Первая часть (начало).
1904 год. Монпелье.
Обежав груду мусора, валяющегося у канализационного стока, здоровенная горбатая крыса остановилась. Задрав погрызенный в многочисленных схватках нос и широко расставив передние лапы, она принюхивалась к новым запахам. С северного туннеля, где находилась центральная площадь города, тянуло свежеиспеченной сдобой, копченой колбасой и фруктами. Зверюга хищно клацнула зубами и, махнув длинным хвостом, скрылась в темноте. Слышен был только ее быстрый бег, хлюпанье по лужицам и визг испуганных сородичей, попавшихся на ее пути.
Через круглую решетку с толстыми прутьями видна была вся площадь, точнее ее нижняя часть – надземная. Снующие между рядами ноги, обутые от дырявых штиблетов с торчащими корявыми пальцами и тощими щиколотками до изысканных туфель из телячьей выделанной кожи, натянутых на пухленькие белоснежные ножки.
Задорная музыка, звучащая из походных мини-театров, детский смех и громкий спор захмелевших мужиков у питейных ларьков. И все это благоденствие на фоне голубого чистого неба. Да, это вам не канализационные просторы, пропитанные зловониями и заполненные снующими повсюду полчищами голодных крыс. Воскресная ярмарка – прекрасное место для полной деликатесов пирушки. Однако хитрая бестия не рискнула выскочить на площадь, она лишь высунула влажный нос сквозь ячейку решетки и, замерев от удовольствия, впитывала головокружительные ароматы.
Внезапный шорох привлек ее внимание, крыса опасливо обернулась – оскалилась, приготовившись к незамедлительному прыжку. Темным пятном из канализационного мрака вынырнула широченная человеческая фигура и приблизилась к кругу изрешеченного света, застывшего на полу. Грязные ноги вступили в солнечный диск решетчатого мини-солнца в сыром подземелье. Покрытые ссадинами пальцы поочередно зашевелились, поднимаясь и опускаясь, играя с просеянными решеткой солнечными лучами. Человек, склонив огромную голову, разглядывал забавную игру собственных конечностей, затем удовлетворительно промычал, прошел к источнику света и вцепился ручищами в прутья решетки.
По ту сторону мира – публика, благословенная полуденным солнцем, воспевала многоголосую оду изысканным кушаньям, крепким винам и зрелищным представлениям всевозможных факиров, карликов-клоунов и прочих паяцев разного сорта и помола, желающих прокормиться от «магического» воздействия талантов своих.
Крепко держа зарешетчатое «око», широкоплечее человекоподобное в тени от сего представления медленно раскачивалось в такт заунывной музыке, звучавшей из старой скрипучей шарманки, вращаемой одноногим калекой у бакалейной лавки. Оно негромко напевало, повторяя печальную механическую мелодию. Утробное урчание, рождаемое его грубыми голосовыми связками, вырывалось клокочущим вулканом и растворялось в мертвой тиши канализационного тупика, оживавшего только под размеренный стук капель, срывающихся с влажного полуовального потолка с торчащими кусками раздробленных годами кирпичей. Не будь это песнопение произнесено в столь странном месте, неискушенный слушатель мог бы принять его за мантру, столь звуки эти были схожи в своем исполнении с древними религиозными напевами.
Трудно было сказать, тянул ли этот гигант на себя кованую твердь решетчатого окна, пытаясь сорвать ее или, наоборот, неосознанно удерживал – спасая себя от разгула человеческих страстей. Но он оставался тут – в сыром, пронизанном сквозняками и вонью тоннеле, а мир был там – под голубым бархатным небосводом. И какой из этих миров был более чист и нравственен, остается загадкой.
Крыса, не выдержав давящего соседства, презрительно ощерилась и, соскочив с прогнившей доски, юркнула в подземные дебри канализационного стока, унося с собой воспоминания о соблазнительных запахах с центральной площади.
Рассматривая пеструю публику, одинокая фигура, стоящая у вентиляционного проема, вдруг поникла и как-то осела, уменьшившись в размерах. Могучие плечи ее беспомощно опустились, огромная голова уперлась подбородком в налитую мышцами грудь.
С улицы доносилось веселое пение бродячих артистов...
Подземный обитатель
Неся потрепанную корзину с расплетающейся и торчащей тупыми иглами во все стороны лозой, он брел по мрачному коридору катакомб подземного города, с шумом ступая по сточным водам. Ноша его была полна оставшейся снеди после ночной пирушки в затхлом кабаке, где глубоко за полночь пьяные посетители выблевывались из чрева заведения на свежий ночной воздух. Они трясли захмелевшими головами с помутненными в них обрывками мыслей, ругались себе под ноги и разбредались нетвердой походкой каждый в свое логово, отсыпаться, продолжая дальше свое безрадостное, а может и полное счастья существование...
Он знал несколько таких заведений, где ночью всегда можно набрать корзину остатков, выброшенных на заднем дворе. И не часто бывало, что пьяный посетитель, справлявший нужду, натыкался на огромное существо при лунном мертвом свете. И тогда... перепуганный до смерти завсегдатай врывался в питейное заведение и, дико визжа от страха, во все горло орал, что его посетил сам дьявол! Благородная публика уважительно замирала, в благоговейном трепете разглядывая удостоенного сия аудиенции еле стоящего на ногах пропойцы со спущенными штанами, затем взрывалась многоголосым заразительным смехом. Смеялись все – от перепачканных официантов с выбитыми зубами, до пьяных, отъявленных лахудр с выпорхнутыми прелестями наружу. Сочувствующие, вдоволь нахохотавшись, ставили перед несчастным кувшин с зельем и вот уже через получасье он сам с маслянистыми глазами хохотал вместе со всеми над своими глупыми страхами, однако, в таинстве от всех пребывая в ужасе...
Так, собственно говоря, и родились разговоры о нем – о странном огромном человеке, который живет там – во внутренностях города – его многокилометровых, переваривающих десятилетия кишках.
Боюсь, что увлекшись историей пропойцы читатель не простит мне упущения, связанного с этим действием – каверзы, а точнее хитрецах, которые быстро смекнув как легко попасть этой ночью в фавор, применяли нехитрый маневр на свое благо. Но вскоре лицедейство вскрылось, и прохиндеев не заставила ждать расплата, что тоже само по себе является неким театрализованным представлением, пусть и не таким увлекательным, как первое действо.
Под ними...
Водрузившись на диван с изломанными ножками и раскуроченными подлокотниками, он поставил корзину на отсыревший хворост и, взяв треснувший кувшин с дождевой водой, сделал несколько жадных глотков. Утолив жажду, человек негромко рыгнул и, закрыв глаза, погрузился в дрему. С потолка тихо капало в темную лужу, безмятежно свернувшуюся у ног спящего.
Из всех щелей повылазили хозяева подземелья, ожидавшие затишья: облезлые, покусанные, осторожные и старые длинные носы перемежались с молодыми дерзкими жадно нюхающими зловонный воздух туннелей, который сейчас благоухал остатками еды из корзины дремавшего. Повсюду слышались нервные, возбужденные визги. Они, все ближе и ближе, все ниже и ниже прижимаясь к земле, подбирались к заветной корзине. Стопа человека рефлекторно дернулась, когда кожи коснулась холодная лапа крысеныша. Тот трусливо взвизгнул и бросился прочь за серые спины старших.
Бом... Раздалось где-то высоко вверху. Бом-м... Еще более протяжно и четче ударил колокол.
Испуганные хозяева подземного города бросились в рассыпную, исчезая в черных бесконечных дырах, прикрывая тощие зады лысыми хвостами.
Он открыл глаза. Разваливающийся остов дивана пошатнулся и устало вздохнул под его тяжестью. Колокол ударил еще пару раз и затих. И оно началось, то действо, которое он больше всего любил.
Размеренно, в повисшей тишине катакомб, возникло тихое протяжное пение, исходившее из-под свода Храма Каббалы. Одинокий тонкий мужской голос стелился вдоль каменных влажных стен, пропитанных смрадом, потолка с застывшими каплями и бегущего зловонного стока, заполняя собою все пространство. Выдержав октаву, к нему присоединились еще несколько – более зрелых и грубых голосов, и вот уже все крыло подземелья наполнилось мужским протяжным песнопением.
Он выпрямился, вслушиваясь в мелодичные непонятные звуки, которые так пленили. Широченная нижняя челюсть ослабла, и лицо исказилось чем-то вроде улыбки. Синхронное пение пропитывало его, лаская слух, окутывая сознание и погружая в глубокое приятное состояние. Тело стало ватным и невесомым, словно белоснежное облако. Он слышал свой далекий смех, но он был другим, менее грубым – звонким и мягким. Грязные и оборванные люди над ним. Она, с длинными спутанными волосами и тонкими ручками:
– Не бойся, мы не обидим тебя.
Он застонал от ранее неизведанного чувства, пронзившего его. Морщинки у края глаз дрогнули, и по грязным щекам скользнули влажные капли. Она хорошо относилась к нему, жалела. Тот другой – высокий и тощий, кричал, злился. Иногда обижал ее. Желваки заходили стальными тросами под кожей, ноздри набухли – расширились, дыхание участилось. Огромные ладони сомкнулись в пудовые кулаки. Он бессильно застонал. Снова она, она улыбается ему и гладит его лицо. Ее прикосновения мягки и нежны. Она держит его на руках, ему тепло. Вокруг холод и вода, темно. Темно всегда. Много маленьких темных существ, они кусают его за ноги, ему больно. Он плачет...
Миллиардами тонких иголочек, монотонные звуки покалывают внутри головы, он чувствует, как там щекотно. Голоса наверху умолкают, слышно как гремят стулья, движимые по деревянному полу. Закончили, пошли по домам.
Там внизу – сидит один в черной безмолвной тишине, в голове шумит, будто пение все еще продолжается. По всему телу разливается приятная легкость и усталость. Поддавшись неге, засыпает, развалившись на диване...
Осмелевшая жирная крыса, задрав голову, тащит огрызок булки из корзины, оступается и, кувыркнувшись, шлепается в лужу. Тут же резво вскочив, уносится вдоль стока в темноту, сопровождаемая несколькими сородичами меньшего размера, пытающимися оторвать на ходу от доброго куска хоть чуточку.
Ему снится высокое незнакомое место, настолько высокое, что оно вровень с сизыми рваными облаками. Он смиренно сидит на большом плоском камне, слушая как порывы ветра воют, отплясывая древний танец стихии вокруг высоких валунов. И он сам, не замечая того, начинает подпевать им...
Она
Ожившей тенью изгой снова стоит у круглой решетки. Разглядывая, как солнечные лучи, огибая пики башен и крыши домов, ложатся геометрическими узорами на каменной брусчатке площади. Старый дворник, смакуя в прокуренных усах потухшую самокрутку, сметает остатки мусора в вымощенную канавку, ведущую в канализационный сток.
Он с любопытством наблюдает за стариком – за его резкими и даже где-то суровыми движениями, и тут, через распахнувшиеся стеклянные двери на балконе второго этажа близлежащего дома появилась она, вернее ее вынес худой мужчина. Он усадил невысокую, пухлощекую девочку лет шести в голубом платье на широкий стул, поклонился и встал рядом, принявшись вместе с нею рассматривать обитателей вечерней площади.
Конец второй части. 3 часть.
Популярное у читателей:
- Мистика: «Ягодка»
- Мистика: «Фауна»
- Мистика: «Мельник»
- Мистика: «Ведунья»
