Мысль, что до Фоменко, Носовского, до Левашова никто на Руси не догадался, либо не посмел возвысить голос против скалигеровской лжи – смущает. Могло ли быть такое более чем за четыре века? И смущает она не только меня. Сторонники альтернативной истории также заинтересовались трудами предшественников. Сразу всплыли из небытия имена Орбини, Воланского, Классена. И даже скромный Крёкшин, оказывается, не забыт.
Что касается Воланского, русофоба-практика – неоднократно, с оружием в руках, – даже если насильственно перекрестить его из Тадеуша в «Фадея» и назвать «профессором», – серьёзных заслуг перед историей, включая альтернативную, он не имеет. Об Орбини, напротив, трудно сказать что-то дурное. Исключая факт его приверженности хронологии Скалигера во времена, когда сам Скалигер её ещё не придумал. Что же до Классена, – сей персонаж вызывает неподдельное восхищение. Если альтернативная история обязана ему очень многим, то современная любительская лингвистика – почти всем.
Крёкшин же… По совести, даже непонятно за кого он. Официальная история отвергла его, – альтернативная же, принимая в своё лоно, вынуждена закрывать, – зажмуривать даже, – глаза на огромное количество принадлежащей перу Крёкшина жуткой, проромановской и проскалигеровской крамолы.
По происхождению Крёкшин (1684-1763 годы жизни) мелкий помещик. По профессии же – чиновник, около 30 лет, с перерывом на заключение за растрату (оправдан), прослуживший в Петербурге комиссаром по подрядам, – организатором строительных работ, финансируемых государством. Что само по себе несколько напрягает, но после первого раза Пётр Никифорович, как минимум, больше не попадался. Исторические труды он начинает публиковать с 1742 года.
...Подчеркнуть, однако, следует, что служба в строительном ведомстве и отсутствие исторического образования не могут быть поставлены Крёкшину в вину. Работавшие в одно с ним время историки – Татищев, Ломоносов, даже Герхард Миллер, – гуманитарного образования также не имели. Как следствие, и негативное, в целом, отношение к Крёкшину, – как историку, – со стороны коллег имело иные причины.
Главный труд Крёкшина именовался «Краткое описание блаженных дел великого государя-императора Петра Великого», – как легко понять по названию, – пришёлся ко двору. Тогда – двору Елизаветинскому. Что позволило Петру Никифоровичу, фактически, занять место придворного историка с широчайшим доступом к архивным материалам и весомыми материальными бонусами. Прославление Петра казалось беспроигрышной ставкой, но... тут Крёкшин – увлёкся. Мало того, что двор был полон людей, лично знавших императора, получивших ордена и шрамы в описываемых баталиях, – а значит, знающих, что всё не так было. Нет! Крёкшин выдумывал не только события петровской эпохи, но и свою личную к ним причастность.
Приписав себе лишние десять лет возраста, Крёкшин послужил Петру на «собственной шлюбке квартермистром», а затем – в 27 (двадцати семи!) разных полках, чтобы всюду успеть, и лично засвидетельствовать героические эпизоды биографии и мудрые деяния царя, лично же Крёкшиным выдуманные.
...То есть, с одной стороны всё было замечательно, – прославление государя. Но с другой стороны, «Блаженные дела», в которых автор затмевал даже фигуру Меншикова… как-то не зашли. Даже при дворе. Не говоря уж об Академии.
Не выгорела и вторая афера. Крёкшин монетизировал свои познания и доступ к архивам, составляя родословия, – подыскивая знатных предков тем, кто в них платёжеспособно нуждался. И, кроме шуток, стал отличным специалистом в данной области знания. Нашёл он в частности и неопровержимые исторические свидетельства прямой преемственности Рюриковичей и главных злодеев альтернативной версии русской истории – Романовых. А этого до него не удавалось никому!.. Но Романовы платить отказались, передав через Миллера, чтоб Крёкшин опомнился и не доводил до греха.
В Петербурге тогда все (ещё бы!) наизусть знали историю рода Романовых, обстоятельства их воцарения и степень родства с Рюриковичами. Кого, собственно, Крёкшин хотел обмануть, не поняла даже императрица.
...Хотя… Главное императрица – Екатерина II уже, – поняла сразу. С одной стороны, Крёкшина осадили, но обширнейшие имения под Москвой он, всё-таки, получил.
За усердие.
Пётр Никифорович, однако, не унялся и попробовал ещё раз, – тот самый единственный, последний, трагический раз, по поводу которого его вспоминает – и даже с намерением канонизировать, – история альтернативная. Но когда у Крёкшина русские (именуемые то готами, то вандалами) взяли Рим, сам автор едва не стал мучеником идеи. Потому что разбираться на этот раз пришёл не Миллер, а Ломоносов, умевший убеждать с одного удара.
...А может, и стал мучеником. Рука у Ломоносова тяжёлая была - отсидел он даже по-молодости за это самое... История подробностей не сохранила, дело не заводили, но в странной скорости после инцидента Пётр Никифорович Крёкшин скончался. Так и не совершив ничего замечательного. Ведь даже идея обеспечить славянам великое прошлое, объявив славянами готов, скифов, гуннов и далее по списку, ему не принадлежала. Этот метод ещё Орбини придумал.
