Признаться, до прочтения этого рассказа испытывал сильные сомнения в художественной одаренности автора.
В его эрудиции и уме сомнений никогда не было, достаточно прочесть «У Мецената», или «Рея Сильвия», или «Республика Южного креста». А прочтешь, например, «Мраморная головка», или «Через пятнадцать лет», или «Голубочки – это непорочность» и скажешь себе: «Что за выдумки, что за умствования, что за искусственные ситуации? и это называется глубоким проникновением в психологию?» Какие-то «психологические этюды» слушателя литературных курсов.
Но вот вам попадает в руки «Моцарт», и вы понимаете – мощно, глубоко, волнующе, талантливо.
Своего героя, скрипача и композитора-неудачника, Родиона Латыгина, «Моцарта», автор безжалостно вывернул наизнанку, обнажив его мелкое, жалкое, трусливое, чувствительное, и в то же время такое по-человечески понятное, не бесталанное нутро, его мечущуюся между надеждой и отчаянием противоречивую душу.
Вот наиболее характерные эпизоды.
Пьяный Латыгин, проиграв зарплату (частично), поздно ночью возвращается домой, в свою унылую квартирку, к усталой жене и любимой дочери. Жена Мина, уразумев, что он пьян, рыдает. «Бывали у них ссоры, когда доходило почти до драки. Мина, вне себя, бросала в мужа графин, пресс-папье, что попадало под руку. Бывали безобразные сцены, когда Латыгин чувствовал озлобление и на брань отвечал бранью, на обвинения обвинениями. Тогда они говорили друг другу жестокие слова, которые после стыдно было вспоминать. Но перед этими почти безмолвными слезами Латыгин сознавал себя бессильным, безоружным. Беспредельная жалость к этой женщине, которая двенадцать лет переносила с ним все неудачи и беды его тревожной жизни, заливала его душу, в то же время так же беспредельно ему было жаль и себя, полунищего, полупьяного, стоящего здесь в этой убогой комнате, ночью, после грубой попойки в среде грубых и низменных приятелей, перед рыдающей женой».
Муж и жена попеременно переходят от обиды к жалости, от жалости к извинениям и прощениям, наконец, доходит дело и до скромного (не разбудить бы дочь) секса на узенькой постели. Оба счастливы «тем избыточным счастьем, которое приходит после слез и волнений».
Утром приходит отрезвление, непричесанная, полуодетая жена хлопочет на кухне, гремя посудой – преждевременно состарившаяся женщина, с морщинами у глаз, с красными руками, загрубевшими от стряпни и другой домашней работы, с вульгарной речью…
Куда можно спрятаться от пошлости жизни? Только в мысли о собственной талантливости и исключительности, в мечты о славе, признании, богатстве… Туда и прячется Латыгин, убегая из дому на урок и оставляя жену с десятирублевой бумажкой в руке (то, что осталось от вчерашнего загула). Бедная Мина, глядя на бумажку, бессильно опускается на стул около плиты и безнадежно плачет тихими, тягучими слезами, всхлипывая и не отирая глаз. Мысль о покинутой несчастной жене иголочкой покалывает нервы убегающего Латыгина, но, ничего, терпеть еще можно.
С уроком не складывается; чтобы положить в карман честно заработанные 60 рублей надо пройти через двойное унижение: сначала выслушать наставления от maman, как надо правильно обучать музыке ее слегка ленивую, но такую талантливую, дочь; затем безропотно проглотить пренебрежительное, чтобы не сказать, наглое, поведение вполне бездарной и действительно ленивой пятнадцатилетней дочери, умеющей так хорошо, несмотря на нежный возраст, дать знать человеку его место. Очередная царапина ложится на сердце нашего героя.
После урока он отправился к любовнице, к которой давно уже был равнодушен, в тщетной, это он и сам прекрасно понимал, надежде уйти, хотя ненадолго, от того, что окружало его дома. Маша, молоденькая и влюбленная в музыку телеграфистка, подарила в свое время Латыгину свою любовь вместе с невинностью. Латыгин принял эти дары не без некоторого сомнения: он боялся, что Маша начнет требовать невесть чего, на что-то надеяться и чего-то ждать; «но потом взял этот дар судьбы, как, поколебавшись, можно в знойный день сорвать яблоко в чужом саду».
«Сначала Латыгин был даже несколько увлечен Машей. Она была молода, любила глубоко, скоро научилась отдаваться со страстью». Он играл ей свои сочинения, она слушала и плакала от восторга; потом они ложились в постель; было хорошо. Но любовь, преклонение и страсть недолго удерживали «Моцарта» в своих тенетах. Пресыщение, как известно, избавляет от любви надежнее расставания. «…Латыгин чувствовал отвращение и тоску, и ему становилась ненавистной эта девушка, с ее слезами, с ее ненасытностью в наслаждениях, с ее обмороками после горячки ласк. Порой Латыгину хотелось избить Машу, когда она, в порыве сладострастного экстаза, целовала его ноги, называя его гением и Богом музыки». Вот так-то! Девушки, делайте выводы.
Как только Латыгин увидел Машу, так немедленно понял, что пришел зря. Все свидание свелось к унылым попыткам Латыгина поскорее распрощаться. Вырвавшись из робких объятий Маши, и делая вид, что ему ужасно некогда, он едва не бегом выскочил из квартиры. «Без меня она будет биться в припадке, и будет одна, совсем одна!» – в тоске подумал Латыгин. Но вернуться он был не в силах. Еще одна царапина появляется на сердце.
Жену наш герой, снедаемый вселенской грустью, обманывает с любовницей; любовницу просто обманывает. Что же дальше?
Брюсов продолжает методично препарировать своего героя.
Два года тому назад Латыгин, первая скрипка оркестра, участвовал в артистическом турне товарищества «Черный лебедь» по Югу России. Латыгин и его музыка (помимо оркестра и квартета он выступал и соло с собственными произведениями) очень понравились публике: были вызовы, овации, цветы, рецензии в газетах. Казалось, судьба наконец благосклонно улыбнулась и впереди – быстрое восхождение по лестнице славы и богатства.
Особенный успех на долю Латыгина выпал в Одессе, причем двойной: и материальный, в смысле денег, и чувственный, в смысле интриги с красивой и молодой гречанкой Адой. Все время пребывания в Одессе Латыгин был в состоянии необыкновенного воодушевления и «как бы в непрерывном опьянении и все считал доступным и дозволенным».
Денег было выручено за время турне около полутора тысяч рублей, несколько сот из них было отправлено жене вместе с письмом, содержащим какую-то феерическую историю о необходимости поехать в Крым, остальные были в течение двух месяцев прокучены дотла совместно с Адой.
Пришло время расставаться. «День последнего свидания был днем слез, ласк, восторга, отчаянья, хаоса чувств и слов». Между любовниками было условлено слиться в объятиях после того, как Латыгин устроит свои дела и вернется, а пока писать ежедневно друг другу «до востребования».
На обратном пути домой Латыгин заболел, известил о том жену, и она немедленно приехала выхаживать его.
Потом в его жизни появилась Маша, жена о чем-то догадывалась и ревновала, Ада напоминала о себе и о его обещаниях письмами. Жизнь его была самая неустроенная, он постоянно пребывал в состоянии тревожного ожидания возможных неприятностей.
Можно ли назвать неприятностью приезд Ады? Не могу сказать, но она приехала, «сгорая от любви».
Бедняга Латыгин: полунищая унылая жизнь, увядшая жена, любимая дочь, надоевшая любовница, и в довершение непрерывных проблем – внезапный приезд настоящей любовницы, любимой, красивой, молодой, свежей.
Прежде Латыгин обманывал главным образом самого себя – мечтами, потом жену, потом Машу; теперь пришел черед обмануть и Аду.
Сначала он, поддавшись неотразимому обаянию молодости и красоты, решился бежать с Адой. С женой простился письмом следующего содержания: «Прощай. Твой Родион». К письму были приложены две десятирублевые бумажки. Затем, после долгих размышлений и колебаний, передумал: стало невыносимо жаль брошенных жены и дочери. Тягость жизни достигла крайних пределов, от тоски «ему хотелось не то что плакать, но завыть, как зверю, завыть и убежать». И уже на вокзале, перед самым отправлением поезда, долженствующего увести счастливых любовников в Москву, он написал другое письмо – Аде: «Если можешь, прости. Прощай навсегда. Милая, я не достоин тебя. Несчастный Родион». Поезд увез Аду в Москву, а вместе с ней и письмом увез и мечту о счастливой новой жизни.
«Прислонившись к сырой стене вокзала, жалкий «Моцарт» рыдал безнадежно, неутешающими рыданиями, и его слезы, падая на грязный помост, смешиваясь с вечерней сыростью, расплываясь мутной лужей по пальто, и вместе с влагой тумана, оседавшего из воздуха, – стекали на серые булыжники мостовой».
Три женщины любили его, и ни одну из них он не осчастливил.
