Кошмар возвращался. Под ногами надсадно скрипели рассохшиеся, серые от времени и сырости доски; мост раскачивался, грозя скинуть ненавистную ношу. Деревянные перила под рукой хлипко дрожали, сулили скорую и страшную погибель в кипящей внизу черноте. Она мало походила на воду; скорее напоминала темную густую кровь, исходящую смрадными пузырями. И что-то громадное, непередаваемо чужеродное, медленно ворочалось под смоляной толщей. Ветер хлестал по лицу мокрой тряпкой дождя, выжимал слезу. Страх - не за себя - за Ангела, сдавливал грудь, не давая сделать вдох. Прозрачная колба, закрепленная ремнями между ненадежными перилами моста, раскачивалась все сильнее, в такт порывам ветра. Сквозь завесу дождя - такого же липкого, серого и холодного, как и все вокруг; сквозь толщу стекла, пелену слез - лицо Ангела оставалось ясно видно. Чистое, беззащитное, прекрасное. Даже слой прозрачной жидкости не уродовал и не замутнял нездешней, хрупкой красоты, не скрадывал совершенства черт. Мокрые крылья плотно облепляли тело, окутывали светлым плащом. Желание увидеть их гордо расправленными отзывалось где-то внутри сладкой болью. Что угодно - царство, душу, бессмертие - за миг свободы Ангела! Миллиарды лет вечных мук за один только неповторимый миг... взлетай, Ангел!
Будто услышав, пленник Серого мира и стеклянной тюрьмы очень медленно открывал прозрачные, хрустальной голубизны, чистейшие глаза. Под злобный вой ветра и хруст рассыпающихся в труху досок стекло покрывалось тончайшими паутинками трещин...
- Глеб, ты меня вообще слышишь, или опять уснул? - голос Надьки штопором ввинчивался в ухо, просверливал мозг насквозь и выходил с другой стороны, оставляя мерзкое ощущение подступающей мигрени. - Я говорю, Оксюту надо к маме сегодня завезти, мы с Машкой идем в бассейн! Сможешь отпроситься на часок и забрать ее из садика пораньше?
- Да, заберу, - Глеб отхлебнул из кружки и скривился. - Опять ты эту дрянь купила, на нормальный кофе денег не хватило, что ли? Надь, я тебя сто раз просил...
- Ничего не дрянь! Цикорий полезнее твоего дурацкого кофе, ты и так в последнее время сам нормально не спишь и мне не даешь. Вчера вообще полночи руками размахивал, бубнил, чуть по носу мне не заехал! Может, тебе травок попить, перед сном, есть же разные сборы!
Глеб брезгливо отпихнул полную кружку и поднялся.
- Сама пей свои травы, цикорий, таблетки от бессонницы, или чего тебе там еще в интернете насоветовали! Ладно, я ушел, до вечера.
Он попытался чмокнуть надутую щеку, но жена демонстративно отвернулась. Глеб пожал плечами и вышел из кухни. Надькины обидки давно ему приелись; все равно, виноватым он себя не считал. Если честно - ему с самого начала было наплевать. И на Надьку, и на ее дутые губы, перепады настроения по двадцать раз на дню. Зря он поддался уговорам матушки и решил стать "как все", обзаведясь ненужной женой и ненужным ребенком. И квартирой, за которую им платить еще несколько лет. Лучше бы жил один, в маленькой съемной однушке, заваривал по утрам угольно-черный горький кофе вместо дрянного, модного сейчас пойла. И был бы, если не счастлив, то спокоен и удовлетворен жизнью. А теперь, куда от них денешься? От не работавшей ни дня жены - любительницы надувать губы - и капризной, вечно болеющей дочери. Она уже сейчас дует крошечные губенки и морщит нос, точь-в точь, как мать.
"Надо жить настоящим, Глебушка! Прошлого не вернешь, судьбы не повернешь. Наденька тебя давно любит, еще со школы. Хорошая девочка, умница, хозяюшка! И малыша тебе родит - я уже внуков заждалась, как будет у вас маленький, сразу на пенсию выйду, стану помогать..."
Свадьба промелькнула пестрым хмельным кошмаром, под пьяные вопли многочисленной родни. Липкие от помады Надькины губы, ее животные ласки, влюбленные щенячьи глаза. Тошнотное ощущение совершаемой ошибки. И серая бессмыслица дней, имя которой - бесконечность. Совместные поездки на родительские дачи, все более редкие вылазки с друзьями на природу, растущий, как на дрожжах, живот жены. Несмолкающий плач Оксанки по ночам, слюнки, зубы, колики, простуды, аллергия, дерматит. Временами Глебу казалось, что он любит и понимает дочку, которой так же неуютно в мире, как ему самому. Но чаще он испытывал острое желание вытряхнуть ее из кроватки, сунуть Надьке в лапы и вышвырнуть обеих из квартиры. И своей жизни. Насовсем.
А потом началась череда кошмаров: серый мокрый мир, рассыпающиеся доски моста, липкий ледяной дождь. Глеб долго боялся задать себе вопрос - почему, просыпаясь в своей кровати, он еще долго ощущал исходящий от ладоней запах сырой древесины. Но сильнее всего сводили с ума глаза Ангела за прозрачным гладким стеклом. Чистая, незамутненная, небесная голубизна.
Такие глаза невозможно было забыть при всем желании. И Глеб помнил.
***
Настя. Ее глаза, синее самого синего. Смех, рассыпающийся звоном стеклянных колокольчиков на ветру. Глаза Насти тоже умели смеяться - возле зрачков вспыхивали крошечные искорки-рыбки, золотистая россыпь. Такой же россыпью золотились на вздернутом озорном носике веснушки. Вся Настя, казалось, состояла из теплого солнечного света: золотисто-русые, с рыжинкой, кудри, лучики-ямочки на щеках, желтое платье, оранжевые босоножки на тонком ремешке. Девочка-солнышко всегда выбирала яркие, живые цвета - одуванчиково-желтый, лиственно-зеленый, мандариново-оранжевый, спело-вишневый. Глеб всегда считал, что его день начинался не с рассвета, а с момента, когда рядом появлялась Настена. Она умела расцветить мир вокруг сочными красками, наполнить звуками, запахами, согреть особенным теплом. И он, угрюмый, скучный, ничем не примечательный парень, тоже расцветал и тянулся к ней, подобно зеленому ростку. Откуда-то сразу вспоминались красивые слова, хотелось творить необычное, волшебное, даже сердце в груди стучало уже не так. А когда он, собравшись с духом, первый раз, очень робко и нежно, коснулся губами россыпи веснушек на щеке, сердце уже не просто стучало. Оно колотило в ребра изнутри с таким пылом, будто собиралось разломать их, выскочить наружу и прыгнуть в горячие Настины ладошки.
Им было по пятнадцать лет. И мир вокруг еще казался странным, новым, ярким. Сулящим нечто необычное, новые открытия, чувства, границы. Двое толком не повзрослевших детей лакомились мороженым, гуляли по старому парку, отдыхали в тени узловатых дубов, сидя на старой, облезлой скамейке. Они не знали - да и не захотели бы знать - как мало страниц осталось в книге сказок. И что на последней из них уже нет солнца, скамеек, прохладной тени деревьев. И сверху донизу она исписана одним-единственным словом.
Боль.
Однажды Настя не пришла в школу. И вообще никуда не пришла. Просто исчезла. Солнце спряталось за пеленой грязных туч из тревоги и давящего серого страха. Вечером Глеб провожал ее домой, по дороге они купили пару сосисок на палочках в ларьке. Глеб быстро сжевал свою порцию, Настя пощипала тесто и отдала сосиску облезлой кошке, ластящейся у ног. Солнышко любила кошек и собак, они чувствовали ее любовь и тянулись к ней со всех сторон. Даже самые свирепые кобели прятали клыки и ложились у ног, желая ее ласки. Погладив благодарно урчащую киску, Настена чмокнула Глеба в щеку и поспешила своему подъезду. Звонко процокали по нагретому за день асфальту острые каблучки. Цок-цок-цок...
Уже потом, после недель бесполезных поисков, звонков, слез, Глеб часто напрягал слух, пытаясь услышать этот звук, оживить его в памяти. Будто бы он мог вернуть тот, последний вечер, небесные глаза девочки-солнца, блаженно урчащую кошку. Но ничего не было слышно.
Настю нашли почти через месяц, в лесу, недалеко от города. Вернее то, что от нее осталось. Как пятнадцатилетняя девочка оказалась в том месте, навсегда осталось загадкой. Как и личность нелюдя, или нелюдей, навсегда погасивших для Глеба его солнце.
Прошло пять лет, десять, пятнадцать. Свет не возвращался, мир вокруг казался окутанным серой хмарью. Позади остались школа, институт; удалось найти хорошую работу, купить машину. Большего не хотелось - если бы не мама, день и ночь капающая на мозги по поводу его одиночества, Глеб с радостью прожил бы остаток дней в тишине и покое. Но мама отличалась менталитетом бульдозера, когда ей хотелось чего-то добиться. Так, в жизни тридцатилетнего, безразличного ко всему холостяка появилась Надька, и следом Оксана. Он честно пытался почувствовать хоть что-то к жене и дочери, но не смог. А потом начались странные бредовые сны. Рассыпающийся деревянный мост, серый туман и пузырящаяся внизу черная вязь. Прозрачная стеклянная колба, прикрепленная ремнями к перилам моста. Спящий внутри Ангел, с удивительными и такими знакомыми глазами. Откуда-то Глеб знал - если разбить проклятое стекло и разбудить Ангела, все будет, как раньше. Процокают каблучки по асфальту - цок-цок-цок... мягкие, пахнущие ирисками ладошки обнимут его сзади, закроют глаза: "Угадай, кто?!"
И теплый солнечный луч разгонит вязкую стылую хмарь, облепившую его со всех сторон. Снова будет ясный солнечный день, ароматы жаренных сосисок, сладкой ваты, визг и смех детей, бегающих наперегонки по дорожкам парка. И россыпь золотых веснушек на теплой бархатистой щеке...
***
- Ты в последнее время странный какой-то, - Надя вертелась перед зеркалом, охорашивалась, взбивала волосы, подкрашивала губы. - Тебе что ни скажи, ничего не слышишь, смотришь в пустоту, как дурак, и молчишь. Одевайся уже, выходить пора, нас к девяти ждут.
- Иди одна, я дома останусь. Настроения нет. - Глеб подошел к окну. Грязно-серое небо кропило мелким противным дождем. Обычным, не тем, что во сне; там даже вода казалась липкой, похожей на холодную слизь.
- Как - не пойдешь? Нас Левка с Машкой обоих приглашали, вообще-то, давай уже, одевайся! - приказной тон жены неожиданно вызвал прилив ледяной злобы. Глеб с хрустом сжал кулаки, стараясь погасить вспышку гнева:
- Я сказал - остаюсь дома. Обратно на такси доедешь, деньги есть, или дать?
Серые глаза Нади медленно потемнели от злости, губы задрожали:
- Ты это сейчас серьезно? Глеб, сколько можно, вот честно? Я себя разведенкой ощущаю, уже все знакомые смеются за спиной; ты из дома вообще перестал выбираться, кроме как на работу. Ни в гости, ни в ресторан вместе не сходить. Хоть помнишь, когда в последний раз в кино меня водил, или в театр? Я, между прочим, еще молодая и красивая! Специально на вечер все организовала, с Машкой договорилась, Ксюту маме отвезла. В общем, одевайся и поехали, не стой столбом!
Вместо ответа Глеб молча развернулся и ушел в спальню.
На следующий день Надя торопливо собирала свои и дочкины вещи. Она косилась на прислонившегося к косяку Глеба и, наверное, ждала извинений, просьб остаться, хоть какой-то реакции. Он молчал. Так же молча помог ей вынести к машине такси сумки, пакеты и хнычущую Оксанку. Даже не спросил, куда они едут, к маме Нади, или на съемную квартиру. Было просто неинтересно. Вернувшись в опустевшую квартиру, впервые за несколько лет выдохнул с облегчением. Телефон в кармане жужжал разбуженной пчелой, количество пропущенных звонков от мамы росло. Глеб решил, что грядущая выволочка и требования помириться с женой никуда не денутся, и, выключив сотовый, небрежно швырнул его в кресло. Ремни навязанного брака с треском лопнули, дышать стало легче. Оставалось освободить Ангела.
И ему почти удалось. Кошмар повторился первой же ночью, но стал ярче, наполнился новыми деталями, даже появились какие-то краски, помимо серого и черного. Странно, но это лишь прибавило сну потусторонней жути. Теперь стало видно берег, раньше скрытый пеленой вязкого серого тумана. Небо, напитанное кроваво-алым багрецом, брызгало липкими струями то ли дождя, то ли слюны. Уродливые кривые деревца, похожие на детские трупики, тряслись и корчились под порывами сырого ветра. Бледно-голубая, на редкость противная, с виду, трава колыхалась липким ковром. В траве то и дело скользили странные твари, похожие на кошек с ободранной шкурой. Пустые глазницы смотрели на судорожно цепляющегося за перила человека; твари чуяли его слабость и страх. Глеб кожей ощущал эти взгляды. Они говорили о неизбежном - скоро его силы истощатся, мост рассыплется окончательно и Глеба, вместе со спящим в стеклянной колбе Ангелом, поглотит липкая черная вязь. Он снова потеряет Настю - свою девочку-Солнце.
Нет!
Упав на живот, он упрямо полз по трухлявым мокрым доскам. Щепки и занозы впивались в кожу, причиняя жгучую боль; плевать! Пальцы коснулись холодной глади стекла. Мост жалобно затрещал, часть досок полетела вниз, к пузырящемуся черному месиву. Еще немного...
- Проснись, Ангел! Открой глаза, время уходит! Ну же?! Прошу тебя!
Под животом с треском и хрустом осыпались последние доски. Уже падая в никуда, Глеб успел увидеть: Ангел открыл глаза. Только в этот раз они оказались совсем не голубыми. Радужку цвета спелой вишни перечеркивала темная трещина зрачка.
- Я говорю, сегодня к Надюшке ездила, гуляли втроем, мы с ней и Оксютка! Скучает, маленькая, по тебе, все спрашивает: "Де папа? Папа хочу..." Помирились бы вы, сынок? Надюша, вот, уже не сердится совсем!
Мама говорила и говорила, опутывая его словами, будто липкой теплой паутиной. Убеждала, уговаривала. Глеб в сотый, нет, тысячный раз пожалел, что пустил ее в квартиру. Надо было просто отключить телефон и сидеть тише мышки, игнорируя трели дверного звонка. А лучше просто продать квартиру и уехать, не сказав никому ни слова. Зачем ему снова лезть в петлю постылого брака, терпеть рядом людей, которых он и видеть-то не хотел.
Он хотел вернуть свое Солнышко. Хотел разбить стекло и выпустить на волю Ангела с ее глазами. А что потом? Настена ведь давно умерла. Отпущенная из своей стеклянной тюрьмы она расправит крылья и взлетит к небесам. Но за этот краткий миг возле нее, за жалкую долю секунды, Глеб готов был познать Ад.
- Глебушка, ты меня совсем не слушаешь? У тебя телефон звонит, ответь - наверное, Надюша!
Телефон полетел в стену, усыпал ковер острыми серыми осколками пластика. Глеб тяжело поднялся:
- Мама, уйди, пожалуйста! С Надей мы разводимся. Я буду платить алименты, но видеть ее не хочу.
- Да кого же я вырастила... горе ты мое!
Стараясь не сорваться на крик, Глеб выпроводил заплаканную маму из квартиры и с безмерным облегчением захлопнул дверь. На душе стало легко и свободно. Ничего, теперь все будет по-другому.
Кошмары становились все ярче, больнее. Теперь Ангел не спал - он смотрел в упор, Настиными небесными глазами, губы беззвучно шевелились. Глеб без слов ощущал стонущие призывы: "Помоги! Забери меня отсюда!" Давясь слезами, он стучал разбитыми костяшками в равнодушное стекло. Кровь размазывалась, закрывая от взгляда бесконечно дорогое лицо. Настя-Настюша-Солнце, потерпи еще чуть-чуть!
А потом мост рассыпался в труху, и стеклянная тюрьма летела вниз, чтобы через секунду исчезнуть в кипящей черноте. С берега торжествующе-злорадно выли ободранные безглазые кошки, деревца-младенцы тряслись и корчились под стегающей плетью ветра. Змеиной чешуей шелестела чуждая глазу голубая трава. Серый мир ждал чего-то, напряженно, жадно, предвкушающе. Но чего?
На работе пришлось взять длительный отпуск: задуманное отнимало почти все свободное время. За несколько недель Глеб перебрал кучу самой разной литературы, пытаясь отыскать нужное. Ни ад, ни лимб не походили на мир его кошмаров. Серый мир... что же ты такое? И зачем держишь Настеньку, ведь Солнышку не место среди грязного сумрака!
В очередной раз проснувшись с дикой болью в висках, он даже не удивился сидящему возле кровати человеку. Ну, сидит и сидит, подумаешь! Интересно, только, как он попал в квартиру?
- Как-как - ключом взял и открыл, - будто прочитав его мысли усмехнулся гость. - Вставай давай, хватит валяться уже, жизнь проспишь!
- И хрен с ней... - морщась и растирая виски Глеб спустил ноги на пол. Он, наконец, узнал пришельца. Двоюродный брат Бориска - в детстве они почти не разлучались, сестра мамы жила в доме напротив. Потом дороги разошлись, тетя с братом уехали в деревню, общение свелось к дежурным звонкам; а со смертью тетки и вовсе оборвалось. Глеб слышал, что Борис ударился в религию, ушел в монастырь и, вроде, даже, принял постриг. А сейчас - вот, он тут - и даже близко не похож на священника. Ни рясы, ни бороды, обычный серый свитер, джинсы. Только глаза совсем чужие - внимательные и холодные, будто мозг изнутри прощупывают.
Кстати, о мозге; где-то тут валялась пачка анальгина, под кроватью, может? Головная боль сегодня казалась просто чудовищной. Брат с невозмутимым видом сунул ему бутылку воды и блистер с таблетками:
- Глотай, Глебыч, потом ставь чайник, есть разговор!
- А ты как здесь? Ты же вроде, того, ну... в монастырь ушел? - Глеб почесал макушку, чувствуя, как постепенно разжимаются клыки мигрени в мозгу. Бориска хмыкнул:
- Было дело; да вовремя понял - не мое это, иной путь себе избрал. Решил, вот, тебя проведать, житье-бытье твое поглядеть!
Он улыбался, почти как раньше, но улыбка не трогала ледяных глаз.
За чаем Глеб рассказал брату все. Про Настюшу, постоянные кошмары, плененного Ангела, рассыпающийся мост. Тот слушал, не перебивая, потом со вздохом отставил кружку.
- Значит, и тебя коснулось. Не судьба, видно, нашему роду.
- Ты о чем, Боряха? - только сейчас Глеб обратил внимание на толстый белый шрам, теряющийся под рукавом свитера. - И где так руку успел порезать, не в монастыре же?
Борис молчал. От этого молчания становилось все неуютнее. Теперь стала заметна еще деталь: кружка, которую брат несколько раз подносил к губам, оставалась полной.
- Не в монастыре, нет. До того, как... - брат подумал и вздохнул. - Тебе мать ничего не рассказывала? Ну, и правильно. Хотя, по сути, уже неважно. Дядьку Карпа помнишь?
Глеб кивнул. Поликарп Иваныч, брат бабушки по маминой линии, был тем еще чудаком. За жизнь он успел поменять несколько религий, побывал в какой-то сомнительной секте, к старости увлекся черной магией и спиритизмом. Последние несколько лет дядя провел в ПНИ, откуда "вышел" уже посмертно.
- Так вот, если верить некоторым источникам, дядька Карп хотел того же, чего и ты. Выпустить Тварь. - Борис предостерегающе поднял руку. - Знаю-знаю - ты думаешь, это Ангел. До поры, до времени, он таким и кажется. Обещал что-то тебе? Девчонку твою вернуть, например?
Глеб молчал. Чай оставил во рту горький привкус желчи.
- Так вот, это обман. Тварь не может воскрешать мертвых, максимум, что ты получишь за то, что дашь ей свободу - это иллюзию, подделку. Твоя Настя давно ушла, и никому не под силу этого изменить. Я-то знаю; как дядьки Карпа не стало, она ко мне начала ходить. Мы потому тогда с мамкой и съехали, думали, можно от этого сбежать. Да только не вышло - везде находила. Я спать перестал, есть; запил конкретно. Потом на наркоту перешел, было дело, с собой пытался покончить, и в больницах разных лежал, только разве врачи от такого спасают? В монастырь уже после попал, когда у мамки сердце не выдержало. Там и встретил одного человека, он мне объяснил, кто такая эта Тварь. Не ангел, и даже не демон. Просто киш.
- Просто... кто? - происходящее все сильнее казалось Глебу дурным сном. Перед глазами стояла Настена, ее колдовские небесные глаза, протянутые в мольбе ладошки. Борис помрачнел:
- Киш - высосанная душа, пустая оболочка. Хватает людей, которые после смерти не могут или не хотят рождаться снова. Вот, их души и треплет по нижним мирам, где полным-полно всяких паразитов. Душу высасывают, как сок из коробочки, лишая всего, что в ней было человеческого, потом просто выплевывают. Остается шелуха, которая со временем сама рассыпается, уходит в никуда. Но бывает и так, что в эту оболочку набивается что-то еще, какая-то пакость с самых темных нижних миров. И тогда миру является такой вот "Ангелочек"! Точно не знаю, кто из наших с тобой предков баловался с темной магией, но то, что происходит с нами, явно последствие этой шалости. То ли договор с кишом заключили, то ли пообещали ему чего. Теперь, пока не получит свое, не отстанет, будет в каждом поколении цепляться. От дядьки не добился, взялся за нас с тобой. Ничего, я способ узнал, как с ним бороться, жаль, не успел до конца довести...
Ладонь брата оказалась совсем ледяной, и, почему-то, влажной. Глеб растирал тонкие длинные пальцы, сжимал руки Бориса в своих. Почему он тогда не стал искать, звонить, может, не случилось бы самого страшного. Или случилось бы, ведь все заранее предрешено?
- Когда... как ты? - он не хотел знать правду. Не хотел слушать. Брат усмехнулся уголком рта, как когда-то в детстве:
- Мост раньше оборвался, еще бы чуть-чуть, я этому ангелочку крылья бы накрутил! Были же и до нас с тобой умельцы, что красавца изловили и над Безвременьем - так эта жижа черная зовется - подвесили. Поэтому он вырываться и боится, не успеет вовремя стекло разбить и ремни скинуть - хана ему! Если кто до него упадет, другое дело. Одна душа в пропасть - одна крепкая дощечка для моста. Он и старается, живой стройматериал к себе подманивает все время. И тебя нашел, чем подловить. Мне тогда совсем немного оставалось...
Глеб с содроганием понял, что руки брата пахнут сырым деревом. Пальцам стало колко и больно, на светлую столешницу закапала кровь.
- Борька, Боряха...
- Времени нет. Возьми! Сунешь ей промеж глаз!
В израненную занозами ладонь ткнулся мокрый деревянный крестик. На секунду перед глазами промелькнула знакомая картина: скрипящий рассыпающийся мост, багровое небо, брызжущее липким ледяным дождем, прозрачная, опутанная ремнями колба. Но Глеб смотрел не на нее. Под ногами трещала и хрустела доска, с оплывающим силуэтом знакомого лица...
До ночи оставалось совсем немного. Глеб сидел на кровати и разглядывал распятие. Старый, размером с ладонь, крестик ручной работы, с искусно выполненной резьбой. Кощунственно казалось, что у вырезанной фигурки лицо не бога, а Бориски. Измученного, плененного Ангелом - или Тварью? Нижняя часть креста была заточена колышком.
Он с трудом, но догадался, чего хотел от него Борис. Нужно разбить колбу и пронзить Тварь крестом, видимо, освященным. Времени до того, как мост снова начнет осыпаться всего-то ничего. А стекло прочное. Чего хотела от него сама Тварь? Это тоже ясно, как день - чтобы покинуть колбу, нужно посадить кого-то внутрь, вместо себя. То-то же, крылатый притворщик не стал скидывать его в пропасть, заставляя раз за разом просыпаться в последний момент. Ждал, пока дойдет, догадается? Видимо. Что же - сработало, догадался. Где там полка с давно зачерствевшим пирожком?
***
Глеб ворочался с боку на бок, сжимая в забинтованной ладони крест. Заснуть, как назло, не получалось; пришлось обращаться за помощью к Надиным таблеткам. Со снотворным дело пошло веселее; воздух пахнул сыростью, в лицо полетели вязкие холодные капли. Мост бешено мотало из стороны в сторону, треск досок казался рычанием. Если прислушаться, можно было различить суровый голос Бориса: давай же, иди живее! И Глеб пошел, одной рукой цепляясь за хлипкие перила. Другой он придерживал за пазухой деревянный крест. Шаг, еще один, еще. Ангел не спал: он ждал Глеба и радостно улыбался Настиными губами. Глеб тоже улыбнулся и, пригнув голову, шагнул еще. И еще. Крак! Сразу две доски полетели вниз, где их тут же поглотила вязь Безвременья. Нога едва не соскочила, но удалось вовремя пробежать по самому краю дыры.
"Давай, Глебыч, давай...!
Ободранные твари бешено выли с берега, им хрипло вторила какая-то неведомая птица. Душа от дикой какофонии дрожала и съеживалась в липкий комок. Последний порыв ветра оказался таким сильным, что Глеба швырнуло вперед, ударив лицом о стекло колбы. Это его и спасло: доски сзади осыпались, как дорожка из домино. От треска заложило уши. Плечом утирая текущую из разбитого носа кровь, он одной рукой уцепился за ремень, просунув под него пальцы, другой вытащил распятие и с силой ударил по стеклу. Раз, другой, третий. Мост снова мотануло так, что пальцы захрустели, но чудом удалось не вылететь за перила. Глеб сплюнул заполнившую рот кровь и продолжил яростно бить по стеклу, намечая тонкие, как паутина, трещины. Ветер ревел и тряс остатки моста, дождь заливал глаза и рот. Глеб продолжал с хмельной яростью ударять распятием. Еще раз. И еще! Откуда-то снизу, из кипящих недр, доносились вопли. Наверное, кричали души, служившие раньше досками для моста. Интересно, не среди них ли сейчас Борис?
От очередного удара стекло лопнуло, осыпав дождем осколков. Одно из креплений моста с хрустом обломилось, заставив его перекоситься. Колба опасно накренилась, но Глеб, зажав распятие в зубах, успел схватить протянувшуюся из разлома тоненькую руку. Сразу стало тепло, даже горячо.
"Я здесь, не бойся! Лети, Ангел! Лети, но не забудь про меня!"
Уже падая, Глеб краем глаза уловил какие-то перемены вокруг. Дождь и ветер утихли, развеялся липкий густой туман. Стремительно приближавшаяся снизу чернота вдруг остановилась. Он больше не падал, чьи-то руки крепко держали в воздухе.
Он медленно повернулся.
Ангел тряхнул головой, сбрасывая остатки стеклянного панциря и обрывки ремней. Крылья за спиной быстро чернели, обретали синеватый блеск. Глаза цвета переспелой вишни смотрели с недобрым лукавством. Даже лица стало не узнать - вытянутая морда то ли собаки, то ли крысы, с влажно блестящими желтыми клыками. Вот ты какой, цветочек аленький...
Мост внизу вырастал заново, буквально на глазах. Блестящие светлые, свеженькие доски, пахнущие спиленным деревом. Сверкающая цепь, обвившая... нет, не колбу, а большой стеклянный куб, в котором, прижавшись друг к другу, уснули два ангела: мать и крошечное дитя. Мир вокруг тоже стал другим: исчезли безглазые кошки, деревья-уродцы, мерзкая трава. С тихим шелестом на мягкий белый песок набегали розоватые волны. Даже небо из багрового сделалось бархатно-голубым.
- Новые хозяева, новый мир! - проскрипела Тварь над ухом. - Истинные ангелы... пусть сон их будет долог и сладок! Во сне они увидят серебряных птиц и золотых оленей, которыми скоро наполнится этот край...
Глеб скривился, то ли от фальшивой сладости таких речей, то ли от боли в руке. Оказалось, он все еще сжимает в ладони распятие. Пальцы дрогнули и разжались. Глеб и Тварь молча наблюдали, как крест летит вниз и скрывается в светлой воде.
***
Он с трудом встал с постели; тело ныло, будто его лупили палками, всю ночь. Порезы на коже нещадно горели. Ничего, заживет! Подумаешь, пара царапин.
Прихрамывая, Глеб прошел в соседнюю комнату. Два тела на ковре уже начали коченеть. Хорошо, что дозу он рассчитал правильно. Еще лучше, что Надя согласилась приехать и привезти дочь. Совесть не мучила, ввиду своего полнейшего отсутствия. Единственным способом спасти Ангела, было предложить ему своевременную замену. Как показал опыт - совсем необязательно добровольную. Осталось только воссоздать нужную видимость событий: не вынеся разлуки, мать вводит малышке сильнодействующее лекарство, а следом и себе. С нашими правоохранительными органами такое прокатит на ура. А дальше...
Тварь ждала, сидя на подоконнике и с хрустом разминая затекшие крылья. Видно, ей не терпелось умчаться прочь: пить кровь, ловить детей, плодить подобных себе? Кто ее знает!
- За тобой должок, Ангел, - Глеб тоже с наслаждением хрустнул спиной. - Не забыл?
Тварь ощерила клыки и зашипела, но не посмела возражать. Крылья втянулись в спину, кожа посветлела, глаза изменили цвет на небесно-голубой.
- Зачем тебе это? Она давно мертва! - "Настя" с любопытством посмотрела на своего избавителя, знакомым жестом отбросила со лба золотистую челку. Повзрослевшая Настя, очень-очень красивая, такая, какой она должна была стать. Глеб молча притянул ее к себе, зарылся лицом в густые ароматные пряди. Как сладко.
- Мне говорили, ты мастер иллюзий? Вот и дай мне то, чего я хочу - одна жизнь, рядом с ней. Ты ведь ждал своего часа столетиями, Ангел? Значит, сможешь подождать еще немного. А потом лети на все четыре стороны. Но сначала...
Настена лукаво улыбнулась и закинула ему руки на шею.
И жизнь началась...
Автор: Effi
Источник: https://litclubbs.ru/articles/40587-angel-za-steklom.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
