- А здорово мы придумывали, - сказала Люся.
- Правда, здорово! Отдохнем! А еще и заработать можно, - Маша домыла полы. Она уже сдала коменданту постельное белье, матрас и подушки.
В комнате оставались одни голые стены и кровати. Так положено. Студенты разъехались по домам. Но не все отправлялись к родителям на откорм. Некоторые устраивали себе настоящие каникулы. Ребята сбивались в стройотряды и работали весь сезон: помогали строить дома отдыха на югах или дома культуры в сельской местности, или коровники, или свинарники. Рабочие руки требовались везде. И в средней полосе, и в Краснодарском крае, и в Сибири, и на Кавказе.
Голодных работников требовалось кормить. И государство устраивало на практику студенток кулинарных техникумов на места поваров. Потому и будущие кулинарки были задействованы на все сто процентов. Люся сразу согласилась на предложение комитета комсомола поехать вместе со стройотрядом в Анапу. Она никогда не видела море. А тут такая оказия. Чего там раздумывать? И Машку долго уговаривать не пришлось. Та, блеснув глазами, обрадовалась несказанно.
Море! Солнце! Интересно, какое оно, это море, на самом деле? Говорят, что оно бирюзовое. Тогда почему его называют Черным? А какие берега у Черного моря: каменистые или зеленые? А правда, что там абрикосовые деревья растут так же свободно, как здесь тополя? И все уже наелись этих абрикосов, что никто на них внимания не обращает? Вот бы посмотреть!
За Анну и Николая Алексеевича ни Люся, ни Маша не волновались. Справятся и без их помощи. Анна отпустила девчонок без звука. Ну что им тут делать? Навоз месить? Одно и то же каждый год, ну какая радость от этого? Тем более, старшие в отряде имеются, присмотрят. Лишь бы не сильно нагружали их там работой, а то и в море покупаться не успеют. Интересно, какое оно, это море? Почему его Черным называют…
- Коленька!
Николай с аппетитом ел зеленые щи. Анна с утра не поленилась набрать щавеля и молодой крапивы. Сварила, накрошила в тарелку вареное яйцо и щедро сдобрила их жирной сметаной. После уличной жары так приятно завернуть в прохладную избу и похлебать кисленького. Ничего в рот не лезло, кроме окрошки и холодного борща. А вот Аннушка еще одно яство придумала.
- А?
- А почему Черное море так называют?
Николай выпил кружку холодного чая. Закурил.
- Говорят, оно в бурю становится как чернила. А так оно синее и немного зеленоватое.
Романов затушил окурок.
- Ну, я поехал. Наверное, Нюра, припозднюсь сегодня. На Михновские пади смотаться надо. Проверить, что там, и как. Вчера Копылиха баяла, будто мужички там третий день именины справляют. А копешек как было сорок, так сорок и стоит, ни одной не прибавили.
Анна всплеснула руками:
- Да она-то что там делала, Копылиха? Ей же сто лет в обед! Двадцать километров! Дурная!
Романов засмеялся:
- И я ей говорю: «Бабка! Ты на свиданку к ведмедям, что ли бегашь?» Так ведь молчит старая варежка. И главно, в деревне все жалуется: «Я совсем слепа стала, совсем глуха», а тут все копны без запинки пересчитала. И нюх самогонный учуяла.
- Ты смотри, Коля, как бы она в подоле не принесла. Будет тебе выговор от начальства, - Нюра утирала выступившие от смеха слюзы. И тут же сменила тему, - ты если встретишь Сергея Витальевича, так скажи, чтобы закочил перекусить. Вечно на сухомятке мужик-то.
Николая и след простыл. Анна вздохнула сочувственно. Целыми днями болтается по такой жарище. Отдыхать некогда: горячее время сенокоса. А когда это время было спокойным? Только с севом управился, начался покос. С покосом разберется, вот время уборки подойдет. А ведь еще с ремонтом телятника надо управиться, в школе крыша подтекает, в РММ запчастей не хватает. Да еще и семенами надо закупиться к осени.
Романов прокалился, прожарился дочерна. Вечером рубаху снимет – смешно смотреть. К белому туловищу будто совсем другую голову приставили и кепку на макушку прилепили. Доктор ругался – на солнце торчать долго запретил. Да больно Романов доктора этого слушается.
- Нормально я себя чувствую. Ничего у меня не болит. У меня тут болит, когда план не выполнен, - стучал по своей груди Романов.
А доктору что? Заладил, как попугай: режим, таблетки, покой… Какой тут будет покой, если на Михновских падях опять загудело мужичье проклятое, чтобы им ни дна, ни покрышки. Что им, надзирателя теперь ставить? Неужели нельзя без самогону обойтись? И кто придумал самогон этот? Жрут и жрут, жрут и жрут. Уж закон бы какой придумали, чтобы прекратили жрать… Так ведь что мужикам закон? Им жены – не закон…
Анна прибрала со стола, вытерла новенькую клеенку: красную в белую клетку, тряпицей. Вымыла в тазике посуду. Надо и самой бежать в теплицы, помидоры подвязывать. У них тоже план – городу необходимо сдать три тонны нынче. Прожорливый город. Работать не хотит, а есть требует. На село ничегошеньки и не остается. Город считает, что колхозу помидоры не нужны. Сами вырастят у себя на огороде. Будто у каждого такая теплица стоит, красуется.
А где народу стекла взять, или нынче мода пошла – пленка появилась: с весны закрыл – все дела. А поди, найди эту чертову пленку, поди, разыщи. Не хватает на всех. Как сидели люди на соленых огурцах, так и будут сидеть. Ну, груздей с осени наберут. Капусты наквасят. Есть чем под водку похрустеть. Ой, Господи, опять эта водка на ум лезет.
Когда Люся объявила, что вместе с Машкой они отправятся на все лето в стройотряд, Анна расстроилась. Но виду не подала. Еще останутся, лишатся бесплатного курорта. Николай бы расщедрился, подтянулся и достал бы обеим эти клятые путевки на курорт – выкидывают иногда пару-тройку на колхоз, вместо премий ударникам. Но Николай Алексееич – не такой человек: двум соплюхам путевки дарить в обход настоящих тружеников. Тем нужнее. И здоровье подправить, и сил поднабраться. Это в городах могут обманывать честных людей, а здесь у Романова – строго. Не забалуешь.
Потом побаливало сердце: девчушки молоденькие, красивенькие. С ребятами здоровущими. Обнадежили – взрослые будут тоже. Но тревога все равно зудила: много ли надо этим взрослым? Налакаются на югах вина, убегут на море, очень им надо за девками наблюдать? Сама себя отругала. Что же теперь, вечно их у юбки держать? Да и Коля сказал:
- Завидую молодым! Вся жизнь перед глазами расстилается! Говорят, на Байкале скоро строительство новой дороги начнется. И строить ее будут комсомольцы! Какие масштабы! Ого-го! Вот возьмут наши девки, и туда убегут! А ты не реви, Нюра! Нам тут жить, а им – строить новые города, заводы! Ими гордиться надо!
- Да что они строить-то будут? Они же поварихи! – всхлипывала Анна, испугавшись до смерти «масштабов» Николая.
- А повариха – главный начальник! Без них – кранты! У нас на фронте был такой повар Торопов Костя. Дурак дураком, а кашу варил… не каша, а манна небесная, даже если и тушенки в ней не было. Нет мяса, так он ворон настреляет. Нет крупы, так он рыбы наловит. Или раков с пять ведер натаскает. Или барашка на сапоги выменяет, а сам в опорках потом сидит. Картох накопает на поле, а поле заминировано. Ни одна мина не брала. Дурак дак. Так мы на него молились! На комбата не молились. А на него молились!
- Так какой же он дурак. Смекалистый!
- Настоящий дурачок и был. Его на фронт и не брали – не в себе. Взрослый седой мужик, а мозги как у семилетнего парнишки. Вот он и сбежал от мамы на войну. Поставили для смеха помощником повара на кухню. А повара убило потом. Так Торопов дело в свои руки взял. И до чего изворотливым поваром оказался, до чего хитрым, что все диву давались! Я порой в нашу кохозную столовку иду, так все этого Костю вспоминаю. Тоже у нас повара изворотливые. Только не для людей, а для себя. Паразиты!
Николай шутками и байками уговаривал, утешал неспокойное материнское сердце. Он угадывал ее мысли сразу же, удивляясь, как же это у него так получается? Она взглянет на него, а он уже знает, что хочет Анна сказать. Или она настолько проста и небезыскусна, или он такой мудреный? Чудеса. Хотелось иногда спросить у Колесникова: у всех семейных так?
Но Колесников в этих делах – не товарищ. Он совсем ушел в себя, ни с кем на эти темы не разговаривал. Недладно в семье Колесникова. Ушел он от жены. Видимо, не угадывали они мысли друг друга, раз так получилось. А тут еще он, Романов, будет приставать с глупыми разговорами. Хорошо, хоть не ляпнул. Дурак какой-то. А ведь как-то спросить надо – видно – тошно Сереге. А сердце свое никому не открывает. Совсем бирюком стал, заледенел…
Автор: Анна Лебедева