Клавдия Николаевна сильно переживала за свою подругу. У той полгода назад умер муж, и все не могла она прийти в себя.
И дети были, жили они, правда, уже в других городах, но все же не одинокая она совсем-то. Дочь звала жить к себе или переехать к ним, в другой город, хоть и далековато, но все же рядом с близкими. Алевтина Викторовна, однако, никуда ехать не собиралась.
- Дети да внуки... хорошо, конечно... Но тут могилка Саши моего. Как я ее оставлю? - сетовала она Клавдии.
Клавдия говорила что-то утешительное, да как могла поддерживала подругу. Дружили-то они уже больше сорока лет. Клавдия и сама была уже вдовая, больше десяти лет, но ее сын со своей семьей проживал в том же городе. Не уехал он никуда, после школы закончил техникум, потом отслужил и вернулся в родные места, здесь его дожидалась девушка. На ней и женился, а теперь внуков было у Клавдии уже трое. Всё радость.
Алевтина же раньше всегда говорила, что дети должны получить высшее образование, чтобы хорошо в жизни устроиться, заставляла их учиться как можно лучше, внушала, что без этого - никак.
"Все верно, все так", - думала Клавдия. Она-то своего сына так с учебой не гоняла, бывали и троечки у него, но все равно - и человеком нормальным он вырос, и семья у него, и мать не оставляет своими заботами. Хороший сын, хотя и не учился в институте, работал теперь в строитель-монтажном управлении. И девушку себе хорошую нашел, добрую. Клавдию все устраивало. А что до мужа, когда схоронила его, то тоже переживала очень, конечно, Алевтина тогда ей сильно помогла. А теперь настал ее черед подругу поддерживать, больше-то особо некому было.
Нет, дети Алевтины были хорошие, нормальные, но... С этими своими институтами-то да поисками лучшей жизни уехали-то оба далеко, что от родителей, что и друг от друга. Жили своими семьями теперь. И что они могли? Только матери звонить, только так и поддерживать, даже ведь и часто приезжать у каждого из них не получалось, далёко они живут, а там и семьи, и работа... Не наездишься.
Других близких подруг, кроме Клавдии, у Алевтины не было. Были знакомые, соседи, но это ж не близкие. Жила она всю жизнь своей семьей, не было у нее большой нужды подругах, только с Клавдией и дружила, ей доверяла. А родня... Близкие уже поумирали, а дальние... Бывает, что и сосед ближе дальной-то родни. Так что поддержать, кроме Клавдии, выходит, и некому было.
Но Клавдия делала всё, что могла - и звонила, и заходила, и в гости зазывала. Болело у нее сердце за подругу. Не видела она, чтобы так сильно убивались, так ведь и самой помереть недолго.
Алевтина, точно, вроде как на старости лет начала с ума сходить после потери мужа. Дом свой, до той поры всегда блиставший чистотой, стала забрасывать.
"Не лежат ни к чему руки-то..." - жаловалась она.
И даже готовить себе не хотела. Клавдия приносила что-то, что готовила сама, да и, бывая у Алевтины, в холодильник заглядывала - там было почти что пусто.
- Аль... Ты и в магазин не ходила, что ль? - спрашивала она подругу.
- Да ноги не идут, - говорила та. - Вот встану, туда-сюда... А уже и вечер. Знаешь, из дома выходить неохота.
Никакой ленью Алевтина в жизни не отличалась, всегда была хозяйственной, деятельной. энергичной. А тут - ровно подменили ее. Клавдия только поражалась, и так ей хотелось, чтобы желание жить вернулось к подруге.
- Аль, двигаться надо. Так нельзя. Саша-то твой с неба на тебя смотрит и только страдает через твои страдания. Ты это... возьми себя в руки. Давай, домом займись, в магазин сходи, сготовь что-нибудь себе! Ты ж ведь какая всегда была! Сколько рецептов я у тебя узнала, ты вспомни, ты ж всегда была кулинарка какая! Саша-то вечно нарадоваться не мог, как вкусно ты его кормишь и хозяйка какая ты отменная! Ты вспомни, вспомни себя-то! Помнишь, Аль, как в песне-то поется, - и Клавдия негромко и мелодично пропела. - "Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять". Сколь нам отпущено, мы прожить должны. И ведь не зря и жили! И дети у тебя, и внуки. Да и дел с тобой мы в жизни много хороших сделали, ведь так? А наши мужья-то нас там подождут, уж сколь отпущено, столько и проживем.
Алевтина кивала головой и лишь говорила, что все понимает. Да только горько ей, так горько, что и высказать нельзя. Вот от того даже и на улицу идти неохота.
- Да ведь у тебя даже и есть нечего! - убеждала ее Клава. - Так и помрешь раньше времени! А может, все же к дочери переедешь? Всё веселей.
Нет, ехать никуда Алевтина не хотела. Здесь Сашина могилка, куда она поедет-то? А до еды... и есть ей неохота. "Дай время, Клав, все образуется, отпустит, может". - говорила она.
Но время шло, а ее не отпускало. Наверно, если бы не Клавдия, совсем бы отощала подруга. Клава не оставляла ее, готовила с рассчетом на подругу, да приезжая, заставляла помогать в уборке, чтоб дом пылью не зарос. Вместе с Клавдией шевелиться начинала и Алевтина, благодарила ее потом. Но все же из болезненной прострации выйти никак не могла.
А тут и саму Клаву прихватило, да и не то чтобы прихватило, а случилась болезнь, как Клавдия не береглась. Все же подхватила она где-то заразу эту. Сын все немедленно организовал, Клавдию положили в больницу. И под аппаратом она лежала, помогали ей дышать, а то бы, наверно, совсем плохо все закончилось. И старалась она, расхаживалась, когда маленько силы появились. Врачи велели, говорили, что при воспалении легких двигаться надо, она и старалась, ходила. Трудно было, ой, как трудно, думала, конец уже. Но сын уж больно просил не умирать, и не только он. И невестка, и внуки. Вот Клавдия и боролась, как могла. И повезло ей - выздоровела.
А все же, как только стала приходить в себя, переживала - ну как там Алевтина? Лишь бы с голоду не померла, иль в грязи не заросла, совсем ведь умом стала трогаться подруга-то. Даже и сына просила Клавдия узнать, как там дела у тети Али, не надо ли чего. Тот отчитывался по телефону (в больницу-то и не пускали к ней никого): мол, звонил тете Але, спрашивал, и что отвечала она, все, мол, у нее хорошо, не болеет она, ничего ей не нужно, пусть все для мамы делает, сейчас главное, чтобы Клава поправилась.
- Голос нормальный у нее, не кислый, так что не переживай, - говорил сын Клавдии. - А я ей звонить буду, постоянно. Если что если что надо, она скажет.
"Уж и скажет... - думала Клавдия. - Поди, и не скажет ничего, ей же все равно и на себя наплевать..."
Она и сама, конечно, как только смогла, звонила подруге, но та отнекивалась - нормально у нее-то все, Клава, не думай даже, поправляйся только!
Хотя голос у подруги, и впрямь, был не убитый, но Клава это списывала на то, что та говорила так только ради нее. А сама, небось, сидит там голодом, да с Сашкиной фотографией только и разговаривает!
После того, как Клавдию выписали из больницы, и сразу, как ей разрешили "контачить" с другими людьми, она отправилась к подруге, ожидая там увидеть "мерзость запустения".
Алевтина открыла дверь с улыбкой. Она была в домашнем костюме, волосы чистые, уложенные. В доме - хрустальная чистота. Как в старые добрые времена! Пахло пирогами.
Накрыла целый праздничный стол для подруги!
- Я тут читала. что можно есть, что нельзя - после тяжелой-то болезни, - говорила Аля. - Вот, приготовила то, что можно, точнее, что полезнее. Тебя, наверно, и так всем этим полезным замучили, Клав, но я постаралась сделать поинтереснее.
Клава поражалась. Сейчас она сама выглядела измученной, что и не удивительно после такой-то болезни, хорошо хоть что выкарабкалась. А вот Аля выглядела... ну не цветущей, конечно, но... хорошо выглядела подруга! Значит, ей на пользу пошло это время, пошла на поправку подруга!
Клавдия заметила в дальнем углу на кухне блюдце с молоком.
- Аль, а что молоко-то там? Кота, что ль, завела?
И то правда, от одиночества это хорошее средство.
- Да где кот-то твой? - поинтересовалась Клавдия.
Алевтина отвела глаза.
- Давай пойдем в комнату, поедим, все и расскажу потом.
Через некоторое время, после того как отведала то, что приготовила Алевтина, Клава снова вспомнила про кота.
- Да ты угощайся, дорогая моя, угощайся! А молоко... Вот сейчас тебе все расскажу.
Клавдия с удовольствием откусила вкуснейший пирог. Такие пироги, точно, только Аля готовила, хоть и не повар она была, но готовила всегда так, как никто не умел, слишком уж хорошо у нее получалось, словно, и правда, дан был ей такой талант, особый.
Алевтина начала рассказывать:
- Тебя как в больницу-то положили, да сын твой сказал, что в тяжелом состоянии, уж такая тоска на меня нашла, еще хуже, чем и раньше, хоть я и думала, что хуже не бывает. Думала, если с тобой что, то и мне тут делать нечего. Сама знаешь, дети мои далеко оба, ехать жить к ним мне не хочется. А тут-то ты мне одна самый близкий человек. Жизни не стало, одна тоска, ты меня только и поддерживала, без тебя бы, наверно, и вовсе мне не выжить было. Я-то все же думала, Клава за меня переживает, надо как-то... Думала, время пройдет, оправлюсь я, только ведь и времени нужно... немало. А тут вот случилось - и вдруг что с тобой?! Нет, думаю, и вовсе тогда ничего не хочу. Завещание написала на детей, приедут, все оформят и продадут. А я лягу да помру. Если с тобой что. Вот так я и думала.
Клавдия прекратила есть пирог и только слушала подругу.
- И сижу я раз на кухне. А ночь уже. Спать не хочется, бессонница у меня, совсем уснуть ночью не могу, пока с ног не начнет валить - не усну, лежать буду, без сна. А как найдет сон - уснешь быстро, и хорошо, ничто не тревожит. Ну а по ночам уж сколько месяцев толком-то не спала, да ты это знаешь, - Клавдия кивнула. - Ну вот... Есть-то не хочется - или редко, и мало, а пить хочется. Налью чаю погорячее, пью. С сахаром - или в прикуску, или так положу. Этим чаем и держалась, как тебя положили... уж третий... или четвертый день не выходила из дома. Подъела все, да много не надо, а вот чай сладкий все время пила. И тут тоже. Сижу, значит, чай пью, о тебе думаю. А ноги-то у меня - под столом. И тут по ногам - фьююю.... Как хвостом кто повел. Пушистым таким, как у котов. Господи! Я - под стол смотреть, а там и нет никого! Ой, думаю, совсем с ума-то схожу, привиделось! Дальше чай пью. И снова - фьююю, по ногам-то! И еще раз, и еще. Сижу - ни жива, ни мертва, чуть души не лишилась! Господи, - думаю, да молитву читаю. Смотрю - нет там никого. Я подхватилась, да в комнату. Свет зажгла, лежу под одеялом и не дышу почти. Все тихо. Я и уснула.
На другой день... нет, уж поздно было, вечер. Я в кухню-то не пошла, чай снова пила, да телевизор включила. И тут - фьююю - опять по ногам! Я ноги-то, раз! - и поджала! А по ним снова - фьююю. И дуновение такое - теплое. Ну, думаю, что ж это, с ума схожу совсем? Или это что? И вдруг надумалось мне, что это домовой. Ведь и Саша мой как-то рассказывал, как мать больную из своего дома к нам привез, что ее домовой к нам переехал! Говорил, бывало, разное, да я не верила, думала, всё шутит надо мной. А он ведь и блюдце с молоком оставлял, было! Ну, это уж когда было, я о том и не вспоминала уже. А тут, думаю, неужто, и правда, домовой? И зачем он меня пугает?! А тут снова - фьююю - но не по ногам, а ровно прошел кто мимо и теплым снова повеяло. И все. Я и сижу - ни жива, ни мертва. Так полночи и просидела, потом, правда, ушла к себе и уснула. Еще ночью-то хотела молока налить, открыла холодильник - а молока-то и нету у меня! А я уж забыла о том.
Утром в магазин пошла, купила и молока, и других продуктов, еле донесла сумки-то. Суп сварила, поела. Знаешь, аппетит вдруг взыграл, как раньше. А на ночь молока налила в блюдце. Следующей ночью мне Саша снится. Веселый такой, смеется, говорит, я тут всех своих встретил, весело тут, хорошо. В саду, говорит, копается, дом с садом там ему дали. Всё ему нравится.
И говорит мне: мол, все хорошо у меня, а ты там поживи пока - пока, мол, не время сюда-то тебе. И говорит, я тебе и раньше это говорил, да ты, соня, проснешься чуть не днем, да уж ничего не помнишь. А материного Фролку, сказал он мне, не обижай, он тебя жалеет. "Что за Фролка?" - говорю. А Саша-то мне и ответил: "Кот, мол, материн, Фролка, он у тебя теперь живет. Молока-то хоть наливай ему".
Утром-то я проснулась, Клав, рано встала, а сон не забыла. И что я думаю-то... Фролка этот, точно, домовой, Сашкиной-то матери, она ведь в своем доме жила, и тоже, покойница, рассказывала, что есть у нее домовой. А потом смотрю на кухне - а молочка-то чутка поменьше стало. И стала думать: а что ж этот Фролка раньше молочка-то не просил, а? Саши ведь уж больше полгода нет. И подумала... не молока он просил, нет. Пожалел он меня. Потому что такая тоска на меня накатила, как ты заболела, еще хуже прежней. Вот он и не выдержал, пожалел меня, значит, как мог.
Так вот, Клав, я Фролке молочка-то наливаю, а он, знаешь, иногда этим пушистым хвостом по мне - фьюююю. Бывало, и муркнет теперь, ласково так, и чуть-чуть слышно. Только я уже не боюсь. Мать у Сашки добрая была, не боялась его, наоборот, даже вспомнила я, говорила, что скучно ее домовому без нее будет, хороший он. Я не верила тогда. А вот пожалел он меня. Выходит, Фролка его зовут, я так думаю, Саша-то не зря так мне во сне сказал. Я его так называю, Фролкой.
Клавдия молчала, только слушала. Алевтина продолжала:
- И, знаешь, Клав... Я ведь, и правда, справится никак не могла. Как Саши не стало, такая тяжесть, словно плита чугунная на душу навалилась, не могла я ее сбросить, ну никак не могла! Уж и хотела бы, а вот не могла...
А тут, как он ровно хвостом начал проводить, тяжесть отступать стала, не то что враз, но скоро. Словно вылечил он меня. Я и по сторонам начала смотреть. Нет, я и раньше понимала, что жить стала плохо... теперь. Но... как-то и все равно мне было. Начну, бывало, что-то делать, так плохо мне становится, аж кричу. Сяду, свернусь вся, потом чай сделаю сладкий - и вроде отпускает. И после этого... все равно. Начну что делать - и опять - это. Это страшно, Клав... А тут отпускать начало. Я ведь и Сашины вещи даже перебрала. Ну, не все еще. Все-то пока не смогла, все же накатывает. Я, как это чувствую, прекращаю. Иду на кухню, с Фролкой говорю, и мне кажется, слышит он меня, слышит! Не сошла я с ума, как думаешь?
Клава вздохнула и стала рассказывать о своих страхах, как переживала о ней, когда в больнице была.
- Мне кажется, Аль, - сказала она, - ты раньше с ума-то сходила. Понятно, что от боли, а все ж... Боялась я за тебя, очень. Знаю, слышала, как вот так с ума люди сходят. А кто помоложе - не выдерживают и в дурость какую кидаются, спиваются или еще что. Вот и за тебя и боялась. Думала, в дурость-то ты не кинешься, но вот придешь ли в себя? Так этого хотелось! А сейчас... да разве это сумасшествие? Есть он, Фролка этот, или нет, я не знаю. Но думаю, что есть, для тебя, другим-то он себя не покажет даже и так. А раз он помогает тебе, то стоит ли и думать, что ты с ума сходишь? По мне, так ты, наоборот, в себя пришла.
Только хочу я, Аля, чтобы так и впредь было, не пугай меня больше. Это не про Фролку я, а про то, какой ты была последние месяцы. Давай лучше жить да жизни радоваться. Сколько уж нам отпущено, это ведь не просто так.
А Фролка... что ж, не зря наши матери да бабки про то рассказывали, если у кого домовые-то жили, не зря. И ведь говорили, что домовые хозяев своих любят и от всего их стараются уберечь, как могут, конечно. Выходит, и от кручины - тоже. Так что я твоему Фролке только благодарна, что оберёг он тебя в самые тяжелые дни. Вот что я думаю, Аля.
Алевтина поправилась и больше к тому, что было с ней, не возвращалась. Ожила, съездила и к дочери, а через какое-то время и к сыну. Вернувшись, каждый раз привозила гостинцы Клавдии и ее семье, показывала фотографии, радовалась, что дети хорошо живут. Даже занялась ходьбой и вместе с Клавдией стала ходить в клуб для пенсионеров.
А молочко Фролке по-прежнему оставляла, об этом не забывала никогда.
