Можно с уверенностью сказать, что сценические фольклорные танцы не являлись народными в прямом смысле слова. Хотя бы потому, что была большая сложность с записью настоящих народных танцев.
Советский проект – это не только не имеющая аналогов в мировой истории попытка построения принципиально новой формы государства, но и уникальные социальные практики, сформированные в нём. Пять лет назад свет увидело исследование доктора исторических наук Игоря Нарского под названием «Как партия народ танцевать учила», в котором традиции советской танцевальной самодеятельности преподносятся с весьма нетривиальной точки зрения: традиция – не данность, а конструкт, который можно создать, развивать, который может сгинуть в пучине бурного исторического процесса. Корреспондент Полит74 побеседовал с Игорем Владимировичем и узнал у него о теории изобретения традиций, и был ли народный танец в Советском Союзе?
Подходы к изучению традиций
— Ваша книга рассматривает традиции с точки зрения теории, предусматривающей возможность их изобретения. В чём заключается эта теория?
— К пониманию сущности традиций есть несколько подходов. Первый – это эссенциалистский, согласно которому традиции – это данность. Он состоит в том, что традиции вечны, существуют вне времени и связаны с национальным характером, не зависят от ощущений или нашего желания. Конструктивистский подход состоит в том, что традиции, также, как классы, нации – сконструированы людьми, так как эти феномены существуют потому, что люди вкладывают в них смысл.
Самый простой пример: вспомните фильм «Ирония судьбы…» режиссёра Рязанова. Каждый год герои ходят в баню. Можно воспринимать это как данность, а можно понимать несколько иначе. Если бы они ходили в баню каждую неделю, то можно предположить, что у них дома нет ванны или они живут в коммунальной квартире. Тогда это обыденная практика. Но если люди придают этим практикам какое-то символическое значение, например, «мы ходим в баню, чтобы очиститься» или «чтобы укрепить нашу дружбу», тогда это становится традицией. Но кто это делает? Объективная реальность или эти люди? Понятно, что люди. И в своём исследовании я исхожу как раз из того, что традиции изобретаются, ими можно манипулировать, с их помощью индивиды конструируют свою идентичность. С советскими народными танцами история немного другая. Народная культура на городской сцене должна была компенсировать уничтожение традиционного крестьянства. Это не только советская история, французский социолог Мишель де Серто считал, что в любой стране, где уничтожается крестьянство, не только коллективизацией…
— Ну, в том числе экономическим переходом, урбанизацией, индустриализацией…
— Да, или эмиграцией. Там, где уничтожается крестьянство, там государство и общество начинают адаптировать артефакты уничтоженной, более не опасной культуры, создавая из этого традицию. И чем глубже зарыт «покойник», пользуясь образом де Серто, тем более усиливается ностальгия и умиление перед красотой этого «покойника».
Истоки советской самодеятельности
— А в чём причина вот этого обращения в прошлое, что там пытались найти?
— Если говорить о советском контексте, то всё это начинается в первой половине-середине 30-х годов в рамках формирования советской культуры. В это время она начинает восприниматься не как пролетарская, а как многонациональная, но всё-таки национальная. Нация оказывается важнее класса. И в этом контексте советская культура в рамках соцреализма – это единство профессионалов, любителей и народа. Профессионалы должны учиться у народа, а любители у профессионалов, лучшим достижениям, в том числе европейским и российским дореволюционным, то есть у классиков. У этого был смысл, состоящий в необходимости показа внешнему наблюдателю: и городскому, и иностранному преимущества социалистического строя, а заодно и огосударствить досуг. Отсюда и это единение: все должны друг у друга учиться.
— В этом смысле какая была аудитория этого проекта, менялась ли она со временем?
— Конечно, аудитория менялась. Сначала она была и советская, и иностранная. В значительной степени развитие советской многонациональной самодеятельности было простимулировано триумфальной победой советских артистов на Международном фестивале народного танца в Лондоне в 1935 году. Это и было сигналом того, что самодеятельность может превратиться в витрину достижений Советского государства. Другое дело, что из-за самоизоляции советские танцевальные коллективы появятся потом в Европе только в конце Великой Отечественной войны в обозе наступающей РККА. Основная аудитория в 30-е годы и позже – это внутренняя аудитория. Причём при Сталине это было весьма специфично, поскольку деятели культуры отреагировали на выступление вождя перед стахановцами в ноябре 1935 года, в котором он сказал: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». И тогда самодеятельность стала задействоваться. Танцы, песни, музыка – это зрелищно, создаёт настроение, а настроение должно быть бравурно-радостным. Как раз тогда переделываются народные мелодии, песни: из минорного лада в мажорный, танцы становятся жизнеутверждающими. Это всё для внутреннего потребителя.
Существуют ли народные танцы
— Вот в этом контексте, народный танец в советской редакции – это изобретение или открытие?
— Это почти детективная история. Мы должны исходить из того, что поиски традиций и подлинной культуры начинаются в XVIII века в рамках проекта Просвещения. Тогда возникает идея, что в жизни много неправильного, а где-то должно быть правильное. А где это правильное искать? Там, где люди живут близко к природе, то есть, в деревне. И начинается процесс собирания фольклора: сказок, песен. Проблема в том, что уже в XVIII века всё это не является аутентичным, влияние города уже заметно. В XIX веке возникает ощущение, что эту культуру нужно очищать, а это же всё равно что изобретать.
Что получилось в Советском Союзе? Социалистический реализм предполагал, что учиться нужно у народа и у жизни. Хочешь написать про шахтёров? Поезжай в шахтёрские посёлки, изучай быт и нравы горняков. В результате в отношении танцев получилось то, что большинство балетмейстеров, ставивших народные танцы, аутентичных народных танцев и не искало. Руководители главных ансамблей народного танца страны Игорь Моисеев, и Надежда Надеждина признавались, что их задача подобна задачам Петра Чайковского или Модеста Мусоргского, которые брали народную основу, например, «Во поле березка стояла» или «Камаринскую» и на ней ставили классический музыкальный шедевр. Это создание нового, изобретение.
Но Надеждина и Моисеев могли себе такое позволить говорить, что в детстве они эти танцы видели на сельских праздниках, но сами не ездили в специальные этнографические экспедиции. Большинство же других хореографов, имевших доступ к прессе, утверждали, что они ездили по деревням, собирали фольклор и ставили его на сцене. Архивные данные не подтверждают этот факт, экспедиции были, но начались они в 60-е или 70-е годы. Это была попытка возрождения народного искусств на городской сцене, очень близкая к оригиналу. Но на сцене ставить это было невозможно, я имею ввиду монотонный, бесконечный танец. Кому это было интересно? И получается, что большинство историй о поездках в деревни для сбора материала – это хореографические фейки, но для того, чтобы доказать подлинность своего танца, эти истории нужно было изобретать.
Можно с уверенностью сказать, что эти танцы не являлись народными в прямом смысле слова, потому что помимо прочего существует большая сложность с записью танца. Не существовало универсальной и надёжной системы нотации. Даже если ведётся видеосъёмка, то снимается только часть: кто-то оказывается за кадром, кто-то спиной, в любом случае при переносе такой записи на сцену идёт додумывание.
— То есть любой танец – это в любом случае интерпретация хореографа?
— Да. Потом нужно учитывать, что деревенский танец – это во многом импровизация в зависимости от настроения, состава танцовщиков, повода, по которому люди танцуют.
— А изобретение историй про этнографические экспедиции – это ответ деятелей культуры на требование власти или, что называется «инициатива снизу»?
— Это сложный пинг-понг. Прямые причинно-следственные связи восстановить сложно. Хореографы 30-х годов, в том числе и самодеятельные, читали передовые статьи в газете «Правда». А там они видели, например, в статье «Балетная фальшь» в феврале 1936 года разгромную критику балета «Светлый ручей» на музыку Дмитрия Шостаковича. Там как раз и писалось, что, если хочешь ставить балет про народ, то над ним не издевайся, не создавай «кукольных», выдуманных, безжизненных персонажей, а поезжай в деревню. Хореографы всё это читали и понимали, как нужно соответствовать. А дальше действуют изобретённые традиции: один сказал, что записал танец в деревне, другой подхватил. Было по-разному: люди цитировали не только власть, но и друг друга. Это было сообщество, в котором было принято говорить: «Да, мы учимся у народа».
