Перед спуском в шахту Андрей оглянулся: прямо под терриконом цвели ромашки. Белая-белая нежность была такой бесстрашной, что даже хмурый террикон посветлел. И посветлело на сердце у инженера Мещерякова, – впервые после разговора с другом…
Назвать Степана бывшим другом никак не получалось. Вспоминать их последний разговор было некогда: из шахты Мещеряков поднимался порой уже на рассвете, – чтоб поспать хоть час-другой. Но не спалось. Андрей подолгу курил, мысленно просил Степана:
- Ну, рассмотри же ты… рассмотри дочушкино счастье. Не можем мы с нею друг без друга, – как ты не мог без Глашеньки жить. Ты же сумел увидеть Глашенькину любовь. Ну, рассмотри же, как считает Верочка дни до нашей с нею встречи.
Мещеряков тоже считал дни, – как мальчишка. И, как мальчишка, стыдился, вдруг жарко вспыхивал, тыльной стороной ладони быстро проводил по тёмному от угольной пыли лицу: хорошо, что в полумраке, в неярком свете шахтёрских ламп, никто не замечал, как он на минуту прикрывал глаза… и видел Верочку, – в одной рубашке, с распущенной косой. Вспоминал, как испуганно слетелись её бровки, – золотистые стрелочки, и она ладошками прикрыла такие маленькие и упругие бугорки, что виднелись сквозь мокрую рубашку. Как поднял Веру на руки, как сдержался, чтоб не поднять её рубашку. Лишь так, сквозь рубашку, коснулся губами крошечных сосков, и всё ж не справился с жаром желания, – нашёл её губы…
Насмешливая Степанова догадка – а ты ещё расскажи… расскажи мне, что до сих пор женщин не знал! В Питере-то!.. Расскажи, что не знал! – сейчас казалась какой-то совершенно бесцветной пустотой. И такая же бесцветная пустота была до того, как он поднял на руки Верочку, как целовал её потяжелевшие от воды волосы, что пахли чистой свежестью речной прохлады.
А Верочка тоже не спала ночами, лишь в какой-то неясно-сладкой полудреме металась головой по пуховой маманюшкиной подушке, не понимала, отчего это такая жаркая подушка… А жаркой подушка была оттого, что в полудреме Верочке хотелось прикосновения его рук и губ. И в этой же полудреме чувствовала, как… в никогда прежде неиспытанном, таком стыдливом желании набухает её тайная-тайная, сокровенная девичья нежность, набухает и чуть слышно, сладко пульсирует… О тайне этой лишь ночушка догадывалась. А днём Верочке просто хотелось, чтобы он рядом был, чтоб смотреть в его тёмно-серые, серьёзные и насмешливые глаза, что вдруг становились застенчиво-ласковыми, голос его слышать хотелось.
В эти дни Вера сшила Андрею косоворотку. Радовалась, какой красивой она получилась. А чтоб ещё красивее было, стала расшивать ворот. Маманюшке тоже нравилась косоворотка, и они с Верой подолгу рассматривали её.
А Степан Парамонович упорно делал вид, что не замечает дочкиного рукоделия, и всё же не сдерживался, тайком, краем глаза, взглядывал на расшитый ворот, хмурился. И тревожило его тайное признание самому себе: сердился он на своего единственного друга не за то, что он дочушку его полюбил… А за то, что он вот так неожиданно напомнил ему, что дочушка выросла, и, значит, выйдет замуж. Степану нестерпимо было думать об этом, – что Вера выросла, и надо будет отдать её кому-то чужому… Он потому и присмотрелся к Семёну Говорухину, даже чуть легче стало, когда понял, что дочка нравится Семёну: не придётся отдавать куда-то далеко… А потом в гимназии был выпускной бал, и Вера с Андреем танцевали вальс. Все любовались ими, а он, отец, хмурился, и никто не знал, что он больше всех любуется дочкой и… другом, лучше всех видит, как они хороши, – дочушка в строгом коричневом платьице и в белоснежном передничке, и Андрей – своей простой и сильной степной красотою. Они были хороши, – каждый в отдельности, но вот так, вместе, когда танцевали, а потом подошли к ним с Глафирой Ефимовной, были хороши вдвойне и… неразделимы.
Даже в том сознавался себе, что был бы спокоен за дочушку, коли мужем её стал бы Андрей… Но в отчаянии думал, что это было бы хорошо, если бы Андрей жил здесь и землю пахал… ну, или работал с ним на заводе. А его понесло в горные инженеры, и неизвестно, где он будет завтра: на руднике в Лисьей Балке или ещё дальше: по Северскому Донцу геологические партии находили всё новые месторождения каменного угля – горюч-камня, что был теперь главным богатством их края… Или вообще в Питер уедет… И дочушку увезёт с собою.
Когда-то он гордился другом, поддерживал его стремление заниматься горным делом… Но – кто ж тогда знал, что они с дочушкой, с Верой, полюбят друг друга, полюбят так, что неразделимыми станут в своей любви…
… Всего день оставался до того, чтоб в новой лаве начать вырубку угля (лава – это подземная очистная горная выработка, где производится добыча угля. Протяжённость лавы значительна – от нескольких десятков до нескольких сотен метров. Одну сторону лавы образует массив угля, другую – закладочный материал или специально обрушенная для этого порода, – примечание автора). Прошлою ночью производили обрушение породы – действо, бывшее борьбой смены шахтёров с таинственной и непредсказуемой горной силой. В минуты, когда свершалось это действо, Андрею хотелось затаить дыхание, – в ожидании победы. И в этот раз всё получилось, – по строгим и чётким расчётам. И мужики тоже перевели дыхание, серьёзные лица вмиг повеселели, казалось, посветлели даже – сквозь угольную пыль. Шахтёры привычно перебрасывались грубовато-насмешливыми замечаниями, посмеивались над своей недавней серьёзностью:
- А Макар, видел я, крепко призадумался: придётся ли нынче утром Галькиных вареников поесть, – подмигнул мужикам Фёдор.
Макар толкнул плечом Федьку, с усмешкою пробасил:
- Сам-то!.. Сам-то о чём молился! Не знаю, думаешь! Все думки – с Настюхой рядом. Будто задачу решал: подмигнёт ли нынче Настюхе Тимоха Игонин.
Инженер Мещеряков вытер вспотевший лоб, улыбнулся… Треск в кровле расслышал первым. А когда в глубине раздался удар, сомнений не осталось: произошло внезапное увеличение горного давления, и в следующие секунды случится невероятной силы обвал…
Успел скомандовать:
- Всем – к запасному выходу!
Шахтный полумрак сменился темнотою, – такое нередко случается, когда, бывает, замешкаются мальчишки-лампоносы, но сейчас Андрей удивился: темнота показалась такой кромешной, будто света здесь больше никогда и не будет… И показалось, что боль на виске – не от глубокой раны, а оттого, что там, где был свет, его ждёт Вера, ждёт и считает дни, – он обещал ей, что приедет через две недели…
… Володюшка, Владимир Степанович, порадовал мать с отцом: на денёк вырвался со своей Лисьей Балки, где проходил горную практику – родителей и сестрицу проведать. И не один приехал, – невесту с собою привёз. Степан с Глашей переглянулись, и сердца у обоих зашлись от счастья: и оттого, что своё вспомнили, – уже далёкое… И оттого, что Владимир бережно держал красивую девичью ладонь в своей руке. Сын старался быть серьёзным, даже строгим, а в голосе слышалась неприкрытая нежность:
- Батянь! Маманюшка, это Ольга. Невеста моя.
-Славное имя какое, – улыбнулась Глаша.
А Ольге так хотелось откликнуться на простую, уже полузабытую материнскую ласку… Но девчонка эта, гимназистка Колядина, Володина сестра, с насмешкой смотрела на свою классную даму, и от её взгляда Ольга сама чувствовала, что выглядит по-всегдашнему надменной. Даже расплакаться захотелось: так неуместно было её холодное высокомерие в доме у Володиных родителей!
Ночью Глаша положила голову на Степаново плечо, счастливо прикрыла глаза:
- Вот нам и ещё одна дочушка, Стёпа.
Степан недовольно промолчал. Потом в досаде заметил:
- Неласковая она какая-то… Будто, скажи, ледяная. – Горестно добавил: – На Верочку нашу вовсе не похожа.
На зорьке Верочка собирала вишни: решили с маманюшкой вареников налепить к завтраку. Владимир тоже вышел в сад. Надо было сказать сестре… Рассказать о случившемся на руднике, но разве есть такие слова…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цвет