Анатолий выходил из машины у своего двора с тяжелым чувством: встреча с матерью, которую он представлял не один раз, сейчас виделась ему трудно и непонятно.
- Ну, бывай, Толян! - бодро проговорил Лешка. – Начинай новую жизнь!
Легко сказать – начинай новую! А что делать со старой?
Толик медленно пошел к калитке. Из-за дома, услышав звук остановившегося автомобиля, выглянула мать. Мгновение всмотревшись в идущего к дому, она всплеснула руками, бросила миску с зерном, которое рассыпала для кур, побежала к калите, на ходу вытирая руки фартуком.
- Толечка! Сынок!
Толик открыл калитку, встретил мать, бросившуюся к нему в объятия. Он прижал ее к себе, в глазах и в носу защипало. Мать зашлась в рыданиях. Толик обнял ее за плечи, стал успокаивать:
- Ну мам, ну пришел я, не плачь...
Настя подняла глаза на сына. Сколько слез она пролила за то время, пока его не было! Сколько выслушала про него, правды и неправды! И вот он пришел. Ох, трудно ему будет! Ну, ничего! Главное – дома, а там все образуется. А не получится что – уедет. Сейчас молодежь не сидит дома, вон, смотри – Мищенковы все трое уехали, Ванька Дудник уехал, так что ничего – все устроится! Настя вытерла слезы, взяла сына под руку, повела в дом.
Первым делом, конечно, посадила за стол.
- Что ж ты не написал, что приедешь, сынок? Я приготовила б чего-нибудь вкусненького, а так видишь!..
- Ничего, мам, завтра приготовишь!
Он с удовольствием ел яичницу на сале, пил молоко с домашним хлебом, наслаждался воздухом дома, его запахами, звуками.
После ужина он вышел во двор, потянулся, вдохнув воздух, уже остывающий от дневного тепла, несущий от домов запахи дыма, от близкой речки запах тины, голоса набирающих силу лягушек, лениво лающих, уставших за день собак...
Мысли обратились к Маринке. Писать она ему перестала через год, неужели совсем забыла? Ему очень захотелось спросить ее прямо сейчас, немедленно. Толик подошел к забору, посмотрел вдоль улицы. Вот он и дома. Как завтра идти по селу? А ему нужно идти – зарегистрироваться в сельсовете. Да и на работу устраиваться нужно.
- Сынок! – позвала мать. – Иди мыться, я воды нагрела.
Толик потянулся и не спеша пошел в дом. Начиналась другая жизнь, вернее, возвращалась прежняя, хотя и не совсем...
... Отпуск кончился, и Петр с Зоей собирались уезжать. Они погостили у родителей Зои, вернулись к Евдокии, чтобы еще два дня побыть у нее. Она ходила невеселая, часто шмыгала носом, внушая Зое чувство вины и раздражая Петра.
- Оставили б Колю у меня, ему летом тут хорошо будет: свежее молочко – вы там такого не купите, творожок, картошечка молодая. А вы приезжали б почаще, если не ко мне, то хоть к нему.
- Мама, ну как мы можем приезжать почаще? Отпуск же один раз в год! – ворчал Петр. – А Колька еще маленький, что ты с ним будешь делать?
Его настроение тоже было не из лучших: предстояло возвращаться в город, который не стал ему родным, но привлекал хорошей зарплатой. Приезд в деревню разбередил его душу, снова потянуло его в поле, на простор. С каким удовольствием он снова сел за рычаги трактора, когда пришел на мехдвор!
- А ну, молодежь, подвинься, уступи место старшим! – сказал он молодому трактористу, готовому выехать культивировать кукурузу.
Молодой недоуменно посмотрел на бригадира, тот, усмехаясь, пожал плечами. Петр сел за рычаги, тронул трактор, вывел на улицу.
В поле он помог парню опустить культиватор на нужную глубину и снова сел в машину. Ему казалось, что так было всегда, что не было года работы под землей...
Подъехав к краю поля, он вышел из трактора, махнул трактористу и пошел вдоль дороги домой. Зоя видела, что творится с мужем, но молчала, боясь задеть за больное. Коля бегал по траве во дворе, гонялся за котенком, который принял его игру.
- Ну что, жена, готова уезжать? – бодро спросил Петр. – Не надоела тебе деревня?
- Да нет, Петя, не надоела, - негромко ответила Зоя, - эта деревня много значит для меня. Здесь я тебя нашла.
Петр внутренне был доволен: любит его Зоя, до сих пор любит. Да и он ее тоже любит, конечно, не так пылко, как до женитьбы, но другую на ее месте не представляет.
А другие его замечают! Взять хотя бы ту буфетчицу, Риту. Не пропускает она, когда он после душа выходит к автобусу, который увозит их в город. Всегда окликнет, подвинет бокал кваса, уже налитого с краями, со снятой пеной. Петр вместе со всеми всегда пил квас, и ребята всегда отмечали:
- Смотри, Петя, у нас по полбокала пены, а у тебя нету. У тебя что, какой-то особый квас?
- Ему особая рука наливает, правда, Ритуля?
- Не старайся, Маргарита, у него жена красавица!
- Он по сторонам и не смотрит, Марго!
- Ничего, - отмахивалась буфетчица, - я не тороплю - посмотрит, правда, Петя?
Петр брал бокал, отходил в сторону и пил, стараясь не замечать этих разговоров. Маргарита, конечно, была видной женщиной. Он не мог сказать, сколько ей лет, но выглядела она прекрасно: затянутая «в рюмочку» фигура, маленький белоснежный фартучек, который скорее был для красоты, чем для его истинного назначения, такая же белоснежная крахмальная наколка на ярких завитых волосах. Чем-то она напоминала ему Жанну и этим, видно, отталкивала, напоминая о том вечере, который, в общем-то не принес никакого удовольствия.
Евдокия с утра сходила в магазин – хотела купить сладостей внучку на дорогу - и принесла новости:
- Слыхали – Толик вернулся! Говорят, похудевший, почерневший. Со двора не выходит, говорят, стыдно по селу ходить!
- Мам, ну кто слышал, что ему стыдно? Сам сказал, что ли? А вернулся – значит, будет жить здесь. А может, и нет, - противоречил ей Петр.
- Ему нужно к Василию идти, извиняться, иначе трудно будет жить тут. А Васька плохой стал, почти все время в больнице лежит. Его уже и в санаторий отправляли, думала Ольга, что поправится, а он все равно слабый. Видно, недолго ему осталось, - говорила Евдокия, отбрасывая свежий творог в марлю и подвешивая его над миской.
- А про Сашку Яценко не слышно? – спросил Пётр, вспомнив, как он помог милиции поймать его в лесополосе.
- Не, не слышно. Тогда его поймали, опять судили, дали ему еще больше, и где он теперь – неизвестно. Вот ведь как бывает! Чего не жилось ему? А теперь матери горе и позор, и самому себе жизнь попортил.
Евдокия ходила по кухне, находя себе дело, и продолжала говорить, будто предчувствуя, что скоро единственными ее собеседниками в доме и во дворе будут котенок, которого ей принесла соседка, куры да корова.
- А еще говорят, что Иван Дудник вертается! Видишь, не пошел ему город на душу, вертается домой. Клавка рада до смерти! Не одна будет во дворе.
Тут она снова всхлипнула. Зоя пошла, обняла ее за плечи.
- Мама, Коля подрастет, мы его к вам на все лето будем привозить.
Евдокия повернулась к ней, уткнулась в ее плечо, шмыгая носом. Она вдруг показалась Петру такой маленькой, старой, беззащитной...
Читайте: