думаете, какова была их реакция, когда они, побросав свои дивизии, прибыли ровно к восьми утра, чтобы насладиться долгожданным зрелищем, а им сообщили, что увенчанный лаврами штурмбаннфюрер ещё вчера дал приказ на расстрел красотки-пленницы?..
А она выжила. Майн готт. И теперь она меня не замечала или делала вид. Вместо побегов я думал только о её лице.
А ещё мелькнула мысль, что ведь если я сдам её, то меня могут отпустить домой. Я скажу, что мы знакомы. Что она даже клялась быть моей женой – сами посмотрите, какой рубец на её ладони. Я скажу, как она уронила драгоценную гранату... Я рассмеялся.
– Ты чего? – Эрвин меня не узнавал: в последнее время я не на шутку замкнулся, и разговорить меня было ещё тем искусством. – Помоги дотащить бревно до той стены.
Ах да, я забыл сказать. Настал день, когда нас назначили на реставрацию её дома. То есть дома её почившей дражайшей тётушки. Наташа пришла с работы – она, как мы поняли из пересудов конвоя, устроилась в школу учительницей – и увидела, как пленные в её дворе возятся с бревном, а конвой, развалясь на крыльце, наблюдает.
– Что это значит? Как это понимать? – Наташа сердито уставилась на охрану.
– А что тебе не нравится? – двое с нескрываемым удовольствием разглядывали её.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: