- Московское время – десять часов! – женский, хорошо поставленный голос, объявил по радиоприемнику время.
Николай Алексеевич позвонил в РММ.
- Антонов, дуй на склад. Болты для косилки привезли! Чтобы сегодня поставили! Что – не могу? Почему? А? Да мне по …, что не планировал! Сенокос в разгаре, олень ты северный! Этим раньше надо было заниматься!
Романов брякнул трубку на рычажки с такой силой, что конторский телефон подпрыгнул и дзынькнул жалобно. Идиоты! Сволочи! Вредители! Сталина на них нет! Какой дурак в летнее время занимается покраской кузова, занимая нужное рабочее пространство, когда такая горячая пора! Что коровы зимой будут жрать? Опять силос голимый? А Романову в правлении – по шапке?
- Плохо работаете, дорогой Николай Алексеевич? Может, на покой? Все-таки, ветеран, фронтовик. А, Николай Алексеевич? – опять загундосит Грымов, главный секретарь райкома. Заморгает свинячьими глазками.
А кто, собственно, впряжется в этот воз? Колесников? Ну да. Впряжется. Впряжется и сдохнет через месяц! Мямля! Расшаркивается перед ленивыми, расслабленными механиками, обещая премии и отгулы: надо, ребятушки. А «ребятушки», как только начальник выходит из мастерских, жопы не поднимая, расписывают пульку, продолжая резаться «в секу» Тварюги!
Романов уже три колоды порвал – пополам. На какое-то время слесарка, присмирев, примерно работала, и простоев в ремонте техники не было. Но потом опять наглели. Председатель ведь не может круглыми сутками над ними стоять!
Золотая пора для лодырей началась. К восьми на работу приползут, рожу кое-как умыв, и сидят минут сорок, покуривая. Через пень колоду до одиннадцати в двигателе поковыряются, а потом у них – обед, видите ли. А там какой-нибудь ухарь вместо супа маленькую высосет, опохмелится и – почивать в слесарке. Работа встала до двух. «Эмтезуха» так и не вышла на линию. День прошел зря. А солнечных дней нынче – кот наплакал. Не успеешь оглянуться, здравствуйте, сеногной!
А этим что? У них в пять вечера – амба! Через магазин домой пробираются на бровях. Жены воют, личное подворье на честном пионерском держится. Дети уезжают в города – скучно в деревне, муторно. Председатель – зверь – папка жаловался. Другое дело – в городе, красота, ничего делать не надо. Ходи себе на завод, режься в дурака и ни о чем не думай: двадцать пятого и десятого зарплату дадут все равно. Главное, вовремя очередь в кассу занять.
Что за люди? Откуда взялись такие? Неужели, правда, русака нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы боялся. Чтобы ждал войны и опасался голода. Чтобы чуял – стоят над душой, наблюдают! Чуть что не так – Колыма не такой далекой покажется! Неужели одному Романову нормальной, человеческой жизни хочется? Чтобы деревня добротная была, чтобы хозяйство в порядке содержалось? Конечно, хочется. Но только так, чтобы кто-то другой за них это делал.
Эх, мужики-и-и-и. Что же вы? Долго ли продержится потомство ваше, расслабленное и ленивое, растущее под девизом: «Кто не работает, тот ест»
Председатель выглянул в окно, выходящее на главную колхозную, в прошлом году обихоженную, площадь. Две ровные аллеи березок, высаженных пионерами, шелестели резной листвой. На скамейках – никого. Занят народ, не до посиделок. Сенокос. Пока не установили косилки на трактора, приходиться косить всей артелью. Что за день сделают, «эмтезуха» за два часа отработает. А через неделю по сводкам обещали циклон из Мурманской области: похолодание и дожди. Некогда прохлаждаться. Колесников на складе запчасти принимает по накладной – вымолил в городе, выбегал эти чертовы болты. Довольный вчера прикатил – светился. И вот надо же, сволочей из РММ с утра приходится ждать и приглашение отдельно выписывать, мать их так!
Романов, сопя, вылез из-за стола и вышел из конторы. На рубахе пара пуговиц висела на ниточках – недосуг пришить. Неряхой Николай не был никогда. Но вот избаловала его Нюрочка, расслабила. Он и не парился – всегда одежда чиста, опрятна и выглажена была. А теперь…
Председатель твердым, чеканным шагом направился в сторону мастерских. Злобная решительность плескалась в его глазах. Если он опять найдет карты в слесарке, уволит всех к чертовой бабушке!
В деревне давно прошло туманное, покрытое росами утро, на поля выгнано колхозное стадо, и косари, отработав алую зорьку, вернулись домой к завтраку. Десять утра для деревни – мертвый час – все на работе, и, кроме ребятни и бестолковых куриц, на улице – никого.
***
А в Ленинграде кипела деловая жизнь. Поезд «Вологда – Ленинград» прибыл к месту назначения в десять утра. Московский вокзал гудел, как растревоженный улей. Сотни людей стихийными группами сновали туда-сюда. Кто-то спускался в метро, кто-то беспокойно ерзал на неудобных скамьях в ожидании поезда. Кто-то задумчиво поглощал жареные «тошнотики», завернутые в промасленную бумагу.
Одни беседовали, другие дремали, третьи перебирали вещи, что-то, видимо, забыв или потеряв в суете дня. Все эти разговоры, шепотки, ругань и смех гулко отдавались под сводами крыши вокзала, в центре которого возвышался памятник Ильичу.
Люся могла пройти через Лиговку к Невскому, но не стала. Успеет еще нагуляться. Сначала нужно добраться до дома Верки. И сделать это лучше на метро, тем более проехать нужно всего одну остановку. На улице –жара. Пока не раскалился под ногами асфальт – надо успеть. Кутырина, стерва, могла бы и встретить ее! Мотайся теперь в поисках ее чертовой квартиры. А в Ленинграде Люся ориентировалась очень плохо – бывала в нем пару раз на экскурсии, да со Степкой ездили за покупками раза три.
Метро встретило Люсю благословенной прохладой. Так бы и сидела тут целый день. И кто сказал, что Лениград – прохладный город, туманный невский альбион? Да это просто Мехико, а не город! Люся с интересом разглядывала людей, стоявших на экскалаторе. Люди, как люди. Добрая половина – приезжие. Коренные ленинградцы выделялись отрешенными выражениями лиц. Вся сущность – глубоко внутри. Это для Люси – метро – увлекательное мероприятие, шедевр архитектурного мастерства. А для местных – рутина, быль.
Немного поплутав по дворам и аркам, Люся нашла добротный дом дореволюционной постройки. Снаружи здание выглядело нарядным, но за парадным фасадом скрывался маленький двор-колодец. Здесь было прохладно и тихо. Ворковали голуби, старая липа, пробившая мощными корнями асфальт, не давала ни малейшего шанса прожарить солнечным лучам дворовые углы и закоулки. Наверное, зимний снег здесь не таял до июня. Укрываться от жары здесь хорошо, но осенью, в ноябре особенно, так тоскливо и сыро в этом месте, хоть вешайся.
Вспомнились строчки из романов Достоевского, которого Люся терпеть не могла. Ей тоже хотелось удавиться от скуки. Моментально портилось настроение: противный писатель. Как будто, ничего, кроме плесени и чахоточных проституток в жизни не видел… Сейчас она его понимала – как писать о счастье, если всю жизнь видеть из своего окна унылый, лишенный солнечного света двор?
Кутырина открыла дверь. Жеманно чмокнула в щеку Люся.
- Можешь не разуваться. Проходи.
Узкая прихожая. Длинный коридор, на стенах которого страшенные африканские, пучеглазые маски.
- Ма! Приготовь нам кофе, пожалуйста, - крикнула куда-то в пространство огромной квартиры Верка.
Открылась стеклянная дверь комнаты, и высокая, еще не старая женщина вышла навстречу гостье.
- Добрый день! – вежливо поздоровалась она. И Люся подумала, что манерами женщина очень напоминает Инессу. Во всяком случае, халат точно такой же. Правда, цвет другой. А на голове женщины – тюрбан – чалма.
Симпатично. Хотя не совсем понятно – зачем. И длинные серьги в маленьких ушах не очень соответствовали домашней обстановке. Бриллианты дома? Для кого?
- Мама, это моя подруга юности. Людмила, - скороговоркой отрапортовала Вера, - где у нас полотенце?
Ванная комната, огромная, с окном, выходившим во двор, была больше, чем ванная Инессы. Она бы померла от зависти. Чугунная ванна на гнутых лапках. Котел для обогрева воды. Огромный навесной шкаф с множеством полочек, на которых красовались тюбики и флакончики. Пол, выложенный старинной плиткой, был неприятно холодным. Люся запуталась с кранами. Хозяйка квартиры решила не портить антикварную вещь смесителем. Поэтому пришлось открыть и горячую, и холодную воду одновременно. Очень неудобно. Люди с деньгами, а такой дурью маются…
Пятикомнатные хоромы ввели Люсю в полнейшее недоумение: зачем столько семье из трех человек? Неужели им тесно? Наверное, нет. В квартире был кабинет отца Веры, столовая, гостиная, спальня и личная Верина комната. Не так-то и много, если вдуматься.
- Мы иногда целыми днями можем не видеться! – смеялась Кутырина, - папа у нас может сутки торчать в кабинете и пить втихаря от мамы коньяк. Мама «ревнует» папу в спальне и плачет втихаря от папы. Послезавтра мои высокоуважаемые предки отбывают за границу по делам службы. Папулик ужасно расстроен: как же, тащить с собой старый самовар… Но – политика. Советский гражданин – образец высокой морали.
- Почему старый? Твоя мама прекрасно выглядит, - возразила Люся.
- Ну да, ну да. Папа, правда, так не считает, - фыркнула Верка, - гляжу на них, «обнять и плакать». Замуж вообще не хочется.
Люся улыбнулась ехидно:
- А как же твоя самая сильная любовь в лице Гавроша? Дел ты натворила тогда.
Верка побледнела, но через несколько мгновений ее лицо вновь обрело живые краски.
- А мне кажется, Люська, я его до сих пор люблю. А почему, не знаю. Мы, женщины, ужасно устроены. Знаешь, какие парни ко мне подкатывают? И что я? Ничего! Никак! Сердце даже не екнет. А по тому старому козлу скучаю. Вот почему так?
- Не знаю. Может быть, ты и права. Любим тех, кто и пальца нашего не стоит. А достойных людей бросаем.
Вера включила кофеварку.
- Японская штучка. Но по мне – и наши ничего. Правда, статус, никуда не денешься. Родители помешались на статусности. Как тебе наша ванная?
- Ужасно, - честно призналась Люся.
- Тундра ты, Люська! Это тебе, нормальному человеку «ужасно», а матушка кипятком писается от осознания своего великолепия. Я уже раз сто ожоги получала! Иногда плюну и к любовнику перебегаю жить, пока его супруга в Крыму загорает.
Верка разлила по тонким чашечкам кофе. По огромной кухне поплыл чудесный, теплый аромат.
- Ты опять по женатикам промышляешь?
-Да, - вздохнула Верка.
- Зараза ты, - беззлобно сказала Люся, - терпеть тебя не могу.
- А я знаю, - засмеялась Кутырина.
- А почему тогда к себе приглашаешь, чертовка?
- Врагов нужно держать к себе поближе!
Две молодые женщины переглянулись и дружно расхохотались.