Фейсбук спрашивает, что у меня нового. Собственно-ничего. Пустое место. Нет даже желания прикасаться к телефону. Просто нет желания. Про истории даже думать не хочется. Надо ведь что-то написать про папу. Так нет. Сижу, пережевываю прошлые два года. Это как жвачка. Ни выплюнуть, ни проглотить. Но надо.
Я всегда был безумно любопытным. Нос и руки всегда засовывал в разные места, просто посмотреть, что там есть и чего нет. Однажды мне показалось, что со сгона в ванной подкапывает вода. Я его раскрутил. Воду перекрыл в стояке и раскрутил. Любопытства ради. Инструменты и лен в доме всегда были. А как обратно его скрутить, я-то и не знаю. А папа скоро придет. А он такую самодеятельность жутко не одобряет. И не то, что бы ругать будет, просто посмотрит так, что руки к причинному месту сами тихонько ползут. Всю жизнь я его боялся. И спорить с ним не умел. Сразу в крик. А спорили ведь так, что дом содрогался. Отец был сторонником утверждения:
"Красота должна быть функциональной".
То-есть, забитый по шляпку стопятидесятый гвоздь-основа красоты. А у меня были другие представления, более возвышенные. Он на эти капли и внимания бы не обратил. Ну разве что баночку бы подвесил. Не суть. Время к шести. А ручки-то трясутся. Один раз, второй, третий.... С тридцатого раза, с помощью чьей-то матери и толики везения, получилось. Папа, на моё счастье, ничего не заметил. И что удивительно, ничему эта история меня не научила.
А однажды в бабушкиной комнате, еще когда мы жили на территории ВКШ, я залез под платяной шкаф. И нашел там, не поверите, кобуру. И не пустую. Лежал там настоящий ПМ. С пустым магазином. Так я иногда, пока никто не видел, брал его на ночь в постель. Кто с чем в детстве спал. Кто-то с медведем, кто-то с куклой, а я с Макаровым. До полной разборки я, конечно, не добрался, но принцип работы понял, а главное, ощутил в полной мере с ума сводящую тяжесть настоящего оружия в руке. Это вам не водяной пистолетик. Потом, видимо, отец пронюхал про это и пистолет из дома исчез. Насовсем. Откуда он взялся и куда потом делся, теперь уже и не спросишь.
А еще он никогда меня пальцем не трогал. На это всегда мама была. Сначала лупила, а потом рыдала над красными отметинами от ладоней на попе. Один единственный раз, когда я с младшим братом на горке заигрался и заявился домой глубоко после девяти, он не выдержал. И в коридоре мне ладонью по лицу смазал. Они ведь уже в милицию с мамой собрались бежать. Я это пережил спокойно, так как расчитывал на что-то более серьезное. А вот наутро оно меня настигло. Папа подошел ко мне и извинился за несдержанность. ИЗВИНИЛСЯ. Передо мной. Сопливым пацаном, которому тогда еще не было четырнадцати лет. Вот это было действительно наказание. На всю жизнь запомнилось.
