Сословие — группа людей в обществе, отличающаяся от других своим правовым положением на основании положительных норм.
По сей день помню короткий разговор, который меня тогда решительно озадачил и ещё более укрепил в мысли, что существующая судебная система ведёт прямо в пропасть. Вне всякой зависимости от того, что «так делается во всём цивилизованном мире». Что ж, могу себе представить и цивилизованный во всех отношениях мир, который летит в тартарары. Тем более, что понятие цивилизованности для меня, и, скажем, для некоторых моих знакомых, не слишком‑то совпадают.
Да, так о чём был разговор?
Тогда я принял участие в уголовном процессе. Ну, делаю я это очень редко, но тут уж очень просили, хотя, честно говоря, я так и не понял, зачем я там был нужен. Всё, что я сделал, так это заявил возражение против действий председательствующей в процессе. На что она заметила (фанфароночка, однако!): „Молодцом!“. Если же иметь в виду, что председательствующая по своему возрасту мне вполне могла приходиться дочерью... да Господь с ней! Так вот, этот процесс состоял в том, что подсудимую (я был на стороне потерпевшей) обвиняли по трём эпизодам в совершении преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ.
Там создалась странная ситуация — подсудимая обвинялась в том, что она написала на потерпевшую три заведомо для подсудимой ложных доноса в милицию: два в совершении вымогательства с угрозой жизни и здоровью и одно — в совершении мошенничества. И то и другое — полный бред. Не было никакого вымогательства, а тем более, связанного с угрозой жизни и здоровью, а в качестве мошенничества преподнесено обстоятельство направления потерпевшей искового заявления в суд с последующим выигрышем дела в гражданском процессе.
Все эти изобретательные доносы, как надо понимать, писались в связи с тем, что доносительница в своё время заняла у потерпевшей деньги, а отдавать… сами понимаете: взаймы берёшь чужое и на время, а отдаёшь своё и навсегда. Впрочем, и это не столь уж важно. Важно то, чем, собственно, стал заниматься суд. Он отчего‑то начал исследовать вопрос, с моей точки зрения к делу вообще малоотносящийся: отдавала или не отдавала подсудимая деньги, сколько, когда как, при каких обстоятельствах, когда и сколько занимала. И так далее.
Сначала я ничего не понимал. Затем вдруг сообразил, что, строго говоря, суд вообще не занимается рассмотрением самого обвинения, а изображает титаническую работу по выяснению Бог знает чего. Решив проверить свои рассуждения, я зашёл в кабинет к знакомой судье, с которой я встречался на гражданских процессах (подчёркиваю: сам я криминалист просто никакой, но вдруг стало же интересно!) и, описав ситуацию, спросил в чём, собственно, логика суда. И вот тут я услышал то, что меня поразило значительно сильнее, чем имитация работы судьи в уголовном процессе.
На мой вопрос, верно ли я полагаю, что финансовые отношения между потерпевшей и подсудимой в данном процессе, в процессе о заведомо ложном доносе не имеют никакого значения, эта судья вдруг ответила, что корпоративная этика не позволяет ей высказывать своего отношения, в том числе и по поводу странного изучения обстоятельств в другом процессе. Это резануло слух. Именно это: «корпоративная этика». И тогда я поинтересовался, о какой такой «корпорации» идёт речь. Впрочем, совершенно было ясно, что речь идёт, конечно, о судьях, но вот сочетание «корпоративный» с судьями произвело, поверьте, впечатление. Из этого следовало, что судьи (не юристы, заметим, а именно судьи!) составляют некую корпорацию со своими этическими нормами, то есть и со своей нравственностью и со своей собственной моралью.
Но корпорация ли это? И вообще: можно ли объявлять персональное представительство какой‑либо ветви власти именно корпорацией?
Да, признаки корпорации у судей действительно есть. Но тогда надо признать, что государство Россия по своему устройству являет собою вовсе не то, что записано в ст. 1 Конституции: там нет ни слова о какой‑либо корпорации или корпорациях. Нигде не установлено, что государство в России должно быть непременно корпоративистским. Напротив: везде и всюду, где устно, где письменно утверждается, что государство Россия есть демократия. А, между тем, корпоративистское устройство государственной власти напрочь отрицает как раз именно демократическое устройство, ведь в том‑то и смысл всякой корпорации, что она является в значительной степени замкнутой по различению «свой—чужой». Внутри корпорации с неизбежностьюсуществуют свои локальные нормы, которые не могут применяться вне такой корпорации. Так что, судьи составляют корпорацию? И государственная власть у нас корпоративистская? То есть примерно такая, какая была во времена каудильо Франко в Испании. Напомню, что корпоративизм, наряду с нацизмом есть форма фашизма.
Я бы признал это, но вот в чём загвоздка. Мы хорошо знаем примеры корпораций и взаимоотношений внутри них. Но, прошу обратить на это внимание! ни одна корпорация не является сама по себе настолько закрытой, чтобы все споры, касающиеся её членов, в том числе и споры между её членом и некорпоративной персоной, разрешались бы только внутри корпорации. Такое замыкание в вопросах разрешения коллизии характерно уже не просто для корпорации, в которую есть вход и из которой есть выход. Такое замыкание на себя характерно уже для сословия. Для выделенной группы людей, у которой не просто особенные материальные права и обязанности, но которая даже процессуальные нормы имеет совершенно отличные от всех прочих. Равно как и собственные коллизионные органы.
Примером, классическим примером сословия, являлось рыцарство. Суд баронов, существовавший для простолюдинов, не мог судить даже самого задрипанного рыцаря, и только потому не мог судить, что это был именно рыцарь. Но рыцари вовсе не объявляли себя корпорацией, они именно были сословием. Они имели сословные особенности в податных нормах, в службе государству, в этике и этикете, они имели свои собственные суды, которые судили равных. А предполагалось, что никакой простолюдин не равен рыцарю или дворянину. Простолюдин не мог рассчитывать на защиту суда барона от деликвента‑рыцаря. Он мог лишь пожаловаться в соответствующий сословный орган на поведение рыцаря, нанесшего ему, простолюдину обиду. И было полное усмотрение этого органа, — рыцарского суда, — решить судьбу спора. И очень нечасто рыцарь нёс серьёзное наказание даже за убийство простолюдина. Чему удивляться не приходится.
Не напоминает ли описанное именно так называемое «судейское сообщество», наблюдаемое нами в повседневности? Я скорее допущу, что судья, которая будет прихвачен, скажем, на краже из чужой квартиры, будет искалечен на месте преступления при оказании сопротивления, чем представлю себе, что он будет наказан в нормальном порядке, как и всякий другой воришка.
Чем дело закончилось для сословного дворянства мы может узнать, например, поинтересовавшись якобинским террором. Количество голов, которое у дворян слетело с плеч тогда, залило Францию пьяной кровью. Затем, конечно, ведь террор есть террор, начали сыпаться в корзины гильотин и многие иные головы. Но именно ликвидацию сословий мы признаём достижением французской революции. Только всё это, подчеркну, было обильно полито кровью.
Итак, судьи даже в их собственном сознании, уже представляют собою замкнутую корпорацию со своими коллизионными правилами и органами, состоящими из них самих. Те жалкие 10% «представителей общественности» которых государственная власть отбирает для участия в этих органах,
во‑первых, ничего совершенно не решают, так как находятся там, в отличие от «тут», в отличие от внешнего мира, в меньшинстве,
а во ‑вторых, являются именно отобранными государственной властью по признаку удовлетворения именно её потребностей и соблюдения именно её, государственной власти, интересов. Но тогда надо честно признать, что мы описываем именно сословие, стоящее на службе ни в коем случае не у гражданского общества, сейчас последнее никакого влияния на это сословие не оказывает и оказывать не в состоянии, а исключительно у государства.
И всю эту ораву, которая всё более и более закукливается внутри себя, уже решая самостоятельно что является допустимым и что нет, и как за недопустимое надо наказывать и как его оценивать, окормляем именно мы сами. И безропотно терпим даже бесчинства её представителей. При этом при всём, большая часть представителей такого сословия уже искренне считает, что только так и должно быть, хотя ещё лет 40 назад выборность судей не подвергалась сомнению и привычна была настолько, что даже не представляла собою предмет особенной гордости как обычная рутина.
Однако, сословные государства, если раньше, то мягче, если позже, то кровавей, заканчивали свой путь серьёзным разрушением. Причём далеко не всегда Бастилии превращались в площадки, на которых стояли надписи: « Désormais ici dansent ». Потому что если только ненасильственное сопротивление людей государству становится невозможным из‑за действий и режимов самого государства, насилие становится неизбежным.
Кстати, последнее я постоянно старался напоминать на Украине. Пропускали мимо ушей.
