Ксанке нравилось жить у Катерины Анатольевны. Со стороны хозяйки дома не было никаких притязаний, наказов, упрёков.
По вечерам Катерина рассказывала о своей молодости. Ксанке нравилось её слушать. Она закрывала глаза и представляла молодую Катерину на балу, под шлейфом материнского платья, на дереве, за ветку которого зацепилась юбка, и уже молодая девица Катерина висела вниз головой с голыми ногами под хохот отца, брань матери и насмешки слуг.
«Повесть об окаянной» 34 / 33 / 1
Всё очень живо представлялось Ксанке. И ей захотелось рассказывать свои истории.
И она начала. Придумывала, кем она могла быть, описывала своих родителей, братьев и сестёр. Она не помнила, были они или нет. Но непременно хотела бы их иметь.
Катерина Анатольевна хлопала в ладоши и кричала:
— Браво! Когда-нибудь среди сотни этих историй откроется и твоя. Самая настоящая, навыдуманная.
И я верю, что твоя настоящая история о добре.
Как же ошибалась Катерина!
Судя по событиям, которые помнила, Ксанка не верила в то, что её история пахнет сказкой. Но выдумывать старалась. И у неё получалось отменно.
Вскоре поползли слухи о том, что Михей опять бьёт Марью, а их любовь улетучилась. Он перестал хвалиться такой прекрасной женой и забрал подаренные туфельки. Продал их на ближайшей деревенской ярмарке. Теперь над Марьей посмеивались.
Она пыталась узнать у мужа, куда подевалась нелюдимая.
— Не знаю таких, — лукавил муж, как будто не знал её. — Вот Раечку знаю. За рекой она жила. С ней знаком, да. А нелюдимая даже звучит странно. Бррр...
Михей вздрогнул, мурашки поползли по телу, поднимая густую растительность на руках.
Мужчина пытался пригладить волосы, но те не слушались. Так и торчали долго.
Вскоре Михей исчез. А Марья утопилась, оставив сына. Ксанка не понимала этого безумного шага.
Трёхлетнего мальчика Катерина Анатольевна взяла себе.
Мальчик почти не разговаривал. Молча смотрел на Ксанку и Катерину. Иногда смотрел со страшной ненавистью, словно это они виноваты в том, что родителей у него не осталось.
Однажды ночью Васечка подошёл к спящей Даше и стал запихивать ей в рот хлеб. Ксанка услышала мычание, вскочила.
Подбежала к люльке. Увидев, что сын Марьи делает, закричала:
— Ах ты ж маленький негодяй!
Она схватила его за ухо и вытащила из комнаты. Мальчик визжал:
— Мама Катя, мама Катя!
Катерина Анатольевна спросонья ничего не поняла. Она набросилась на Ксанку ругательствами:
— Да ты что! Ксанка! Да я к твоей дочке как к родной. А ты не можешь с мальчишкой совладать!
— Да, не могу, — криком ответила Ксанка. — Он Даше в рот хлеб напихал!
— Что же ты, Васечка? Разве можно так с маленьким поступать?
— Я думал, что она есть хочет.
Ксанка чувствовала, что он врёт! И попутно удивлялась невероятно чистой речи трёхлетнего мальчика.
И вдруг перед глазами как будто что-то мелькнуло. Ксанка стала всматриваться. Почудились лица.
— Федя, — вдруг прошептала Ксанка, — где же ты теперь, брат мой?
Катерина Анатольевна продолжала прижимать к себе Васечку, но при этом уставилась на Ксанку.
— Так и запишу, — произнесла хозяйка дома: — Вадим, Ася, Федя. Авось и вспомнишь кого.
У Ксанки все исчезли перед глазами.
Она прижала к себе плачущую дочку.
И с того дня остерегалась Марьиного сына.
Екатерина Анатольевна по-прежнему была добра и весела. По-прежнему рассказывала о своей жизни. Но Ксанка теперь слушала отстранённо. Часто забывала что-то, переспрашивала. Могла часами вспоминать, о чём говорили за ужином.
Однажды пришла с работы, а у Катерины гость — высокий красивый мужчина со шрамом на брови.
Шрам тот как будто разделял бровь пополам. И от этого казалось, что взгляд гостя не то, чтобы загадочный, а будто он подозрительный.
Ксанка приветственно кивнула. Ей стало неприятно, как Катерина Анатольевна лебезила перед ним.
— Попробуйте! Непременно попробуйте! Это Ксаночка готовила. Она у меня умница, красавица! Всё получается у неё.
Ксанка чувствовала себя невестой на выданье.
— И кожа у неё нежная, и сама она покорная. Любить может так, что дрожь по телу.
Ксанке непременно захотелось прекратить весь этот диалог и сделать что-то такое, отчего станет противно и ей, и гостю, и Катерине Анатольевне.
И тогда Ксанка громко закашлялась, плюнула на пол. Стала растирать плевок стопой.
И вдруг услышала, как гость смеётся. В голове стало шумно. Этот смех она точно слышала раньше. Но не могла вспомнить, кому он принадлежал. Всё в голове перемешалось. Откуда-то сверху голос Катерины Анатольевны как будто стал эхом:
— Перегрелась! Работа у неё не шибко тяжелая, но трудная для такой хрупкой бабы.
Ксанка думала: «Что тяжёлого то?! Сумку с письмами носить...»
Когда очнулась, Катерина сидела рядом с ней. Её глаза были испуганными.
Ксанка хорошо помнила лицо гостя. Спросила:
— Кто приходил?
Хозяйка дома пожала плечами.
— А чёрт его знает! Зашёл без стука. Сказал, что к тебе. Так посмотрел на меня! Я словно дурная стала. Как начала языком чесать! Сама себя остановить не могла!
Он смотрит — я говорю... Лишнего ему наболтала много. Не по своей воле. Как исповедовалась перед ним. Скверно теперь внутри, ты даже не представляешь! Он и имени своего не сказал. Когда тебе поплохело, тут же ушёл. Может это нам двоим показалось?
Голос Катерины Анатольевны дрожал.
Ксанка молчала, а потом произнесла:
— Вадим это был... Фома рассказывал про него. Уезжать надо, Катерина Анатольевна! Не оставит он нас в покое.
Ксанка вскочила с кровати, стала суетиться, собирать вещи.
— Обожди, девочка! Куда мы с детьми? Он и неплохой вроде. Зла ведь не сделал никому!
Но Ксанку трудно было переубедить.
Она огрызнулась:
— Ну вот и оставайтесь, и ждите, пока он добрых дел вам наделает!
— Не глупи, Ксаночка! Вы с Дашуткой мне как родные уже.
Екатерина Анатольевна стала плакать.
— Сына потеряла, вас обрела. И опять одной... Я-то Васютку Марьиного не брошу, но тоска сердце губит!
Ксанка подошла к женщине, ей стало невыносимо жаль её.
Обнялись.
Катерина дрожала в объятиях Ксанки как ребёнок.
Успокоилась, отошла от Ксанки. Стала раскладывать её вещи обратно.
Когда гость явился снова, Ксанка была дома.
Намывала окна. Увидев его, замерла.
Он помахал рукой, подошёл к окну и уткнулся в него своим лицом.
Ксанке стало не по себе.
Расплющилось лицо гостя: нос расплылся, как будто вывернув наизнанку ноздри, губы увеличились, глаза сузились.
Ксанка поначалу растерялась, а потом стала крестить расплющенную рожу.
Ей показалось, что губы гостя стали зеленеть, потом чернеть. Он словно замер.
Ксанка закричала. К ней подбежала Катерина.
Она ахнула и запричитала:
— Лучше бы мы с тобой и впрямь уехали.
У Ксанки уже болела рука, но она продолжала через окно крестить гостя.
Он вдруг стал уменьшаться, прямо на глазах мельчать.
Ксанка вдруг открыла окно.
Что-то очень плотное, ветреное как будто влетело в комнату и вылетело быстро.
А на месте гостя осталась только одежда.
