Меж тем есть иная, основанная не только на слухах, версия. Отрицая, что «Гавриилиаду» написал он, Пушкин, как следует из одного его черновика, указал истинного автора — поэта Дмитрия Петровича Горчакова, к тому времени уже умершего.
16 октября 1828 года граф Пётр Александрович Толстой сам приехал к Пушкину и передал ему решение царя — дело прекращено. Передал его устно. Что при этом говорил, неизвестно. Но в 1837 году зачинатель пушкиноведения П. И. Бартенев после беседы с членом комиссии князем Голицыным записал с его слов царский отзыв: «Не надобно осуждать умерших». В своё время Натан Эйдельман на сей счёт сделал странный вывод:
«Возможно, что «умерший» — это А. С. Пушкин (запись сделана 30 декабря 1837 года); но не исключено, что задним числом осуждается попытка поэта в 1828 году — произвести в авторы «Гавриилиады» покойного к тому времени князя Дмитрия Горчакова».
Если согласиться с Эйдельманом, нужно признать, что Николай I в 1828 году говорил об «умершем» Пушкине. Или всё же это относилось к князю Дмитрию Горчакову, скончавшемуся в 1824 году?
Между прочим, достоверный пушкинский современник, М. В. Юзефович, познакомившийся с поэтом на Кавказе в 1829 году, рассказывал, что когда «однажды один болтун, думая, конечно, ему угодить, напомнил ему об одной его библейской поэме и стал было читать из неё отрывок, — Пушкин вспыхнул, на лице его выразилась такая боль, что тот понял и замолчал. После Пушкин, коснувшись этой глупой выходки, говорил, как он дорого бы дал, чтоб взять назад некоторые стихотворения, написанные им в первой легкомысленной молодости». Заметьте, Пушкин не «Гавриилиаду» желал бы «взять назад», а «некоторые стихотворения, написанные им в первой легкомысленной молодости», послужившие причиной того, что и поэма была отнесена на его имя.
Одно не вызывает вопросов: 31 декабря 1828 года на докладную записку статс-секретаря Н. Н. Муравьева о новых распоряжениях к отысканию автора «Гавриилиады» царь наложил реальную резолюцию — дело закрыть.
Эта история требует ответа на вопрос: как возникло расхождение в оценке содержания ответа Пушкина царю? Так он в нём признался в своём грехе? Или всё же назвал имя настоящего сочинителя поэмы? И как оно стало известно кому-то помимо царя? Ведь письмо было поэтом собственноручно запечатано. Первое, что приходит на ум: источником информации послужило письмо поэта, отправленное им П. Вяземскому 1 сентября 1828 года:
«Ты зовёшь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее.
Прямо, прямо на восток.
Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец «Гавриилиада»; приписывают её мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами. Всё это не весело…»
Примечательно то, что письмо это попало в руки Временной верховной комиссии раньше, чем с ним ознакомились в III Отделении. Ничего удивительного — начальником управления почт в ту пору был князь А. Н. Голицын, член комиссии, отставленный к тому времени от министерства духовных дел и народного просвещения.
Имеющееся в письме указание на князя Дмитрия Горчакова как на автора «Гавриилиады» послужило началом великой распри. Началась нешуточная вражда родов, противостояние знаменитых фамилий. Сначала последовал «праведный» гнев А. Н. Бахметева, родственника генерала М. Д. Горчакова, сына князя, поэта Д. П. Горчакова. Позже в архиве Бахметева будет обнаружено защищающее родню от «клеветы» даже не само письмо, а его «копия», где Пушкин будто бы признаётся царю в авторстве «Гавриилиады». С этой поддельной «копии», всплывшей в архиве Бахметева, и рождается легенда о пушкинском авторстве «Гавриилиады». Но что она была призвана скрыть? Чьи имена по родственным связям могли всплыть в этом имевшем политический оттенок уже раскрученном опасном судебном процессе, задача которого определить автора преступной, с точки зрения официальной церкви, поэмы.
Итак, кинем взор на «родню», кого затрагивала «клевета». Сам А. Н. Бахметев — брат статс-дамы при дворе Николая I Аграфены Алексеевны Бахметевой, которая замужем за старшим сыном Дмитрия Петровича Горчакова, генералом Михаилом Горчаковым. В момент, когда велось следствие, тот находился рядом с государем на турецкой войне. Там же, подле царя, сын Петра Александровича Толстого, Александр Петрович. А Бахметев тогда сватался к дочери генерал-губернатора Санкт-Петербурга Анне Толстой — того самого, кто фактически возглавлял расследование насчёт «Гавриилиады». К тому же двоюродная сестра князя Дмитрия Горчакова Пелагея Николаевна Горчакова замужем за Ильёй Толстым, двоюродным братом петербургского генерал-губернатора Петра Александровича Толстого. Да и член Временной комиссии по данному расследованию князь Александр Николаевич Голицын приходится близким родственником Горчаковым. (Пройдёт совсем немного времени и Бахметев поступит на службу чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе князе Д. В. Голицыне.)
Софья Александровна Бобринская (урожд. Самойлова) была замужем за А. А. Бобринским, который был сыном «светлейшего бастарда» России А. Г. Бобринского – внебрачного сына императрицы Екатерины II и Григория Орлова. Его младший брат Василий был женат на Лидии Алексеевне Горчаковой (в 1826 году она умерла при родах (точно так же, как при родах дочери умерла мать Льва Толстого, дочь урожд. Горчаковой).
Это сегодня двоюродные братья и сёстры, разбросанные по городам и весям, мало кого из знакомых и сослуживцев волнуют. А тогда самые близкие ко двору люди никаким боком оказаться замешанными в противоправных делах никак не могли. Всплыви в ходе следствия имя их родственника князя Дмитрия Горчакова в качестве автора не просто скандальной, а богомерзкой поэмы, найдись подтверждение принадлежности её князю сатирику-антиклерикалу, — трудно представить трагические последствия для всех четырёх семей.
Не трудно представить, как уместно была «найдена» в архиве Бахметева «копия пушкинского письма», где поэт самолично подтверждал свой грех:
«Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. — Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мною в 1817 году.
Повергая себя милосердию и великодушию царскому есмь Вашего Императорского Величества верноподанный
Александр Пушкин. 2 октября 1828. С. Петербург».
Версия, на первый взгляд, правдоподобная: это — копия автографа поэта, сделанная А. Н. Бахметевым, вследствие близости его к члену Временной верховной комиссии П. А. Толстому, через которого признание Пушкина было передано императору.
Вот только любопытная деталь — даты под найденным в архиве Бахметева «признанием» Пушкина царю и заседания Временной верховной комиссии, на котором он писал это признание, не совпадают! (Заседание проходило 7 октября 1828 года.) Чтобы не задавать по этому поводу свои вопросы, ограничусь теми, что справедливо возникли у писателя Татьяны Щербаковой:
«Как мог Пушкин, написав «признание» царю в присутствии членов комиссии 7 октября, поставить под ним дату 2 октября? И если комиссия, получив это письмо от Пушкина в запечатанном виде, тут же отправила его царю, который его с нетерпением ждал, то откуда стало известно ей о содержании послания?
У некоторых литературоведов есть только одно объяснение, точнее — предположение — прочитав письмо Пушкина, Николай Первый вернул его Толстому. Тогда куда тот его дел, если в деле оно так и не обнаружено, и вообще — нигде? Ах да, он отдал его почитать своему будущему зятю Бахметеву, чтобы тот для истории снял с него копию… очень задним числом. Ну хорошо, не побоялся Толстой царя, передал секретный документ будущему родственнику, а потом куда его дел?»
Пётр Андреевич Вяземский, которому Пушкин писал про грядущую поездку «прямо, прямо на восток», — тоже не последняя спица в колеснице этой истории. Ответа на пушкинское послание не сохранилось, да и был ли он — неизвестно. Зато про то, что именно у князя с 1822 года надёжно хранился пушкинский автограф «непристойной» поэмы, чудесным образом знают многие. XIX век подарил потомкам ещё одно «доказательство» якобы авторства Пушкина злосчастной поэмы. «Доказательство», по-дружески представленное всё тем же Петром Вяземском. Им стало письмо князя А. И. Тургеневу от 10 декабря 1822 года из Остафьева, в котором он пишет: «…Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость:
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь тёмная, двух девственных холмов,
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов...
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Это письмо с отрывком из «Гавриилиады», самого начала поэмы, найдено в опубликованном «Издании графа С. Д. Шереметева под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова в типографии М. М. Стасюлевича в С.-Петербурге в 1899 году». В 1822 году князь Дмитрий Горчаков ещё жив. «Милая шалость» Пушкина в том, что он переписал начало поэмы на свой лад и послал отрывок Вяземскому? Весь остальной текст поэмы выглядит так, словно автор писать разучился. Хотя читатели уже знакомы с «Русланом и Людмилой», «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном».
Кстати, ещё одной из находок начала ХХ столетия стала обнаруженная в архиве у потомков князя Александра Горчакова, однокашника Пушкина по Царскосельскому лицею, поэма «Монах» (безбожное сочинение юного поэта), про которую Горчаков всегда говорил, что уничтожил её. Ан нет, сохранил. Почему-то думается, что вряд ли из любви к Пушкину. Он ведь как был «остряк небогомольный, // По-прежнему философ и шалун», памятуя пушкинские строки, так и остался им. Светлейший князь всю жизнь не любил Пушкина и даже не скрывал этого. Не потому ли, что его престарелый родственник, тоже «остряк небогомольный», был раскрыт Пушкиным как автор «Гавриилиады»? Александр Михайлович ведь из рода Горчаковых, то есть из «родни», кого затрагивала «клевета».
У этого сюжета возможен ещё один поворот. Он столь же вероятен, сколь и гипотетичен. Нет ни единого свидетельства, способного подтвердить реальность события, о котором пойдёт речь. Но сказать, что предположение, которое можно счесть догадкой, можно — подозрением, лишено логики, нет оснований.
Но прежде придётся задать вопрос: была ли для нелюбви Горчакова к Пушкину та причина единственной? Обратимся к факту, который требует небольшого размышления. На следствии Пушкин утверждал, что злосчастную «Гавриилиаду» ему передал кто-то из офицеров Гусарского полка, кто именно он уже не помнит. Сказать, что в памяти не сохранилось, кто именно из офицеров целого полка дал ему поэму, — выглядит правдоподобно.
Но действительно ли она попала в руки Пушкина вне стен Лицея? А если поэма «нашла» его непосредственно в Лицее? Насколько это существенно? Что если никакого офицера не было, и в Лицей поэма была принесена своим, лицеистом? Тут уж сослаться на забывчивость не получится. Не был ли это случай, когда он не хотел выдать того, от кого получил список поэмы, которую принёс приятель-лицеист, кто имел к ней доступ? Таким человеком вполне мог быть внук писателя-антеклерикала князя Дмитрия Горчакова — лицейский однокурсник Пушкина Александр Горчаков. Тот, кого он в своём стихотворении признал «небогомольным». И ещё, не допускал ли будущий министр иностранных дел России и канцлер, что Пушкин, назвав имя автора поэмы, сознался и в том, кто принёс её в Лицей?
Кстати, можно заметить, что карьера будущего министра иностранных дел по большому счёту сложилась лишь после смерти Николая I, знавшего всю подноготную истории вокруг «Гавриилиады».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—158) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 134. «Когда в глазах трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы»
Эссе 135. Пушкин о царе: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил»
Эссе 136. Пушкинская форма бытия: «Судьба пророка: заклание самого себя»