— София, вы сказали, у вас — «хасидские сыновья и внуки», да?
— Хасидские, суперхасидские, оба. У Давида, моего младшего сына, — одиннадцать детей. Семь девочек и четыре мальчика. Их не так просто воспитывать.
— Скажите, как это получилось? Как они оказались в хасидизме?
— Так вышло из-за этого театра, понимаете? Я же уехала из Польши в Израиль, дальше училась в университете, потом эта страшная химия, всё такое. И для меня окружающее представлялось так: театр, в котором всё было смешно и совершенно нереально. Потом было всё, чему мы учились в Польше: что все евреи сгорели в Освенциме, что все религиозные остались в krematorium w Oświęcimie. Это было для меня понятно, вы в Израиле не увидите такие вещи.
В Иерусалиме есть специальный район, где живут только религиозные евреи. Я как-то совершенно случайно попала туда. Я думала: «Что это такое?» Какой-то туннель времени меня привел в это место, Меа Шеарим[2]оно называется. Я говорю: «Что, они там живут? Интересно, мне сказали… что все умерли, и никого не осталось». Это был первый инцидент. В Иерусалиме.
А второй инцидент был в Бней-Браке[3] — это тоже очень религиозный город. Я пришла с моими двумя сыновьями — Михаилу было десять, Давиду было пять — показать им, что такое праздник Симхат Тора[4]. Это самый веселый праздник у евреев: они танцуют со святыми свитками Торы. В Торе заключены правила, регулирующие жизнь евреев. Ничего веселого нет в такой юридической книге. Но когда мы понимаем, что эти правила — от Бога, мы можем праздновать, радоваться, что мы избраны, нами руководит Бог. Я хотела детям показать эту еврейскую радость. Вот так я попала в Бней-Брак к хасидам и, конечно, не имела понятия, куда мы попали. Куда и зачем? А там еще так: в синагоге женщины наверху, мужчины внизу[5]. Никто со мной не разговаривает — это хасиды, они не разговаривают с женщинами. Я никого не знаю. Эти два мальчика бедные пошли вниз, а я пошла на два этажа вверх.
Сегодня в Вижнице[6] все дети знают этот рассказ: женщина пришла с двумя детьми, неизвестно откуда, почему и зачем, а ее младший сын сегодня — самый главный для всех раввинов. Или почти самый. Там есть самый главный ребэ, а Давид второй.
Я была после развода. Иду на второй этаж, а мои дети остаются внизу, там и окна нет, это не балкон, там проем шириной в один сантиметр — вот всё, что вы видите. В праздник Симхат Тора мужчины танцуют со свитками Торы, они должны сделать семь кругов. И когда они делают пятый круг, молодые отцы берут маленьких мальчиков к себе на плечи. Мой папа тоже меня брал на плечи, это я еще помнила с Ленинграда. У каждого ребенка есть свой папа, все дети с отцами, а мой Давид один. Мне было так тяжело, было очень больно.
Тогда я себе сказала так: «Если никто не обратит внимания, что здесь есть маленький ребенок, один, и не возьмет его на плечи, чтобы он имел такую же радость в сердце, если они не заметят, значит, я буду тут в первый и последний раз, я больше такого эксперимента проводить не буду». И, конечно, я очень плакала, и всё такое. И в этот момент я увидела, что мой Давид сидит у кого-то на плечах, и он мне помахал. Я увидела это! Он тоже меня видел. В молитве на Йом-Кипур есть такой фрагмент: человек в руках Бога. Он может измениться постепенно или за один раз — как будто его сожжет огонь, в хорошем смысле, — и он останется в этом новом состоянии. Вот так было с Давидом.
После того раза, когда он сидел на плечах и помахал мне рукой, он там остался. Что значит остался? Мы туда ходили. Я жила в очень нерелигиозном городе, Гиватаиме, десять километров от Бней-Брака. И мне это очень нравилось, конечно, я туда приходила, я смотрела и говорила: но это же не театр! Ида Каминска — это не театр, это всё как было. Этот хедер, эти пейсатые евреи, эти штраймл[7] на голове — это не театр, это реальность.
Я очень сентиментальная, и приходила туда только для того, чтобы плакать. И женщины, что стояли возле меня, так и говорили: «Эта женщина, которая всё время плачет». Они даже не знали, как меня зовут. «Она всё время плачет». А я плакала потому, что у меня перед глазами были эти сцены: гетто, лагеря в Польше, и всё такое. Я смотрела на раввина и думала: «Боже мой, за что же их убивали…» — и так было несколько лет. Мы ходили туда в субботу, там проходит очень еврейская суббота, очень религиозная, они поют до двух-трех часов ночи. Я с маленьким Давидом, я наверху стою, а он — внизу.
— А старший сын?
— Старший сын, Михаил, названный в память о моем дедушке, — тоже религиозный, но он пошел по другому пути. Он был в религиозной школе — ешиве, потом был «красным беретом», парашютистом, служил три года в армии. Сейчас он адвокат, прекрасная семья, живут в Иерусалиме, у него трое детей.
— Давид тоже закончил ешиву?
— Да, когда Давид подрос, он сказал, что тоже должен пойти в ешиву, но его не захотели принять. Потому что он мог испортить весь класс, всю школу. Он пришел из другого мира, он другой. Отказали… Всё было хорошо: хорошие отметки есть — есть, телевизора дома нет — нет, в субботу в транспорте не ездишь — не езжу, газеты не читаешь — не читаю, всё прекрасно. Но они не хотели его принимать. Ему было двенадцать. До бар-мицвы[8]. Они должны были ему отказать, и они нашли причину: «Ты знаешь идиш?» — «Нет, не знаю». Он же не будет врать. «Не знаю». Ну, тогда мы тебя не можем принять.
Но Давид… ему сказали «нет», он такого не принимает. Мы пришли домой, он позвонил моему папе и сказал: «Дедушка, с сегодняшнего дня по телефону ты говоришь со мной только на идиш. Я через год должен быть в этой школе». И так было. И что вы думаете? Он не просто говорит на идиш — он лучше всех говорит, он пишет на идиш, он читает лекции на идиш. Лекции! Я говорю, как это возможно, я училась, у меня matura, а ты так прекрасно говоришь, как будто бы сто лет был хасидом… Вот так было. Это Давид. Это вау, Давид — это вообще.
Я хочу сказать: что определяет всю нашу большую богатую судьбу? Один случай. Какой случай? Если бы его не взяли на плечи и никто бы не посмотрел на него — он в жизни никогда бы туда больше не пришел. Один случай. А еще что… Ведь написано: «Люби своего ближнего, как самого себя»[9], чтоб мы смотрели, кто возле нас, какой-нибудь ребенок или другой уязвимый человек. Смотри, кто возле тебя нуждается в твоей помощи. Но это мое понимание. Смотри за самыми близкими, и тогда ты увидишь самое далекое. До сегодняшнего дня я не знаю, кто тогда взял его на плечи. Это мое понимание, и это я передала моим детям. Смотри, кто возле тебя.
— Расскажите об учебе ваших детей.
— Мои дети пошли в школу, в которой я ничего не понимала. Я начала читать Талмуд. Я ни одной строчки не могла понять. И я себе сказала: «Что? Я уже закончила вуз, я изучила химию, и я не могу читать этот Талмуд?» Для меня химия — самое тяжелое. Всё, что не химия, не считается. Я ничего не понимала. Ничего. Я вообще не могла дочитать до конца ни одной строчки. И тогда мне очень помогли рассказы Эрнеста про раввинов, про то, как он учился. Что, дети могут учиться по десять часов в день? Я такого не знаю. Как дети могут учиться столько часов! А где спорт? А где кино? А где театр? Это мой свет. Это мой мир. А тут они в другом мире.
Я вам кое-что расскажу, и это не анекдот, это правда было. Я же очень люблю одеваться, я очень люблю моду, да. И приехал, ни больше ни меньше, Юдашкин. Он был в Израиле. Ну, сначала я сказала: «Ой, Юдашкин!» А мне не с кем идти, у меня только двое сыновей в кипе. Я взяла моего сына Михаила, ему было восемь лет. И я сказала сыну: «Я извиняюсь. Но мы пойдем смотреть платья Юдашкина». И он пошел, но не сам пошел — это я его потащила. Вот это был мой мир. А их мир был другой. Я не то чтобы не имела права туда войти, но я ничего не понимала, я их только портила.
— То есть вы расслабились в каком-то смысле? Перестали волноваться, а отпустили детей в тот мир?
— Абсолютно, как вы сказали. Понимаете, я жила в четырехкомнатной квартире, а мой сын Михаил должен был жить в одной комнате с другими: их там пятеро мальчиков. Я думала: «Что такое, что, я плохая мама? Забирают моего сына». Для меня это был первый ребёнок, Михаил. Ну, конечно, он самый хороший, самый прекрасный. Я поехала в ешиву, и тогда у меня была такая мысль: «Ведь всё-таки эти раввины уже двадцать лет воспитывают таких прекрасных михаилов. У них опыт, у них понимание, они знают, что делают». Потом я отпустила Михаила: «Всё, иди, всё будет хорошо».
Со вторым сыном было еще тяжелее. Вы знаете, это как в истории Ханны, как она… это из Библии. Но раввины моих сыновей научили: пониманию, знаниям, ремеслу, подходу, еврейским праздникам, почему они важны. А что, я могу им это дать? У меня же нет таких знаний. Не сыновья шли за мной, а я шла за ними. Эрнест мне помог понять, что есть раввины, которые будут вместо меня и вместо их отцов. Вот они будут воспитывать моих сыновей, вводить их в жизнь. Я бы без него не разобралась… Не с кем было посоветоваться. Мне было очень трудно. Вот это понимание и уверенность, что всё правильно, дал мне Эрнест.
— Ваш первый муж, их отец, был религиозный человек?
— Его звали Артур, он был из Польши, из Варшавы, польский еврей. Артур — это самый антирелигиозный человек в Израиле. Не просто нерелигиозный, а антирелигиозный. Потому что оба его родителя — польские коммунисты. И потому, что он занимался археологией. В Израиле — мы же Святая земля! Что значит святая? Тут везде захоронения: святая земля, святые гробы. В смысле, что эти археологи — они всё раскапывают, потому что им интересно. А религиозные евреи с ними воюют, понимаете? И у этого самого нерелигиозного профессора археологии получился хасидский сын. И не просто хасидский сын. Они очень похожи, они — копия один другого. Смотрите, я не блондинка, у меня нет синих глаз. Вот Давид — блондин, и синие глаза. Как и его отец, будто фото на память. И что самое интересное, Артур — археолог Средиземного моря, в смысле, всей этой территории, он очень знающий человек, профессор. И Артур может говорить только с Давидом, потому что только у них двоих общие темы. Какие общие темы? Талмуд. Талмудические темы для разговора. Они оба интеллектуалы и, конечно, оба знают Талмуд. В Талмуде есть всё про историю, все раскопки по Талмуду идут. Названия, старые города, старые ешивы. Только Давид может говорить с Артуром на эти темы. Когда люди ищут объективную правду, а не защищают только свой подход, они могут иметь взаимную пользу от этого общения. А не обижаться, защищаться, и всё такое. Это тоже курьез моей жизни. Не то чтобы я готовила Давида для Артура, так вышло.
И вообще, Давид — это вау… У него появились лидерские качества. У него есть знания, с одной стороны, и у него есть талант рассказчика, талант оратора. Он пишет речи для больших раввинов. И он издал тридцать книг, а ему только сорок лет. Это очень интересные, уникальные книги… только мудрые мысли от раввинов, он не будет писать светские книги. А чтобы писать такие мудрые еврейские книги, надо иметь очень большие знания, глубокие, понимаете? И раввин должен ему подтвердить, что всё правильно написано. Очень много можно рассказывать про Давида. Он сам — один большой рассказ, и он это знает. Я сказала: он мой ученик, и я его ученица тоже. «Давид, мы должны сделать нашу жизнь такой, чтобы можно было писать рассказ. А если это не рассказ, то это не жизнь. Это только две даты на могильной плите. Ничего не стоит! Так что живи, чтобы потом твоя жизнь стала рассказом».
— Как Эрнест относился к религиозности ваших детей?
— Откуда я вообще узнала про ешивы? Только от Эрнеста. Про ультраортодоксальные ешивы я узнала только из его рассказов, они были очень поучительные. Как они учились, как они жили — без родителей, это же интернаты. В одной комнате пять-шесть человек. Почему они любили этих учителей? Какие дети любят своих учителей? Никакие. Ну, нормальные дети не любят. Не любят, их принуждают… слушайте, там была такая дисциплина. Это было в маленьком городке в Словакии, не в Вене. Они жили… Я не знаю, что такое богатство, но семья, которая имеет восемь комнат, — это не бедные люди, да? Восемь комнат, две прислуги, машина, четверо детей, один сын. Это был Эрнест, третий ребенок. Его отец действительно был из очень религиозной семьи. Это аристократия была. И его отец сказал матери, что он посылает своего Эрнеста учиться в ешиве в какой-то задрипанной деревне. Из такой королевской Вены. Его мама, мадам Браун, сказала: «Да, он будет учиться в ешиве, хорошо. Где балкон?» У них был такой очень красивый балкон, я видела это. «Я прыгаю с этого балкона». А его отец, Йозеф Браун, говорит: «Хорошо, я тебе открою окно. Хочешь? Пожалуйста, открыто окно. Всё открыто». Она не прыгнула, и Эрнест поехал в эту ешиву. Туда надо было ехать почти целый день поездом, с пересадками.
Там они начинали учиться в пять часов утра. Пять часов утра — подъем, но не гимнастика, не такие глупости, как гимнастика. Надо умываться. Всё такое религиозное, они пили и кушали, смотрите, какая полезная пища. Они пили свежее молоко, от коровы — свежее теплое молоко, и свежий хлеб. И он помнил запах этого хлеба до сегодняшнего дня — запах свежеиспеченного хлеба. Вот так они начинали день. До десяти вечера учились. Если вы мне скажете, что это интересно, что это прекрасно, я вам не поверю. Но да — это интересно, это прекрасно.
Эрнест был самый младший из учеников. Туда приезжали еврейские дети со всей Европы, и все потом делали большие карьеры, без университета. Например, один из его товарищей стал после войны главным раввином Великобритании — рав Соломон Шенфельд[10]. Эрнест был совершенно нерелигиозным после войны, потому что его родители погибли, и много других евреев погибло. И он очень любил учиться. Но когда я сказала: «Хорошо, прекрасно! Ты учился в ешиве, теперь Давид пойдет в ешиву». Ах, вау, он чуть меня не избил, физически. Он говорит: «Ты что, с ума сошла? Это было так давно. Его там не будут учить физике, и никакой математики там не будет. Что ты делаешь? Ты ничего не понимаешь!» Я сказала: «Я ничего не понимаю, хорошо, но ты стал таким большим человеком благодаря чему? Благодаря учебе в ешиве. Всё, мой сын туда пойдет».
Это не проходило без проблем, всё время всегда были проблемы. Ну и что? Всё равно… Я осуществила свои фантазии, понимаете? Я что, была в ешиве? Никогда. Я знаю, что туда женщина не может прийти посмотреть. Никогда не видела, где мой сын находится. Какая комната, какая кровать, где вешалка… ничего. Это не важно, это всё равно, знаете, по результатам судят.
Ученики раз в месяц приезжают домой. И всё равно они бегут в ешиву обратно. Я никогда не могла понять, как так, что такое. У меня была четырехкомнатная квартира, у каждого ребенка — своя комната, даже туалет. А он там живет: четыре, пять мальчиков в одной комнате. Ах, только ешива, только ешива.
— Какие отношения были у Эрнеста и Давида?
— Эрнест и Давид? Вообще, Давид — это какое-то чудо-юдо... Меня спрашивают, как он дошел до хасидизма. Это не вопрос. Вопрос, как у меня получился такой сын, с такой хасидской душой? Я что, хасидка? Я не хасидка. Почему? Это какой-то план был, что именно я должна его воспитывать? Он должен был быть сыном какого-нибудь большого раввина. К моему самому большому удивлению, у Давида есть такое свойство, его как будто намазали медом. Его все любят. Он ни с кем не ссорится. Я — наоборот. Нет, меня тоже любят, но я — скандалистка. Эрнест его обожал. Эрнест всё оставил мне после своей смерти, было такое завещание. И там было указано, что я как ответственная за воспитание обоих моих сыновей — это были не его сыновья, это понятно, — должна продать две машины, чтобы обеспечить их религиозное воспитание.
— Религиозное?
— Только религиозное. Эти ешивы. Ну, и абсолютно понятно: то, что он сделал для моих двух сыновей, никакой отец бы не сделал. Это ему было важно. Не чтобы они пошли в университет, окончили политех и стали инженерами, докторами, а чтобы получили только религиозное образование. Слава Богу. Девятнадцатого февраля будет двадцать шесть лет, как я вдова, и мы ходим на его могилу. Мои сыновья, Михаил и Давид, всегда приходят к нему поблагодарить за дорогу, которую он указал: идите по этой дороге.
— Это имеет большое значение, потому что каким-то образом получилось, что ваш прекрасный талантливый муж воспитывался как раввин, и потом ваши дети стали раввинами, — вы видите, круг замкнулся. Всё имеет отношение ко всему.
— Да, это правильно. Они ему благодарны. Так в еврействе говорится по Талмуду: тот человек, который дает обучение сыну своего товарища или друга, считается его отцом. Не биологическим отцом, но духовным — тем, который дал направление, как двигаться по жизни.
У человека, у которого нет прошлого, не будет будущего. Ни настоящего, ни будущего. И те, кто ничего не знают и не помнят, не знают про то, что был Холокост, — эти евреи говорят так, как вы сказали: теперь не надо об этом, теперь новая Германия, тех, кто это делал, уже нет в живых, давайте построим всё снова. Не будет такого. Я в это не верю. Я — наоборот, я обязываю моих детей, чтобы они об этом знали, и мои внуки чтобы тоже об этом знали. Не из книжек. Чтобы пришли ко мне домой, и я им покажу, что это — от моего папы, это — от моей мамы, и расскажу, что такое блокада, и всё такое. Они будут знать всё от меня. Не из уроков в школе. Не надо уроков. Каждая семья должна так делать. И это обязанность каждой бабушки, каждого родителя — передать из поколения в поколение. А как вы сделаете традицию без этого? Не будет никакой традиции. Если вы отмените прошлое — ничего не будет. Другое дело, как представить прошлое и какие из этого должны быть выводы. Но вымарать это, сделать delete, как на компьютере, delete, ничего не было — это... страшно. Это неправильно. Это значит оторвать корни у этих детей. А дерево может расти без корней? Не может. И дети тоже не могут расти без того, чтобы знать, откуда они вообще происходят.
— Расскажите, пожалуйста, про Михаила.
— Михаил — это первый человек в нашей семье. Он первый с кипой на голове пошёл в религиозную школу. Я не имела никакого понятия, что это религиозная школа, но мне очень нравилось, что там была дисциплина: как в Польше, как в России — уважение к учителю, когда учитель входит в класс, все встают, никто к нему не обращается на «ты». В России ученики обращаются к учителю на «ты»?
— Нет.
— Нет. Вот видите… А тут все говорят на «ты». Это для меня ужас, ужас. А в религиозной школе была дисциплина, было уважение, было всё так, как, я знаю, должно быть в школе.
— Поясните мне, пожалуйста. Есть история про то, как вы с Давидом пошли в синагогу на праздник, и его незнакомый мужчина взял на плечи. И после этого Давид…
— Там остался.
— А Михаил где был в это время?
— Он был вместе с Давидом, только Давиду было пять лет, а Михаилу — десять, его никто бы не взял на плечи. И Михаил уже с семи лет ходил в религиозную школу, которая только мне нравилась, никому больше не нравилась.
— Почему он туда пошёл? Сам решил или вы его туда направили?
— Я его туда послала, я его записала. Я сказала: «Ты идешь в эту школу». Это была для всей семьи революция, потому что никого религиозного у нас не было. Только моя двоюродная сестра и ее подруга Мирьям были религиозными. И они мне очень помогли, объяснили… А Михаилу очень помогала его учительница, они с моей сестрой были подругами. Поэтому у Михаила были все возможности получить помощь.
Потом оказалось, что Михаил дислексик. Мы тогда даже такого слова не знали. Он всегда был самым плохим и самым любимым учеником в классе. Он очень симпатичный. В классе его учителя любили. Но оценки! Он даже не знал, как выглядят его оценки. Самый плохой ученик. Потому что все говорили «он из неполной семьи». И мне это надоело, я сказала: «Ну, хорошо, если я буду всегда разведенная, так он всегда будет плохой ученик?» Это же несправедливо.
Я решила изучить, что такое дислексия, чтобы понимать всё про моего сына. Три месяца я изучала в университете, что такое дислексия и как можно помочь Михаилу. Ему же всё время говорили: «Что с тобой? Ты не можешь писать как человек?»
Вначале я применяла метод моей мамы. Моя мама говорила: «Ты не умеешь писать, хорошо. Будем заниматься чистописанием». Нам задавали написать три строчки одной буквы, а моя мама говорила: «Три страницы». Ну, это русский метод. А Михаил же израильский ребенок, они не знают таких приказов. Я закрыла дверь к нему в комнату: «Три страницы, ты будешь писать весь израильский алфавит». Он мог обратиться в милицию или подать на меня в суд за издевательство….
— Сработало?
— Нет. Это было издевательство. Не сработало. Какие у него были проблемы? Во-первых, концентрация внимания — пятнадцать минут, потом оно отключается. Во-вторых, у него нет координации между глазами, руками и мозгом, он все буквы переворачивал. А что сработало? Когда я поняла, какие у него проблемы, я заплатила учителю. И Михаил с ним изучал ивритский алфавит, каждую букву учился писать час. Сегодня он очень хорошо пишет. Но он не пишет, он рисует эти буквы.
Тогда я ему организовала сдачу экзамена, который как раз только был введен в Израиле.
Все дислексики — это первые дети в семье: мальчики, от года до десяти, девочки тоже бывают, но от года до десяти — это мальчики… Очень интеллектуальные. Эйнштейн был дислексик, Агата Кристи была дислексик. Я сказала: «Ну, прекрасно, гений родился».
Потом он пошел в религиозную школу. Что в ней было самое прекрасное, что отличало ее от всех других? Я всегда думала, когда у ребёнка нет никаких отметок, он будет не в школе, он будет на улице, его выгонят. Или он останется на второй год. А в религиозных школах, ешивах, они так не делают, не оставляют детей. Мне это очень понравилось. Они сказали: «Мы за отметки не выгоняем ребёнка из школы, он останется». Ещё они сказали: «Это не ваша проблема как матери. Отметки — это проблема самого ученика. И он останется в этой школе, если только он не будет портить весь класс, потому что ему же нечем заняться в классе». Но все его очень любили.
А ещё, поскольку его родители были в разводе, Михаил стал консультантом для всех детей, у кого родители тоже развелись. Ему это так понравилось! Даже учителя посылали других детей к нему. Потому что все плачут: «Ой, я такой бедный, я такой несчастный!» Михаил говорил: «А что плохого? У меня всё в двойном размере — один раз меня балуют у мамы, другой раз у папы. Мне в два раза лучше». Такой оптимистичный подход.
Это был Михаил, все его очень любили. Потом он пошёл ещё в высшую ешиву, и тоже без отметок. Четверо его друзей из того же района, где мы жили, поехали в эту высшую ешиву и попросили директора школы, чтобы Михаила приняли. Без документов, без оценок. Его приняли.
Я считаю, это очень хорошее воспитание. И что такое товарищи, и что такое авторитет учителей, раввинов. Они подходили к этому с таким пониманием.
Благодаря раввинам в школе и его товарищам он дошёл до армии и был там парашютистом. Неважно, какие у тебя оценки, важно — какой ты человек. Вот такие у него товарищи. Я их всех знаю, конечно. Я их очень ценю как людей.
— Расскажите, он закончил высшую ешиву и пошёл в армию?
— Да. Тогда как раз ввели такое новшество. До армии оставался еще один год. Допустим, они должны идти в армию в восемнадцать-девятнадцать, а он пошёл в двадцать лет. И у него был год подготовки от его ешивы, потому что там все раввины служили в армии, они все офицеры. Потом двое из тех раввинов, которые преподавали в ешиве, стали главными раввинами израильской армии. Это очень-очень прекрасные люди. Они следят, и, если у какого-то солдата проблемы дома или другие какие-то проблемы, они всё время вместе с ним, они помогают ему. Или когда трудности, ну, в армии всегда трудности, — они всегда помогают.
Между прочим, эта служба в армии была очень хорошая, он там познакомился со своей женой. Когда он пошёл в армию, у него ещё не было аттестата зрелости. И там работала его будущая жена, она должна была солдатам помогать как социальный работник. Это была ее служба. И она сказала: «Как это можно, ты из такой семьи, а у тебя нет свидетельства об окончании школы!» Он говорит: «Ну, нет свидетельства, я не могу, я дислексик, я не умею». Она… она очень такая израильская девочка. Говорит: «Что значит, ты не умеешь? У тебя будет это свидетельство!» И она сидела с ним, занималась. Я тоже должна была с ним сидеть над ивритом… Я знаю иврит, но не знаю грамматику. И он меня так мучил с этой грамматикой, все падежи, всё… Но он получил свидетельство. А потом они поженились.
— Сколько служат в Израиле?
— Мальчики служат три года, тридцать шесть месяцев. Девочки два года. Это нормальная служба.
На этой службе он потерял двоих своих друзей-офицеров. Но у него остались прекрасные товарищи, и по сей день они дружат.
— А он сам выбрал, что пойдёт в парашютисты? Как так получилось?
— Ешива перед армией, на один год каждый может туда пойти, — это как подготовка для религиозных солдат. Потому что у хасидов двойная трудность — у них молитвы, у них суббота, у них правила — что можно, что нельзя. Они выходят из религиозной среды, где свои обычаи, свои привычки, свои товарищи, и попадают в совершенно другое общество. И наставники заметили, что после этого большинство бывших солдат уже не такие религиозные. Потому что там девочки, там не соблюдают субботу… это другой стиль жизни.
И поэтому раввины-офицеры перед службой вводят их в курс дела, и они всё время с ними. Я думаю, что Михаил был больше на связи со своими учителями, чем со мной. Я же не знаю армию, я никогда не была в армии. А там, в ешиве, люди, которые хорошо понимают и помогают.
Когда Михаил туда пошёл, такой порядок был только второй год. До этого не было никакой специальной подготовки для религиозных солдат, а сегодня их очень много. Моя внучка тоже служит в армии, она офицер и религиозная. Между прочим, у них больше мотивации, я так считаю.
— Что с Михаилом было дальше, после армии и женитьбы?
— Потом он полгода пробыл в Индии. Уже с женой. Они знают, что я против этого, против Индии и всё такое, но я не вмешивалась. Когда из Израиля едешь в Индию, надо сделать шестнадцать уколов — прививок. Там же сырую воду нельзя пить, воздух нехороший, и все эти условия… Но Михаил сказал мне: «Всё будет в порядке». Они были там, потом вернулись.
Жена Михаила очень любит учиться. Вот, закройте её в комнате на двадцать четыре часа, одну с книгой, и она всё будет учиться. У неё фотографическая память. Она написала докторскую работу по Талмуду. Первая женщина, которая сделала такую работу, в университете имени Бар-Илана, это религиозный университет, один из пяти университетов. И она получила высокую награду за свою учебу — стипендию. Не каждый получает, но ей полагалось. Это называется ректорская стипендия, от ректора.
Но она такая религиозная феминистка, потому что она всё знает, но она не будет раввином. Женщины-раввины устраивают скандалы.
Будь женственной — это хорошо.
Будь красивой для своего мужа — тоже хорошо.
Будь дома с детьми.
У неё такой мозг и способ мышления, как у раввина. Да, она должна была быть мужчиной. Потому что раввин с такими знаниями, как у нее, может отвечать на мои вопросы.
Что такое раввин? Вы к нему приходите, задаете вопрос, он вам отвечает. По Торе, он объясняет то, что написано в Торе. Она не может этого делать, как женщина. Она знает об этом.
А потом Михаил тоже получил высшее образование, только шесть лет тому назад.
— Какое образование?
— Он закончил юридический факультет. Он юрист, Михаил. Со всеми его приключениями — он юрист.
— Если он недавно закончил, то это просто он так долго учился или до этого чем-то занимался другим? Он был раввином?
— Михаил не был раввином. Они живут в Иерусалиме, а он работает в Тель-Авиве, поэтому почти каждый день приезжает в Тель-Авив. Однажды мой адвокат ему сказал: «У тебя такая ученая жена, а ты будешь никто, ты будешь коврик для неё».
И это было правдой. Жена-карьеристка. Вы же знаете. Вы карьеристка, я карьеристка… Тот, у кого десять классов образования, — кто это для меня? Я же не буду уважать такого человека. Вот это мой адвокат ему и сказал: «Ты же сейчас никто, Михаил, у тебя такая ученая жена, она тебя бросит». Тогда Михаил его спросил: «А что я должен сделать?» Он говорит: «Иди учиться, ты будешь юристом. Да? Да».
Михаил уехал от адвоката в Бар-Илан и в тот же день нашел юридические курсы, записался.
— Как подействовала беседа!
— Если бы я ему сказала, конечно, он бы меня вообще не послушал, а это мужчина мужчине говорит. Не его отец. Говорит: «Ты же никто, пустое место». Я не могу такое сказать, вы тоже не можете сказать. А он думал всегда, что «о-о-о…», он такой, такой красивый, он такой высокий, он такой парашютист, и все будут млеть перед ним. Никто не будет млеть. Вот это разговор мужчины с мужчиной, я такого не умею.
— Так, он закончил юридический факультет, и у него сейчас практика?
— Нет, это было так смешно… Он всё делает наоборот: сначала сделал себе практику в Тель-Авиве. Он бизнесмен, консультант по налогам. Большие фабрики, большие офисы платят много налогов. Вот с ними он работал, это была его практика. Потом, когда он окончил университет и сдал экзамены, у него уже было десять лет практики. Он очень хороший бизнесмен, к моему большому удивлению.
— Значит, он занимался консультациями по налогообложению без образования?
— Без образования. У него всё наоборот. Ну, что я могу сделать?
— И тем не менее он был успешен в этом, правильно?
— Абсолютно, очень успешен. В России тоже должно быть так. Этот мир бизнеса, он несимпатичный, этот мир, никто не будет сочувствовать неудачникам. Моё понимание такое: мир бизнеса — безжалостный. Ты плохо работаешь — нет клиентов, нет денег, нет новых сделок. Иди домой.
— Сколько у Михаила детей?
— Трое. Жены на этой фотографии нет, она не любит фотографироваться.
— Главное, чтобы Михаилу нравилось. Правда же?
— Он влюблён в неё. Он её обожает.
— Кем она сейчас работает?
— Она — профессор в университете.
— Это замечательно. А старшая внучка тоже работает?
— Она офицер армии. Она за два года закончила офицерские курсы. Такая же умная, как её мама. Я её спрашиваю: «А что ты делаешь?» Она мне говорит, что учит бедуинов из пустыни говорить на иврите. Эти бедуинские кочевники — солдаты в нашей армии.
— То есть их призывают…
— Да. Они же живут в пустыне, они родились там, и они знают эту пустыню, но они не знают иврит, чтобы общаться с израильской армией. Она их учит ивриту.
— А на каком языке вы с ней разговариваете?
— На иврите.
— Вы мне говорили, что на идише. Или вы с другими внуками на идише разговариваете, с хасидами? Эти трое не связаны с религией?
— Они очень религиозные. Они учатся в религиозных школах. Что такое религия? Это примерно три-пять правил, которые мы должны соблюдать. Мы должны соблюдать субботу, мы должны есть кошерную еду, мы должны ходить в синагогу, чтобы у нас был раввин… разные темы для девочек и для мальчиков, они это учатся в религиозных школах.
В светских школах ничего не учат про это. Они не открывают Библию, они ничего не знают. Про себя не знают, верите ли, это больно. Но это израильская школа, светская.
Дети Михаила ходят только в религиозную школу. Дочь Майян, моя внучка тоже пошла в ешиву на один год, чтобы ее подготовили, как девочку, к службе в армии. Это не так просто. У неё не было друзей-мальчиков, только девочки, очень хорошие подруги, прекрасные, но она общалась только с девочками. Она не гуляла, не встречалась, потому что если встречаться, надо уже серьезно друг к другу относиться, это к замужеству идёт. Ничего не может быть другого.
Это дети Михаила. Они все религиозные, они все молятся, каждый день, они будут кушать только кошерную еду, они будут в своей среде.
Чтобы понять хасидизм, нужен духовный опыт. Это не умственное усилие, даже не эмоциональное, это вообще о душе. К чему она идёт, куда она вас ведет… Духовные темы: не логические, не эмоциональные, а духовные. Я это только теперь понимаю. У меня это заняло много лет. Но то, что у меня оба сына тянутся к хасидизму, мне очень приятно, очень.
Знаете, почему? Потому что это связь с моей бабушкой, с моим папой, вот это было мне очень важно. А все эти титулы, академии, профессорское звание — совсем не важно. А что, мы не знаем идиотов-профессоров? Мы же знаем.
— Давид тоже пошёл в ешиву, закончил её и тоже в армию уходил служить?
— Давид не служил в армии. Может быть, я ещё добавлю про то, какая разница в школах. Михаил и все его дети ходили в религиозную школу, но учили физику, химию, географию, историю, все эти предметы. У Давида преподавание по светским предметам не велось вообще. Когда они учат Талмуд, там есть всё. Это другой способ учиться, светские науки их отвлекают.
Давид закончил ешиву. И тогда Бен-Гурион издал закон в Израиле: те мальчики или юноши, которые занимаются только изучением Торы, не работают, посвящают свою жизнь исключительно Торе, не будут ходить в армию. Это закон Бен-Гуриона. Если не будет религиозных школ, не будет еврейского народа.
Окей, мы будем все врачи, инженеры, научные сотрудники, певцы, что хотите. А где будет еврейский народ? Нигде не будет. А кто будет знать, что такое вообще еврейский народ? А что такое Тора? А когда учатся в ешиве, учат Талмуд, учат еврейские права, законы и еврейский подход к жизни и всё такое — только так мы сами себя можем сохранить как народ. Только так. Смотрите, евреи — по всему свету. А что я могу иметь общего с евреем из Марокко, допустим? Или из Узбекистана? Я же ничего не понимаю, я не знаю его ментальность, я не знаю его самого. Но когда у нас суббота — всё понятно. Когда есть кошерная еда — всё понятно. Не надо объяснений. Еврейский народ не может существовать без Торы. Правда, Бен-Гурион сказал, мы должны быть как все другие народы[11]. Что он подразумевал? Это его цитата, не моя.
— Он хотел, чтобы Израиль был светским государством?
— Да-да, он так хотел. Когда создавали израильское государство. Тут есть религиозные законы, но они распространяются только на две области из личной жизни. Вы не можете просто пойти расписаться с невестой или женихом, при этом должен быть раввин. Похороны тоже, как тогда, так и сегодня. И все эти кошерные магазины, кошерные продукты. Вот это осталось, плюс религиозные права и законы. А всё остальное… ну, это, знаете, такая спутанность во всём. Поэтому они ничего не знают.
— Что стал делать Давид после школы?
— Слава Богу, Давид тоже очень-очень способный, талантливый, он пишет книги. Но какие книги? Он пишет только религиозные книги. Собирает все ценные мысли и высказывания больших раввинов. Иногда человек умеет говорить, но не умеет писать. Или что-нибудь написано, но непонятно, что, как, и зачем. Он редактирует такие тексты. Ему через неделю будет сорок два года, и за эти годы он отредактировал около тридцати книг. И эти книги… это талант. С неба ему прилетел этот талант. Я вижу, как это трудно, понимаете. Иногда я знаю, что хочу сказать, но если я должна это написать, у меня не получается. А он как бы входит в голову другого человека, понимает его мысли, понимает его дорогу, его путь, и знает, как сложить такую мозаику. Я этому от него научилась. Тому, как всё собрать и выразить, чтобы это можно было передать другим. Передать. И у него очень красивые изречения. Он очень много читал в детстве. Всё время читал.
— Он пишет на идиш?
— Он может писать и на идиш тоже. Но те книги больших раввинов, которые он издает, — они наполовину на идиш, наполовину на иврите. Когда есть цитата из Талмуда, она дается на иврите. А вот когда раввин произносит речь, его слова записаны на идиш.
— У него есть какая-то должность? Как официально называется то, чем он занят?
— Давайте скажем так, у него очень большая должность, но это неофициально. Он всегда находился в этой среде больших раввинов. А что такое раввин? К нему все люди приходят только с проблемами. У этого жена больная, у этого ребёнок не в порядке. Они всё время такие жизненные проблемы должны решать. Где жить, где купить квартиру, на ком жениться, где работать. Давид сказал, что если поработать один день раввином или побыть рядом с ними, послушать все эти человеческие проблемы, то потом надо на два года ехать в санаторий, чтобы отдохнуть. Но он с малых лет очень любил это. Ему было интересно. У него всегда были взрослые друзья, не было маленьких товарищей. Такой взрослый подход к жизни.
И поэтому у него большие знания по жизни. Вы спрашивали, какая должность — к нему приходят советоваться. Перед тем, как идти к большому раввину, должны пойти к нему.
— Кто такой большой раввин?
— Большой раввин называется ребе. Ребе у хасидов — это их лидер, это их цадИк, это их связь с Богом… цадИк — мудрец. Потому что он святой. Я не знала, что такое святой. Но я видела, у них такие огромные-огромные силы духовные, что мы не можем себе этого представить, это не обычные люди, абсолютно нет. Я видела, я была на их праздниках. Один раввин три-четыре часа читал молитвы. Ну, какой человек может… И он немолодой человек, очень больной, у него разные болезни, но он имеет такие силы, что когда он должен нести эту духовную службу, — у него ничего не болит. Для меня это святой человек.
— ЦадИков несколько? Или он один на весь Израиль?
— У каждого направления хасидов есть свой ребе. Например, в Москве, если взять Любавичер, да, этот ребе уже умер, двадцать лет тому назад, но это их ребе. Если они хасиды этого Любавичера, Хабад, они не пойдут больше никуда, ни к кому другому. Они будут приезжать к этому ребе на все еврейские праздники, их много тогда собирается, и они как семья, они как родственники. И если у них есть серьёзные вопросы, они тоже поедут к ребе.
— Это территориальное разделение?
— Нет. Хасиды, такие, как мой сын, живут и в Америке, и в Канаде, и в Европе тоже, в Бельгии, например, живут. В Польше осталось очень много гробов, там была самая большая концентрация хасидов. Из разных городов. Вот они туда поедут.
Такое чувство принадлежности: они принадлежат этому ребе, и он принадлежит им. Связь удивительно крепкая, я такого никогда не видела. Это трудно понять, но если вы увидите, вы почувствуете это. Вы почувствуете, что люди, не товарищи, не друзья, не родственники, могут быть духовно так связаны с другим человеком, что это для них высшая сила.
В моём понятии это люди, которые всё претерпели, всё, абсолютно. И поэтому у них такое глубокое понимание. И очень глубокое сочувствие. Они очень человечные. Таких людей сейчас нет. Мы все функционируем автоматически, как аппараты. Нами руководят, нам говорят, что такое хорошо, что такое плохо. Мы, пожалуй, и не люди уже.
[1] Еженедельная порция Торы «Дерево жизни» преподавалась детям в Еврейской конгрегационной синагоге в Портленде (штат Мэн) около 1954 года.
Еврейское обучение для детей [Электронный ресурс]. — URL: http://www.tbemaine.org/jewish-learning/learning (дата обращения: 05.12.2022).
Оригинальный текст находится в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне (США). [Электронный ресурс]. — URL: https://collections.ushmm.org/search/catalog/irn564409#?rsc=182020&cv=0&c=0&m=0&s=0&xywh=28%2C953%2C4097%2C1756 (дата обращения: 05.12.2022).
[2] Меа Шеарим, один из старейших районов нового Иерусалима, был основан в 1880 году. Изначально он был районом со смешанным населением — как религиозным, так и светским, но в 1960-е годы религиозное население начало вести активную борьбу за закрытие улиц и всех учреждений по шаббатам.
[3] Бней-Брак (בְּנֵי בְּרַק) — город, расположенный примерно в пяти километрах к северо-востоку от центра Тель-Авива. Назван в память древнего Бней-Брака, находившегося южнее современного города. Основан в 1924 г. хасидами из Польши, во главе которых стоял Ицхак Герштенкорн (1891–1961), ставший первым мэром Бней-Брака. В 1950 г. получил статус города.
[4] Симхат Тора — празднование в честь окончания годичного цикла чтения Торы и одновременно начала нового цикла. В Израиле Симхат Тора совпадает с праздником Шмини Ацерет и выпадает на 22 тишрея. В странах диаспоры, где Шмини Ацерет празднуется два дня, Симхат Тора устраивают именно на второй день праздника, 23 тишрея.
[5] Женщины и дети занимали верхние галереи, не смешиваясь с мужчинами, которые стояли внизу.
[6] Ви́жница — город в Черновицкой области Украины. Также это район в Бней-Браке в современном Израиле, где проживают выходцы из этого города.
[7] Головной убор хасидов, который они надевают только в особо торжественных случаях. Существует более двадцати типов штраймлов.
[8] Когда еврейскому ребёнку (мальчику) исполняется тринадцать лет, на него возлагается обязанность, по Торе, соблюдать мицвот — заповеди. Т. е., он становится бар-мицва — обязанным исполнять мицвот. До этого возраста, согласно Торе, ребёнок не обязан соблюдать заповеди, но его отец, как постановили мудрецы, обязан приучать его к их соблюдению.
[9] Новый Завет. Послание Иакова. 2:8
«Если вы исполняете закон царский, по Писанию: “Возлюби ближнего твоего, как себя самого”, — хорошо делаете».
[10] Вскоре после событий Хрустальной ночи британский раввин Соломон Шёнфельд организовал так называемый «киндертранспорт» — акцию по спасению еврейских подростков из Австрии. После войны раввин оказывал помощь пережившим Холокост, находившимся в лагерях для перемещенных лиц. [Электронный ресурс]. — URL: https://jewish.ru/ru/people/society/4390 (дата обращения: 05.12.2022).
[11] «Я видел, как бомбили Лондон… Я видел англичан, для которых родина и свобода дороже жизни. Почему же вы думаете, что мы не такие, как вы? В этой стране, как и во многих других, есть сотни тысяч евреев, готовых при необходимости отдать жизни за Сион и интересы еврейского государства».
