Майне либе, я вовсе не осуждал их. Несмотря на убогую одежду – как же она была хороша! Возможно, в школе, где девчонка сейчас работала, ей ещё не сказали, что длинные роскошные волосы нужно собирать в скучный пучок, а не пускать по плечам до самой талии. Ей не сказали, что надо надевать что-то похожее на мешок до пола, чтобы скрыть прекрасную фигуру.
– Мне всё не нравится! – сверкала глазами она. – Я не просила о помощи, пусть они уходят!
– Ну, ты, давай, палку-то не перегинай! – нахмурился конвой. – Не ты назначала – не тебе выпроваживать.
– Ах, так! – она, забывшись от гнева, чуть не выбросила тетрадки, с которыми пришла. – Дайте пройти!
Но её посетители на крыльце не шелохнулись.
– А что нам за это будет?
Мы с Эрвином тащили бревно к бане.
Один из конвоя встал перед ней.
– Хочешь, я тебе туфли куплю? Будешь первая красавица. А хочешь пальто? Я могу и пальто купить.
Он схватил её за руку. Второй она прижимала к себе тетрадки.
– Себе туфли купите – будете первым красавцем! – пыталась вырваться она.
– Ну, чего ты такая строптивая? Мужиков и так мало, радуйся, что я предложил!
Она, наконец, вырвалась и отскочила к колодцу. Охранник, конечно, кинулся бы следом, но ему на ногу упало бревно – тот конец, который я держал. Он заорал и вскинул на меня автомат. Бестия закричала так пронзительно, что у нас у всех чуть не лопнули перепонки.
На крик во двор забежал офицер лет тридцати, которого я прежде не видел. Он был однозначно хорош собой.
– Что здесь происходит? – командным басом рыкнул он. – Я – новый начальник лагеря. Так что у вас тут?
Конвой с опаской зыркнул на майорские погоны.
– Вот этот хотел убить пленного, – вышла из-за колодца Наташа.
Майор обомлел.
– Что вы здесь делаете, девушка? Кто вы такая?
Девчонка опять рассердилась. Мой бог, как же красива она была в такие минуты. И истина в том, что не только я видел это.
– Вообще-то, это мой дом.
Майор хотел что-то сказать, но запнулся и просто смотрел на новое явление в своей жизни.
– Значит, вы здесь живёте? – тихо спросил он.
Наташа в изумлении поджала губы. На её лице читалось только одно: «В себе ли он?». Она даже не понимала, что делает со всеми нами.
Как это было возможно? Я до сих пор понять не могу. Мои немецкие подружки, чтобы мне понравиться, волшебно красились, прелестно завивали волосы, шили чудесные платья, надевали модные лаковые туфельки, делали мурлыкающий голосок, жеманно водили плечиком... А ведь и у Бестии были лаковые туфельки. Тогда, давно-давно. Я их помню.
Ей сейчас девятнадцать. Всего девятнадцать. Столько было мне, когда я лазил с ней на то сказочно далёкое дерево.
Сейчас она защитила меня. Конечно, я понял почему. Между нами с самого начала, с самого Бреста, шла эта милая война: сначала один забивает другому 0:1, затем второй торжественно сравнивает счёт. Она поняла, что я нарочно уронил бревно на ногу конвоиру. И вот, сдав обидчика с потрохами новоявленному начальнику, девчонка сравняла счёт. Мы опять квиты. Неужели она не может оставить за мной преимущество хотя бы раз? Чёртова засранка.
Мои мысли путались, когда я смотрел на неё. Майн готт, зачем же ты опять свёл нас? Я убил её отца. Я убил её отца. Я его убил! О Господи.
– О Господи! – повторив мои мысли по-русски, спохватилась Наташа: на земле валялись тетрадки её учеников.
Она бросилась их подбирать, офицер – следом. Он, конечно, увидел каракули на открытых листах: Ich bin ein Schüler. Ich lerne gut. (Я – ученик. Я учусь хорошо.)
– Так вы – учительница немецкого?
– Нет, итальянского, – буркнула она.
Я про себя захихикал, а офицер шутки не понял. А может, сильное смущение от встречи с этой девушкой перекрыло дорогу юмору.
Я тоже успел заметить эти ученические каракули. Как же заныло моё сердце... Да, я понимал: русские учат немецкий, чтобы быть во всеоружии, если мы опять нападём. Но они его – учат. Старательно выводят немецкие буковки. Произносят на неумелом немецком простые фразы. Дорогой, любимый, родной мой язык. Язык брошенной мною Германии. Как сильно заныло сердце...
– Позвольте, я помогу вам, – майор потянулся к пачке тетрадей в руках Наташи.
– Да что вам нужно? – она неловко увернулась, и его ладонь легла на её плечо.
Опомнившись, он отдёрнул руку. Конвоиры переглянулись и подавили смешок.
– Простите, вы не то подумали, я лишь хотел помочь...
Девчонка пулей взбежала по крыльцу и скрылась в доме. Мы пятеро, оставшиеся во дворе, долгое время молчали.
– После рабочего дня зайдёте ко мне, – бросил, наконец, майор конвоиру-обидчику и не спеша удалился.
Вопреки ожиданиям, он не орал, не брызгал слюной, не вымещал какую-нибудь вполне очевидную послевоенную злобу на немцах-узниках. Я глянул на Эрвина – и снова удивился, в который раз за эти дни. Я ожидал увидеть полное любопытства лицо человека, которого захватил сиюминутный эпизод, ну или, в крайнем случае, поймать в этом лице хоть ноту скабрезности в адрес конвоя, Бестии или за миг втрескавшегося в неё офицера. Но Эрвин смотрел в сторону и молчал. Что это с ним? Сейчас он совсем не в настроении говорить с кем бы то ни было.
В это время затарахтела машина с обедом, конвой отвлёкся, у меня было несколько секунд.
Я нашёл её в комнате, она плакала.
– Ты красивая. В этом всё дело.
Наташа услышала мой голос, вскочила:
– Ах, вот как! Ну, если дело в этом, то вот!..
Она живо вытащила откуда-то огромные ножницы – и махом обрезала свои прекрасные волосы.
– Вот, вот! Видишь, теперь всё иначе, правда? Скажи!
Это был голос подростка, каким я её помнил. Она всхлипывала и искала ответ в моих глазах. Она говорила со мной. Она снова говорила со мной, как та моя наречённая птичка из прошлого. У той птички тоже было не так много волос на голове, да и то все взъерошенные.
Сейчас я рисковал свободой. Рисковал жизнью. Но она так просто со мной заговорила, что я мог рискнуть всем, чем дорожил.
– Скажи, ведь я другая теперь, да? – допытывалась она с самой жалобной и нежной ноткой.
Я бросился к ней. По-моему, тысячу раз я прикоснулся губами к зарёванному лицу и куцым волосам. Конечно, не тысячу. Наверное, раз двадцать... Не знаю. Я так быстро и жадно пил её мягкое лицо, что просто удивительно, как мой холодный ум досчитал до той рискованной секунды, после которой надо было выйти из дома, не навлекая на себя подозрений.
Вся эта сцена длилась не больше, чем полминуты. Я вышел во двор с теми самыми ножницами и взялся обрезать какие-то сучки на бревне. Меня окликнули: обед забирай! Я забрал, поел. С Эрвином мы не проронили ни слова до конца рабочей смены, да и в лагере почему-то на задушевные разговоры нас больше не тянуло.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: