— Федька, беги за бабкой Павлютой. Кажись, Ксанка рожает. Доязыкались вчера, довели девку. А ей рановато…
Мальчик лет семи испуганно посмотрел на женщину и произнёс:
— Так там темнота какая! Черти ходют. Не пойду.
— У-у-у-у-у, а-а-а, — заунывно раздавалось за перегородкой.
— Иди, кому говорю. Всё батьке расскажу, как вернётся с войны.
— Не вернётся, — захныкал Федька. — Павлюта гадала, сказала, что батька помер давно.
— Много твоя Павлюта знает! Нашёл кому верить.
Нехотя мальчик натягивал старенький полушубок.
На полусогнутых ногах открыл дверь, вышел в сени.
— Да закрой за собой, — прикрикнула на него женщина. — Холоду напускал! Роженицу простудишь.
Федька вернулся. Снял со стены крест, оставленный отцом в качестве оберега перед уходом на войну.
— Чертей пугать буду, — прошептал мальчик.
— А-а-а, у-у-у-у-у, — жалобно выла Ксанка.
Мальчик вышел на улицу, так и не закрыв дверь в сенях.
Холодный ноябрьский ветер пронизывал насквозь. Мелкий снег больно колол лицо. Федька долго стоял, обняв себя руками. Его старенький полушубок совсем не спасал от холода. Рукава всего по локоть, длина выше заднего места. Хорошо, что штаны Федька подвязывал верёвкой на груди. Спина не мёрзла.
Выставив перед собой крест, мальчик медленно пошёл по улице.
Женщина выглянула в окно, в надежде, что увидит Федьку.
Да не тут-то было. Темнота подпёрла окно своей непробиваемой стеной.
Женщина присела на лавку у стола.
Заглядывать за перегородку не стала. Ксанка притихла, засопела громко.
— И даже не посмотрю на него! — заворчала женщина. — Наказал же бог, с ними жить под одной крышей. Я как будто и тётка, но мне их заботы ни к чему. Вот надо было Ксанке за Маланина ийти замуж. Ну и ничего, что он вдовец. Зато детей нет. Мещанин какой-никакой. Ремесло своё. А эта Прошку выбрала. Сдался он ей. Вольнодумец он. Ты погляди на него! Один лапоть дырявее другого. Учиться он на художника пошёл. А то, что баба его понесла, и знать не знает. Ксанка — дура, каких свет этот не видывал.
Женщина ворчала до тех пор, пока не услышала шорох в сенях.
Перекрестилась. Поднялась с лавки. Подошла к двери, открыла.
Голову высунула.
Темнота в сенях. А шороха уже и нет.
Опять перекрестилась. Только дверь прикрыла, опять повторилось.
— Тьфу вас, крысяки проклятые. Жути нагоняете. Кыш отсюда! Надо завтра вам западню устроить, а не то поточите всё, как в прошлом году. И так жрать нечего, ещё вы тут нахлебниками заделались.
Женщина вернулась на лавку. Взяла со стола лепёшку, отломила и пробормотала:
— Ну как ни ругаю я её, стряпня отменная у Ксанки. Брюхо дальше носа, а сама руками чудеса творит. Хорошая девка, только с вольнодумцем не повезло.
***
Федька шёл по тёмной улице и боялся. Ох, сколько он натерпелся от страха этого. Сил просто не осталось бороться. И мальчишки деревенские над ним смеются. Федька ни в лес с ними, ни на реку. Утонуть боится, заблудиться боится.
И Павлюта сколько раз испуг воском над головой выливала. И причудливые фигуры показывала, что на свечке образовывались. А страх не уходил.
— Ма-ма, — хныкал Федька, крестом раздвигая тьму.
Бабка Павлюта жила на краю деревни.
Сухонькая, всегда с улыбчивым лицом, старушонка была поизвестнее лекаря, раз в две недели посещавшего деревню.
Чем тот лекарь отличался от священника из соседнего села, Федька не понимал. Оба читали молитвы и велели покаяться за грехи.
А вот Павлюта лечила не только молитвой, но и чем-то загадочным. Травы собирала. Летом перед Купалой уходила на месяц в город. Говорила, что там у неё дочка. И пока та отлучалась по своим делам, Павлюта за внуками присматривала. Дочку ту никто не видел, и в какой город ведунья уезжала, никто не знал.
Но бабку уважали все. Сама старуха жила на то, что болезные подавали. Деньгами не брала. Продуктами только и сеном.
Не голодала в отличие от других. Земля была неказистая в деревне. То солончак, то глина. Соль прямо из земли выступала, оттого и урожаев было немного.
Но всегда диковинкой смотрелся нарядный дубовый лес. Федька не понимал, как в такой земле негодной выросли такие могучие деревья.
А вот в лесу с растительностью было получше. Некоторые особо ушлые разбивали огороды на опушке.
Вот уже и домов до старухи осталось немного, как Федька услышал за спиной свист. Ноги обмякли и повалился мальчик наземь, уронив крест.
Сколько времени уже прошло, Федька не знал. Когда прошло оцепенение, пополз дальше. Еле поднялся на ноги.
— У-у-у, — Ксанка опять начала стонать.
Шорохи в сенях повторились.
Женщина с места не сдвинулась. Жевала лепёшку и смотрела в тёмное окно. Волновалась уже.
— Что тут идти-то? До Павлюты восемнадцать дворов. Днём-то бегает как оглашенный. А ночью как будто ходить не может.
Настойчивый стук в дверь настолько удивил женщину, что она даже лепёшку жевать перестала.
—Крысы-то стучать не умеют, — подумалось тут же.
Дверь хозяйка открывала дрожа.
Никого. Закрыла, зажгла лампу, взяла кочергу и вышла в сени.
Вдоль стены лежал кто-то и царапал по стене. Рядом с ним палка. Видать ею и стучал по двери.
— Во-ды, — голос был жалобным, писклявым.
Женщина онемела от страха и попятилась к двери.
Забежала в дом, заперла дверь на крюк.
Стук несколько раз повторялся.
— Боже мой, кого ты прислал нам в ночи? Неужто с ума меня свести надумал? Тут Ксанка со своим стоном, тут этот в сенях, ещё и Федька пропал.
Федька дополз-таки до дома Павлюты. Старухин пёс узнал его, мордой своей тыкал в лицо мальчика, слизывал холодные слёзы.
Потом затявкал приветливо.
Федька поднялся на ноги, подошёл к двери, постучал.
Павлюта открыла так быстро, словно ждала его.
— Ты свистел? — спросила она строго.
Федька помотал головой.
— Чего ты пришёл-то? Время не прогулочное. Спать тебе надобно, малец.
— Тётка Верка прислала, Ксанка рожает. Стонет, так что жилы стынут. Ей вчера наговорили подружки, что художника её видели в городе с барышней. Так чесали языками, так чесали, что Ксанка рыдала весь день, а ночью стонать стала.
Павлюта накинула на себя тулуп, взяла палку и скомандовала:
— Пошли посмотрим, что там с Ксанкой твоей.
— Баб Павлют, — прошептал Федька, — а ты не боишься ночью ходить?
Старуха засмеялась.
— А чего бояться? Это ночь меня боится. Я, если постараюсь, день из неё сделаю. И не будет никогда ночи. Вот она меня и боится. Так что ты тоже не бойся. Если что, я тебе помогу с ней справиться.
Федька не понимал, как можно наказать ночь.
Когда он с Павлютой вошёл в сени и дёрнул дверь, тут же услышал стон:
— Воды, воды!
Павлюта тотчас пошла на голос.
— Верка! — кричала она во всё горло. — А ну открывай, тут у тебя гость при смерти.
— А не открою, — послышалось за дверью. — Я гостей не жду.
— Открывай, Верка, не дури! Ты сама пацанёнка за мной послала.
— А он обязан ходить за тобой. Ксанка его сестра, его кровь. Вот пусть и разбираются. Мне до них дела нет.
Павлюта не стала больше упрашивать.
Подошла к двери, поднатужилась.
С обратной стороны хиленький крючок выскочил из дверного косяка.
Дверь распахнулась.
— Лампу зажигай! — крикнула Павлюта. — Воду грей. Я пока Ксанку посмотрю. А ты, Федька, того из сеней тащи в дом. Воды ему дай.
— Ты давай тут не командуй! — тётка Вера зло топнула ногой. — Дом моего брата, а ты тут раскомандовалась.
Павлюта подошла к ней, положила руку на лоб.
— Пойди поспи, Вера, отдохни… В себя придёшь и проснёшься. А я тут пока делами займусь…
Старуха взяла женщину за руку, повела за перегородку, уложила на кровать.
А сама подошла к роженице. Потрогала её живот и прошептала:
— Рано ещё рожать. Снилось что-то, вот и стонала.
Продолжение тут
Завтра у меня в семье торжество. Я буду занята.
Дорогие читатели! Рада представить вам свою новую книгу "Повесть об окаянной"
О детях Тамары из "Кромки льда" я напишу 2 марта.
Всем желаю добрых снов.