Черемуха в этом году цвела, как никогда, одуряюще пахла и сводила с ума. Не хотелось думать, работать, вникать в проблемы своего многочисленного потомства. Только сидеть у окна и дышать полной грудью. Пить сладостный аромат, как дорогое вино.
- Черемуха душистая с виною зацвела...
От тоски в Лилькином голосе любая, даже самая цветистая черемуха должна была скукожиться и осыпаться от стыда. Афанасий Петрович укоризненно кашлянул:
- Лилия! Во-первых, с весною, во-вторых - расцвела, а не зацвела. В третьих - что за кислые интонации, будто не про черемуху-красавицу речь, а про лимон или вообще вчерашний кефир! Который ты, кстати, вылила за окно, в бабушкину клумбу, видимо, считая, что ей будет вкуснее, чем тебе?
Внучка хихикнула:
- Деда, ты же меня не сдашь? Не могу я пить этот дурацкий кефир - сразу блевать тянет!
- Лилия!
- Ну, прости, тошнит от него, правда! Лучше бы инвайта или колы!
Афанасий Петрович укоризненно сдвинул мохнатые брови. На детей, в свое время, его брови действовали лучше волшебной палочки, моментом прекращая капризы. А этой стрекозе все нипочем - в зеленых глазищах так и пляшут бесенята.
- А от Есенина тебя, значит, тоже тошнит? Как и от математики с английским; есть одно хорошее средство, только принимается оно через зад!
- Деда-а-а! - Лилька повисла у него на шее, зная, что победа за ней. - Да выучу я этот дурацкий стих! Все равно, четвертные оценки скоро будут выставлять, последние уроки ни на что не влияют. Наша классуха вечно с ума сходит, другие учителя даже задания уже не дают! А ей лишь бы фигню какую придумать...
Афанасий Петрович безнадежно махнул рукой и Лилька тут же пулей вылетела за дверь. Судя по гневным воплям врезалась в Мишку - двоюродного братца. Подождав, пока перебранка и топот за дверью стихнут, старик подошел к окну. Черемуха-красавица совсем рядом - протяни руку и можно сорвать пышную кисть. Но не хочется: сорванные цветы быстро умирают.
Мысль о неизбежности конца отозвалась холодком в животе; тут же дала знать о себе тянущая боль, пониже груди. Будто там назревало, как в яйце, нечто живое, ворочалось, стучало в истончившуюся скорлупу. Под прижатой к животу ладонью слабые удары ощущались, точно отдельный пульс. Вздрогнув, он убрал руку.
- Фанечка, обед на столе! - хорошо, что заглянувшая в кабинет жена не увидела исказившую лицо гримасу. - Все в сборе, тебя ждем!
- Иду, Сонь, минутку еще! - проходя мимо большого зеркала в старой раме из темного дерева, Афанасий взглянул на себя. Пожилой мужчина с седым пушком на макушке. Круглые очки в тонкой золотой оправе, белая рубашка и элегантный серый галстук. Ничто не выдает приступа. Даже не побелел от боли, как часто бывает в последнее время. Только бы весь обед продержаться!
В столовой, за большим столом, застеленным парадной скатертью, торжественно разместилось потомство Афанасия и Софьи Потворовых. Два сына, две лапочки-дочки, с женами-мужьями, детьми. Семейство гудело на манер пчелинного улья, обсуждало новости, ссорилось, перебивало друг друга. Детишки пищали, баловались, тянулись к сладкому, получая от матерей по рукам.
- Дачу бабушкину надо продавать, нам с Серегой новый холодильник позарез нужен, и Олечку хотя бы раз на море вывезти! Врач сказал, с ее астмой это лучшее...
- А что, Сереженька до сих пор на новый холодильник не заработал? Говорили ему - иди со своего завода к Михе на заправку, частники хоть платят по человечески...
- Дачу не троньте, зря мы на ней ишачили три года? Лучше Олечку туда привозите, на лето, будет вам и воздух чистый, сосновый, и солнце с речкой. Заодно деньги сэкономите!
- Ты-то наши деньги не считай, нашлась тут...
- А ты дачу не трогай, не вам завещана! Бабуля сразу сказала - не продавать, она нашим детям!
Воздух звенел от напряжения. Афанасий без аппетита ковырял жаркое, стараясь отключиться от перебранки. Под ложечкой пульсировало, подкатывала тошнота. Жена с тревогой вгляделась в побелевшее лицо, ласково накрыла его ладонь своей.
- Фань, может, пойдешь приляжешь? Бледный ты совсем!
- Ничего, Сонюшка...
Дети приехали на неделю, к юбилею Афанасия и Сони. Сорок лет совместной жизни - это вам не шутки! И сыновья-дочки расстарались - собрались одновременно, семьями, чего не делали давно. В итоге, дом уже через три дня стал напоминать пороховую бочку с медленно тлеющим огрызком фитиля. Потомки шумно делили лучшие комнаты, место за столом, куски торта, старую дачу, оставшуюся от матери Сони. На свою беду, старушка не успела вовремя оформить завещание, что сделало злочастную дачу неким подобием сказочной репки. Орава внуков вносила свою лепту в общую суматоху, с гиканьем и топотом разнося дом в щепки. Старый пудель Марик старался лишний раз не вылезать из-под кровати, а британец Макс вообще со дня приезда гостей испарился в неизвестном направлении. Афанасию забираться и испаряться было некуда, увы. Хотя очень хотелось.
Ночью он медленно поднялся с кровати, долго, с нежностью, вглядывался в лицо спящей Сони. Такая знакомая складочка на лбу, морщинки возле рта... когда-то ее лицо было гладким и нежным, точно персик. Годы, да заботы никого не щадят.
"Старушка моя, все равно, ты у меня самая лучшая, самая красивая; если бы можно было вернуться в тот день, когда мы встретились первый раз и заново прожить вместе сорок лет..."
Соня тихо, ровно дышала, подсунув ладонь под увядшую щеку. Афанасий хотел коснуться ее губами, но побоялся разбудить.
Выйдя на террасу он долго смотрел на масляно-желтый лунный блинок, окруженный сахарной россыпью звезд. Дети и внуки спали, тишина казалась упоительной. Мерно выводил свою стрекочущую песню сверчок, ему вторил мягкий шелест листвы под теплым ночным ветерком. Как хорошо просто дышать. Просто жить. Просто...
Молчавшая до этого боль взорвалась внутри световой гранатой, швырнула на колени. Перед глазами вспыхнуло алым, брызнули слезы. Крик застрял в горле режущими осколками, не пропуская воздух. Изо рта потоком хлынула вязкая черная жижа.
"Время вышло!"
Не сейчас... еще немного, год, неделю... хотя бы, пускай сначала уедут дети!
"Нет. Время вышло, старик."
Прижимая рукой горящий огнем живот, Афанасий сполз по ступенькам крыльца. Корчась от боли, обнял шершавый ствол старой яблони. Сам ее сажал, еще до рождения первой внучки. Дерево, будто бы, коснулось его своим теплом, забирая боль. Только не закричать, не разбудить Сонюшку. И детей... не надо им это видеть и знать... сам решал, сам виноват, значит, и выносить все самому. Но разве можно было поступить иначе, в тот раз?
***
Та далекая, поздняя весна очень походила на нынешнюю - пышно цвела черемуха, теплый воздух насквозь пропитался ее ароматом. Но даже он не заглушал больничный смрад: лекарств, хлорки, безнадежной горечи.
Сонина грудь вздымалась с трудом, каждый раз казался последним. Афанасий, еще совсем молодой, студент педвуза, сидел возле кровати, ласково гладя тонкую исхудалую кисть. "Милая, солнечный зайчик, лапушка... живи, дыши! Поправишься, мы будем гулять втроем: ты, я и малышка. Видела бы ты, Сонюшка, какая она красивая..."
На самом деле, крохотная Дашенька тоже доживала свои последние часы, опутанная трубками и проводами, в специальном кювезе. Неделю назад, все перевернулось вверх дном: пьяный ошметок, которого язык не поворачивался назвать человеком, вылетел на перекресток. Раздолбанные серые жигули сбили разом троих людей, среди которых оказалась и Соня, на седьмом месяце беременности. Врачи сделали все, что могли, но они не боги. Теперь дочка и жена медленно уходили от него, куда-то далеко, в мир вечного солнца и не увядающей травы.
В детстве Афанасий увлекался старинными легендами и мифами, в том числе, шумерскими. Сказания о Гильгамеше и Энкиду глубоко запали в его сердце. Смог же Гильгамеш добыть цветок бессмертия из подземных глубин, чтобы вернуть к жизни самое дорогое! Хотя и не сберег его, по глупости. Попади такой цветок в руки Афанасия, он не стал бы тратить время на купания в реке, и уж конечно, не бросил его на берегу! Он бежал бы со всех ног, забыв про сон и еду.
Эта мысль въелась намертво в убитый горем разум.
Неделю спустя, неверными пальцами завязывая узел на бельевой веревке, Афанасий шептал, как заклинание: "Если бы только найти этот цветок... если бы только найти... если бы только... если бы... если..."
Соня ненадолго пережила дочь. Их сердца перестали биться с разницей буквально в час, и в тот же миг оборвалось сердце самого Афанасия. Незачем стало жить, ходить на пары, брать подработки, писать дипломную работу, есть, дышать.
Если бы только найти... если бы только...
Веревка стиснула горло, но разницы он сначала почти не ощутил - оно и так было сдавлено непосильным горем. Какая разница, есть в легких кислород, или нет?
Сквозь агонию бьющегося в петле тела мысль продолжала стучать в виски - единственная, нелепая, бесконечная: "Если бы только... если бы только... если бы..." Сердце, лишенное воздуха, постепенно остановилось, но мысль продолжала биться в мертвом разуме, точно последняя живая рыбка в большом аквариуме.
Он стоял на перекрестье темных, спутанных дорог. Покрытых пылью, запятнанных чьей-то кровью, испещереных следами человеческих ног и лап неведомых зверей. Ни солнца, ни луны - нерушимая тишина и космы сухой серой травы по обочинам таких же серых троп. Обитель тех, кто умер еще до того, как сюда попасть. Мертвые души, как у бессмертного Гоголя. Соню он здесь не найдет. Но Сонечка будет искать его на светлых, залитых солнцем дорогах для чистых и безвинных душ, а не найдя, побежит сюда, в серость и пыльную тишину. Если бы он только смог найти цветок...
Здесь обитель мертвых душ и сухой травы, здесь не растут живые цветы. Где искать цветок Жизни и Смерти, если не в краю вечных теней?
Потерпи, родная!
Он бежал по серой пыли, сквозь колкую сухую траву, расталкивал сонмы мертвых душ, бредущих призрачным потоком. Крича от боли, проплывал ядовитые озера, чья вода жгла злее едкой смолы. Сбивал ноги об острые черные камни, внося лепту в кровавые цепочки следов на дорогах. Глотал спертый воздух неживой грудью, швырял булыжники в жадных до мертвечины облезлых птиц. Он всюду искал цветок Жизни и Смерти. И нашел.
Гора человеческих тел служила грядкой проросшему сквозь плоть черному скользкому стеблю. Корни пронзали лица, животы, спины; жадно пульсировали. Люди слабо шевелились, стонали, постепенно таяли, становясь удобрением цветку. Разбухший бутон цвета сырой плоти медленно склонился к гостю.
Так вот ты какой, цветочек аленький...
"Молю, верни мне Соню и Дашу! Дай им жизнь, я припаду к твоим корням и стану пищей тебе!"
Бутон качнулся, хотя ни ветерка не было кругом.
"Живой... твое тело наверху еще не остыло. Живым тут не место. Уходи."
"Я уйду, вместе с тобой! Я принесу тебя в мир живых и ты вернешь мне Соню с малышкой! А потом делай что пожелаешь..."
"Я желаю... желаю быть живым, смертный... я дам тебе то, о чем просишь, а потом возьму твою жизнь! Все твое станет моим!"
Корни пронзили лицо Афанасия, грудь, живот. Он долго кричал в пыльной пустоте, пока нутро и вены наполняла черная едкая кровь. Воздух в груди стал вязким киселем. Как больно сделать даже вдох! Если бы только ушла эта боль. Если бы можно было сделать шаг назад и все изменить. Если бы только... если...
И она ушла. Боль от пронизывающих плоть корней, стягивающей горло веревки, глаз, воспаленных от бесконечных слез. Он медленно шел спиной вперед, на ходу развязывая петлю, пока время отматывало такие же тугие петли прошлого. Час за часом, день за днем; холодная ладонь Сонюшки в его руке, монотонный писк приборов. Крохотная дочка в кювезе и проводках. Срывающийся голос матери в телефонной трубке: "Сынок... Сонюшка в больнице..." первый толчок маленькой пятки в круглом тугом животе любимой.
"Фанечка, любимый, скоро нас будет трое! Я только сегодня от врача... Ты рад?"
Он сидел у окна, глядя на желтую, точно спелая дыня, луну. В кроватке мирно посапывала маленькая Дашенька. Соня, устав за день, прикорнула возле нее в кресле.
"Я даю тебе сорок лет жизни, влюбленный безумец. Потом твои душа и плоть, каждый вдох - станут моими. Даже стены и крыша дома, который ты выстроишь для НЕЕ. Я пущу корни в плодородную землю живого мира, я засею ее своим семенем, и живущие на ней станут пищей новым цветам смерти. Но я не трону Соню и ваших детей. А пока - живи, глупец..."
***
- Папочка, ты слышишь?
- Фаня, родненький... открой глаза!
- Деда... не умирай!
- Где эта гребаная "Скорая"?! Дашка, звони еще! Уже двадцать минут...
Афанасий лежал в постели, наблюдая, как суетятся вокруг домочадцы. Пудель Марик, поставив лапы на край постели, лизал ему руку, на животе сидел толстый Макс и озабоченно заглядывал в глаза. Он у себя дома, живой; но почему?
"Шумно. Плохо. Слишком много запахов, воздуха, солнца, - прошелестел в голове знакомый скрипучий голос. - Оно жжет, твои гадкие дети кричат так, что моя плоть разрывается от боли! Забирай назад свою жизнь, смертный, и избавь меня от страданий, как я когда-то избавил тебя!"
Похоже, никто из домочадцев не видел скорчившийся в углу комнаты черный цветок, запустивший корни глубоко в стену. Здесь он выглядел совсем несчастным и крошечным. Теперь Афанасий понял все. Живым не место в холодном мире мертвых так же, как мертвым - в мире солнца. Сорок лет назад он искал себе смерти, а мертвый цветок - жизни на земле. Они оба были неправы. Но время все расставляет по местам.
"Я посажу тебя в самом тенистом углу сада, где нет солнца, - мысленно пообещал Афанасий, поглаживая кота. - А когда мое время придет, мы вернемся в обитель мертвых вместе. Не так долго осталось ждать. И впредь, будь осторожнее со своими желаниями, цветок!"
Весна за окном - их с Соней не последняя весна - продолжалась...
Автор: Effi
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46483-dary-mertvyh-cvetov.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
