Когда началась война, заключённых стали доставлять в таких количествах, в каких они были в лагере не нужны. Рабочей силы я набрал достаточно. Умирали от недоедания – но тут я ничего не мог поделать: у меня была бумага с допустимым рационом для узников, и я её неукоснительно придерживался.
Умирали от чрезмерной нагрузки. От рукоприкладства персонала. От болезней, которые сваливались ниоткуда эпидемиями, что меня очень злило: я не любил так называемый естественный отбор, ведь в таком случае не мог чувствовать себя полновластным вершителем судеб. Это мой лагерь. Мне решать, кому жить. Да и если не быть вершителем, – прямо скажем, становилось ужасно скучно, а заскучал я уже через месяц после назначения.
Поезд привёз новые серые массы. Вот они, баловни судьбы, ещё в красивой одежде, если это были местные, политические или евреи, или в одежде более скромного кроя, если это были пленные с востока. Вот она, красавица кисти Боттичелли. Её каштановые волосы элегантно зачёсаны, её глаза чайного цвета полны неведения, а её губы невозможно описать: обрисовывать губы всего сложнее. Подбородок и посадка головы – поистине королевские… Глупая гордячка, твоя спесь будет сбита через четверть часа в газовой камере, если я пожелаю.
И я пожелал. Я махнул ей на бредущую толпу, не ведающую, какие потрясающие душевые ожидают её. Высокая фигура гордячки влилась в эту вялую вереницу на умерщвление, и я уже отвлёкся на другие лица, но потом соскочил со своего пьедестала и пошёл к газовым камерам.
– Эй, ты! – окликнул я девицу, которая никак не отреагировала.
Встряв в широкую многоножку-толпу, я выдернул её, потащил за собой и втолкнул в человечью гущу, заползавшую в другой душ, настоящий, чтобы после дезинфекции приступить к работе.
Когда я приблизился к ней, то убедился, что она, несомненно, голубых кровей – вероятно, даже немка. Она была спесива, но восхитительно хороша. Видимо, я сильно заскучал, раз вылавливал хорошенькие мордашки из бесталанной массы.
Она давно скрылась из поля зрения, а я всё вспоминал, какой необычной формы у неё губы и какая мягкая, нежная кожа – я ощутил это через рукав, когда вытаскивал её из толпы.
Мне было уже двадцать шесть. Многие мои ровесники к этому возрасту обзавелись не одним наследником, а я медлил. Начальство часто подшучивало над гестаповским монахом, то есть над моей скромной персоной: я слишком хорошо читаю по лицам, поэтому ни одна хитроумная женщина ещё не завладела моим телом и моими деньгами. Как я мог отшутиться на это? Честно говоря, с женщинами была тоска зелёная. Я, действительно, сразу понимал, что они со мной или ради мимолётной полыхающей страсти, или подбираются к бесконечным подаркам для их особ, или умными речами пытаются задурить мне мозг, чтобы просунуть на службу в гестапо одного из своих любовников или домашних.
Здесь, в концлагере, женщины из персонала ничем не отличались, но я не позволял себе лишнего: репутация коменданта должна оставаться кристальной в глазах сотрудников. Только в отпуске я мог поразвлечься, а здесь сам запрещал шашни между подчинёнными, потому что это всегда мешало нормальной работе.
Ах, эта крыса! Она была из тех самых крепких орешков, я сразу понял. И что она такого сделала, что я думал о её губах? Ах да, я вспомнил: когда я схватил её, от неё исходил тонкий аристократический аромат, похожий на тот, что был у меня дома. Наверное, дело в эфирном масле, которое не выветрилось с её кожи за дни путешествия в стоячем вагоне.
Опасность. От этой стерви исходила опасность. Бунтарка, шпионка, разбойница – о да, всё это отлично гармонировало с её внешностью. Не надо было трогать её, пусть бы шла в свой газовый оазис.
Дня три я держался, но это лицо с опущенными ресницами и непонятные губы, в большей степени, взбесили меня. Лучше её уничтожить, так будет правильнее. Она точно что-то сотворит против устойчивого порядка моего лагеря. Я это знаю, я это предвижу!
Я не сразу её нашёл, втайне надеясь, что она и без моих хлопот уже преставилась. Её определили в каменоломни. Отлично. Четырнадцать часов такого труда каждый день очень скоро сведут в могилу эту нежную бабу. Но я почему-то пошёл к секретарю и приказал перевести заключённую на кухню.
Я уселся в кабинете, и тут, в полной мере осознав нелепость ситуации, впервые за долгое время по-настоящему разозлился: не помня себя, смял в кулаках какие-то документы, лежащие передо мной на столе. Ах, тварь! Да она ведьма! Такие реально существовали.
Я вызвал подчинённого – молоденького унтера. Он был предан мне с первой минуты знакомства. Мы без слов понимали друг друга. Несмотря на молодость, работник он был что надо: исполнительный, беспощадный, когда нужно, а главное – да, не удивляйтесь! – он умел думать. Это умение не особенно поощрялось в наши дни, но я ценил таких людей, как золотоносный рудник. С такими, я уверен, рейх мог существовать очень долго.
Унтер молча ждал, пока я раздумывал у окна. Я подошёл к нему и показал написанный на клочке бумаги номер, после чего тут же его сжёг, кинув в пепельницу.
– Запомнили? – спросил я, опять у окна.
Он кивнул – я видел краем глаза.
– После вечернего аппеля, сегодня, сюда.
Унтер снова коротко кивнул и хотел удалиться.
– Да! – он обернулся, чтобы дослушать то, что я вспомнил. – Захватите консервы.
Едкая усмешка, выражающая полное понимание ситуации, тронула углы его рта, и он вышел. Он прекрасно знал роль этих консервов. Однажды я выпил в воскресный день, и на глаза мне попалась ничем не примечательная узница, идущая с охапкой одеял. Унтер доставил её мне уже через две минуты, ловко обойдя охранные посты, – я не вдавался в подробности, как он это сделал.
Но живой от меня она выйти не могла. Нет, за то, что она дойдёт незамеченной до своего барака, я был спокоен. Но сам факт безобразной по своей сути связи с заключённой у меня в голове не укладывался. Это было недопустимо. Убить её в своём кабинете я не мог: с трупом выйти из здания было бы сложнее, чем с живым. Она должна умереть с подозрением на естественную смерть: от недоедания, например. Наелась от голода земли – и отравилась.
Мой взгляд упал на открытые консервы. Я вынес их унтеру – он стоял у моих дверей на вахте. Вскоре он вернулся с консервами, которые слегка изменили свой цвет.
– Не испачкайте руки, мой комендант, – предупредил он.
Задумка оказалась превосходной. Узница упала, не доходя барака, изо рта у неё шла обильная пена. Она отравилась. Но умерла счастливой: я накормил её до отвала, и она с такой жадностью уплетала мои консервы, что мне стало немного жаль её.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало романа: