– Вы поссорились?
Мы втроём – отец, Герхардт и я – поправляли перед зеркалом бабочки и причёски: на сегодняшний концерт должен был прийти группенфюрер, и нам передали, что он предпочитает публику в штатском. Я придирчиво осмотрел брата в отражении и, развернув к себе, щёткой ещё раз прошёлся по плечам его пиджака.
– С кем? – спросил младший.
– С Ребеккой. Она говорит, ты совсем к ней не заходишь.
– Мы не поссорились, – он недовольно поморщился.
Отец не обращал на нас внимания.
– Я вообще удивляюсь, как в семье генерала, который пользуется таким высоким доверием верховного командующего, живут неполноценные люди.
Отец не реагировал. А Герхардт обожал его злить.
– Перестань, – осадил я его.
– И в семье гестаповца. Боже, и не стыдно вам?
Теперь эта маленькая сволочь и на меня переключилась.
– Хватит, я сказал, – я встряхнул его за ворот.
– Не обращай внимания, – бросил отец и вышел.
Губы младшего дрожали:
– И что, все четыреста лет в нашем роду ходили с такими вот неподвижными лицами?
– Ну что ты. У тебя все шансы исправить сей изъян, – в этот раз я был на стороне отца и скоро ушёл следом за ним, бросив младшего в одиночестве.
Наверное, он пулей помчался бы к нашему второму изгою, но вовремя вспомнил, что сделать это уже невозможно.
***
Мы молча завтракали, за окном стоял роскошный апрель 1939-го. Никогда я не видел, чтобы так богато цвели деревья на Вербенштрассе и в нашем саду. Или я просто соскучился по весне? Урожай фруктов в этом году мы соберём небывалый.
Итак, мы завтракали. В дверь постучали.
– Войдите, – сказал отец.
Я знал этих двоих. Они работали под его началом.
– Ваше Превосходительство? – один из них положил рядом с тарелкой отца бумажку. Ордер, как я успел понять.
Отец не изменился в лице. С ним ровным счётом ничего не происходило. Он продолжал есть, я тоже, мама и младший… Двое встали за спиной Ребекки. Она оглянулась на них и отложила вилку. «Будь счастлив. Я верю в тебя», – улыбнулась она побледневшему Герхардту.
Оба взяли её в коляске, вынесли, аккуратно прикрыли за собой дверь.
Зря младший пенял нашему роду на каменные лица – сам он умел их делать лучше всего.
Мы закончили завтрак и разошлись по своим делам.
В тот же день комнату Ребекки преобразили до неузнаваемости в комнату для гостей. Ничто здесь больше не напоминало о ней.
Герхардт и я вошли сюда. Ни книг, ни цветов на круглом столике, ни золотой подушки.
– Мило, – изрёк он и ретировался.
Отца он с тех пор бояться перестал. Он каждый день цеплялся к нему, на людях мог высмеять нас, шутя съязвить. Мерзкие поступки вроде соблазнения девиц из порядочных семей я уже не мог регулировать, равно как и мои собственные шансы жениться на приличной девушке свелись к нулю: о младшеньком-сердцееде знали все мамаши округи, да и всего Берлина, наверное. Родниться с такой семьёй было неприлично.
Но лидером он оставался безукоризненным, а к его внешнему виду я давно перестал придираться.
Однажды эта маленькая сволочь, как я привык по заслугам называть братца, вошла ко мне без стука. Я был неглиже, поскольку как раз переодевался в пижаму.
– Вышел отсюда! – к тому времени я выработал отличный командный голос, от которого все приседали. Все, кроме этого паршивца.
– А то что? Упечёшь, как Ребекку?
Его хамский тон взбесил меня:
– Я сказал – вон отсюда!
– Если, как говорят, она в санатории, почему же мы не пишем ей?
– Почему не пишем? Мама пишет.
– Я слышал, им там дают удивительные инъекции жизни, – сарказм младшего снова посылал меня в нокдаун, в этот раз безо всякого продыху.
– Их там лечат. Ей там хорошо.
– Где это? Я тоже хочу ей написать, – сверлил меня своими ослепительно голубыми глазами он.
Я спокойно застёгивал пижаму:
– Позже.
Сволочь ударила кулаком в моё зеркало, оставив кровавую вмятину:
– Я хочу к ней поехать.
Мне было жаль его. Глупый ребёнок.
– Успеется.
Он выскочил прочь. Я услышал, как хлопнула дверь его комнаты и вздрогнул весь дом.
Герхардт стал настоящим тираном семьи. Мы все страдали от него. Он абсолютно не уважал никого из нас. Кто бы мог подумать в высшей школе вермахта, что этот обаятельный изверг всех нас измучил.
– Вычеркну его из родового дерева, – сквозь зубы делился со мной отец.
– Он – лучший офицер, папа, – возразил я, констатируя всем известный факт.
Действительно, у нас дома на видном месте красовалась благодарность от самого фюрера за воспитание такого достойного сына, как Герхардт Бройт. Эту благодарность вешали на стену, только если приезжали какие-нибудь гости.
***
Нашу семью пригласили на важный парад в Брест. Мы должны были ехать вчетвером, и отец, и я, и мама не могли найти причину, как оставить младшего дома.
Мама пошла даже на крайние меры – подсыпала слабительное в его еду накануне отъезда. Но Герхардт от еды отказался и смотрел на всех нас так, будто видел насквозь, обещая то ли месть, то ли иного рода бесчестье.
Однако в поезде младший вёл себя смирно: большей частью молчал и смотрел в окно.
Я залюбовался им: мой брат стал настоящим красавцем. Светлоглазый, с нежно-русыми, аккуратно и модно подстриженными волосами, стройный и высокий, с удивительным оттенком кожи, какой бывает только у аристократов. Если бы не рот, откуда ничего путного мы давно не слышали, то поистине перед вами – идеал современного немецкого мужчины. Неудивительно, что таяли даже воспитанные девочки. Такой кого угодно мог увести хоть под венец, хоть под пули.
– Ты на мне дыру протрёшь глазами, – не отрываясь от окна, за которым убегали деревья и поля, сказал он.
– Мне кажется, пуговица оторвалась.
Он испуганно зашарил по кителю. Я сидел с красноречивой ухмылкой.
– Идиот, – буркнул младшенький.
Мы впервые выезжали вот так, всей семьёй, да ещё и за границу. С нами ехали фюреры других подразделений СС: немецко-советский парад являлся знаковым событием, нельзя было ударить в грязь лицом.
Мы с родителями тревожно переглядывались, но эти дни придраться к младшему не могли.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А начинается роман так: