Однажды учитель иностранного языка из Омской области решил бросить работу в школе и уехать куда-нибудь подальше, например, на край Земли, выбрав для «репетиции» поселок Диксон. Возможно, так могла бы начинаться повесть сибиряка Владимира Эйснера (не путать с режиссером - документалистом), ныне жителя немецкого городка Вецлар, но это не художественный рассказ, а фрагмент его биографии.
Что заставило недавнего выпускника испанского факультета Пятигорского пединститута уехать на Крайний Север, устроившись грузчиком в порту, возможно, останется личной тайной Эйснера. Как вариант, повлияли произведения Джека Лондона, Рокуэлла Кента, Олега Куваева, которыми зачитывался паренек из омской глубинки. Возможно, сыграла свою роль природная тяга к одиночеству или даже бродяжничеству, то есть то, что называют духом свободы. Не исключена, впрочем, версия, несчастной любви.
– Осенью, когда ушёл последний сухогруз, местные грузчики на Диксоне настоятельно посоветовали устроиться куда-нибудь стажёром, например, на полярную станцию, а иначе, мол, сопьёшься, – рассказывает Владимир Эйснер. – А на станции – сухой закон, говорили «старики», обмундирование питание, стабильная зарплата. Так я попал на мыс Челюскина, где работал метеорологом, фотографировал северное сияние.
Проработав четыре года на метеостанции, два года в одиночку промышлял охотником в шхерах Минина – это архипелаг островов в Карском море. Диксонский рыбозавод выделил «точку» на острове Братском в полутора часах лёта от Диксона.
Помню, первое желание, когда оказался перед строением наполовину забитым прошлогодним снегом: «Бежать отсюда, и как можно скорее назад к вертолету!» Но куда бежать? Гул винтов давно затих, борт улетел.
Из повести «Гранатовый остров»
«Я перенёс вещи в пристройку. Но дверь из пристройки в жилое помещение открыть не смог. Стѐкла в обоих окнах были выбиты, о чём меня заранее предупредили знакомые пилоты, и я без труда сначала заглянул, а затем и влез внутрь избы. Зимовьѐ было до половины забито синим крупитчатым фирном, потолок провис, а на стенах пузырилась скользкая от плесени фанера. Сначала я топором вырубил лѐд около печки – нехитрого сооружения из бочки с пристроенным к ней дымоходом из кирпича – набрал мелкого плавника на берегу и развел огонь. На второй день я принялся стеклить окна. Стекло и стеклорез у меня были с собой. И тут я обратил внимание на сидящую в переплёте рамы крупную дробь. В этом безлюдном месте кто-то развлекался стрельбой по окнам.
В этот же день криком и выстрелами из своей старенькой одностволки 16 калибра (карабина ещё не было) я отогнал медведицу с медвежонком, а затем такое стало привычным делом».
Не знаю, каким характером надо обладать, чтобы в одиночку жить в Арктике, месяцами не слыша человеческую речь.
– В критических ситуациях, – говорит Эйснер, – читал молитвы, обращаясь к Создателю на русском и немецком языках. Молитве «Отче наш» мама научила ещё в детстве. Однажды полностью утопил вездеход, в котором остался рюкзак и карабин с патронами, за которыми пришлось нырять. Или вот, сам провалился на тонком льду. Не очень испугался, ибо уже было такое и знал, что надо делать. Вытолкнул на лёд рюкзак, карабин, лёг на спину, взболтнул ногами, взмахнул руками, но кто-то схватил меня за шиворот и назад в майну! И так несколько раз. Выбился я из сил, испугался, взмолился Богу, чтобы вернул способность трезво рассуждать. Выбрался и понял: это капюшон цеплялся за зубчатый край майны и, пружиня, откидывал меня назад!
Арктика – царство белых медведей, для которых человек не более, чем съедобный субъект. Как вам удалось выжить рядом с таким грозным зверем?
– Белый медведь не такой агрессивный, как бурый. Большинство боятся крика – наорёшь на него, да ещё собака залает, он и уходит. Молодежь любопытна. Если идешь с охоты, а он учуял запах тюленьей печенки в рюкзаке – будет сопровождать. От своего дома приходилось отгонять с помощью факела. Без ружья, или ракетницы в сапоге, ходить запрещалось. Один раз я наткнулся на двух медвежат, размером с крупную собаку.
Это означало, что где-то рядом находится медведица, потому что самостоятельно малыши жить не могут. Но нигде не вижу её. Стал тихонько уходить, сняв с плеча карабин, не дай Бог, придётся еще стрелять. Карабкаюсь по склону тихонько вверх, смотрю за большим валуном спит медведица, не поверите, аж храпит! Видимо пацанята ее настолько достали, что она решила отойти в сторону и отдохнуть.
В своей жизни Владимир Эйснер даже успел «поохотиться» на мамонтов. Эта история началась с того, как таймырский оленевод Алексей Жарков на берегу реки Кырся-Юрах споткнулся о «пенёк», коим оказался бивень. Когда грунт оттаял, ценную кость они с сыном выкопали, позднее сообщив о находке в администрацию.
Через несколько месяцев слухи о кладбище мамонтов дошли до главы Хатанги Николая Фокина, который задумал открыть музей мамонта в вечной мерзлоте. его идею неожиданно поддержал директор заповедника «Таймырский» Юрий Карбаинов, потом подтянулись французы во главе с Бернаром Бюигом (Bernard Buigues). Француз скупал у местного населения бивни, кости мамонта, которые помещали в специальной вырубленный грот на берегу Хатанги. За один год коллекция пополнилась 115 бивнями. Постепенно организовалась международная экспедиция «Mammuthus“, в которой Владимир Эйснер выступал в роли проводника и переводчика.
– Всякое приходилось видеть, но один случай меня основательно поразил. Представьте, возраст древнего исполина – более 20 тысяч лет. Но удивительно даже не это. Во время промывки куска шерсти, выпал синий цветок! Как будто его сорвали вчера, хотя прошло 200 веков!
В 43 года Владимир Эйснер взялся за перо, конвертируя жизненный опыт в качественную литературу. Простенькие на первый взгляд сюжеты поданы настолько сочно, что читаются взахлёб и долго не отпускают. Даже захлопнув книгу, ты продолжаешь сопереживать герою. Это ли не высший пилотаж?
Визитной карточкой писателя является повесть «Гранатовый остров».
– К сорока годам я имел солидный багаж всевозможных приключений на Севере, в Арктике, –было, о чем рассказать. Захотелось показать людям настоящую жизнь. Все сюжеты моих произведений – из реальной жизни. Ничего не придумывал. Не хотелось, чтобы все это ушло вместе со мной. У нас в деревне говорили: «Не клади гармошку в гроб. На гармошке надо играть».
