Михей вёл себя нагло. Схватил Ксанку за руку.
Фома зло посмотрел на него, близко подошёл и хотел было замахнуться, но схватился за живот. Отошёл.
Михей засмеялся.
— Нашла по себе пару.
Ксанка подошла к Фоме, сказала:
— Пойдём домой. Я потом сама разнесу.
Не обращая внимания на Михея, Ксанка потихоньку повела Фому домой.
Михей дальше пошёл по улице.
«Повесть об окаянной» 33 / 32 / 1
Дома Фома прилёг на кровать и встать уже не мог.
Ксанка держала его за руку. Не было слёз.
— Хоть бы слезинку проронила для приличия, — проворчала мать Фомы.
В комнате было тихо. Было лишь слышно изредка свист из груди Фомы. Его мать занавесила окна. Старенькие занавески едва пропускали свет. С одной стороны окна он всё же пробивался. Стучался в дом, словно хотел помочь, облегчить страдания умирающего.
Ксанка смотрела на эту полоску света и ей казалось, что светится там жизнь. Что она выглядывает из темноты и не собирается заканчиваться.
Но состояние Фомы ухудшалось. Свист стал громче, появился кашель. За короткое время опухли руки.
— Ну теперь точно всё, — Фома говорил с трудом.
Ксанка почти не понимала его.
— Мне бы ещё пожить, дочку замуж выдать, — это то, что удалось разобрать.
А потом была бессвязная речь.
Мать Фомы стояла на коленях перед кроватью сына и молчала.
Ксанка отвлекалась на кормление дочери. Через 4 дня Фомы не стало.
Для Ксанки его уход стал болью: невыносимой, не проходящей.
На кладбище многие шептались глядя на Ксанку, мол, та забрала жизнь у Фомы.
Свекровь больше её не защищала.
Когда пришли домой, сказала:
— Не задерживайся у меня. Я буду о сыне молиться. А ты уходи.
— Куда же я пойду? — голос Ксанки дрожал.
— А откуда пришла, туда и иди. К Марье можешь не соваться. Она там с мужем милуется. Сказала, что больше никого к себе не пустит. Так что думай. Голова-то тебе зачем?
Мать Фомы говорила резко.
Её слова прочно закреплялись в мыслях Ксанки. И точили потом изнутри.
Но Ксанка не торопилась уходить. Она даже не знала куда податься. Жизнь стала невыносимой.
Мать Фомы забрала все заработанные Ксанкой деньги. Нашла всё вытащила из шкатулки.
Когда Ксанка намекнула на это, свекровь выпалила:
— А мне жить на что? Я старая больная женщина, а ты кобыла. С твоим лицом можно заработать. Не иссякла профессия эта. В городе быстро найдешь желающих.
Ксанка от удивления даже закрыла рот рукой.
— Вы мне кем стать предлагаете?
— А то ты не догадалась! Там никто о твоём сумасшествии не знает. Справишься.
На работу Ксанка решила пойти с дочкой. Боялась, что оставит Дашеньку, а мать Фомы начудит чего-нибудь.
На улице встретила женщину, которой писала письма якобы от сына.
Та не стала расспрашивать, жалеть.
Просто прямо так в лоб и сказала:
— Переезжай ко мне. Ходят слухи, что змеюка тебя выгоняет. Ты мне жизнь спасла. Я свыклась с тем, что не вернуть сына. Но письма читаю. Придумала же ты! До сих пор помню то чувство.
— Да как же я у вас? — прошептала Ксанка. — С дитём. Чужая я вам.
— Ой, — женщина махнула рукой, — нашлась чужачка. Давай Дашку и беги за вещами.
— Ну хорошо! — Ксанка с трудом сдерживала улыбку. — Я оставшееся разнесу и побегу за вещами.
— Давай, давай! Не беспокойся. Я за дитём присмотрю.
Ксанка разнесла почту и побежала собирать вещи. Радовалась, что свекрови дома не было.
Всё своё забрала. Прихватила ещё две рубашки Фомы. Новые. Ни разу не надел.
Долго смотрела Ксанка на фото Фомы.
Вспомнила его в солдатской форме в первую их встречу. Всплакнула, а потом зло произнесла:
— Кем бы ты ни был, Вадим, я тебя ненавижу! Я если увижу тебя, в лицо плюну. Ты у меня всё прочувствуешь. Всё что мне пришлось пережить.
Такая сильная злость напала на Ксанку. Она стиснула зубы, сжала кулаки. И вдруг стала шептать:
— Николаша, Ярослав, Илюша, Дашенька.
Разболелась голова.
Перед глазами мелькали незнакомые лица.
Но Ксанке казалось, что она где-то их всех видела.
Кое-как взяла себя в руки.
— Надо уходить, — сказала она себе.
По пути на новое место жительства встретила Марью с мужем. Как расцвела Марья!
Вышагивала по улице в новых туфельках.
Всем, кто любовался туфлями, Михей говорил:
— Для любимой жёнушки работал не покладая рук. А она мне сына подарила. Вот и балую свою красавицу.
Марья на Ксанку даже не обратила внимания. Горло вздёрнула подбородок.
Ксанка улыбнулась и пошла дальше.
На новом месте было хорошо.
Хозяйка дома показывала фотографии сына, мужа, родителей.
— Мои родители пели. Играли в театре. Мама была потрясающей певицей. Было фото с царём. Я спрятала, а потом найти не смогла. Оставила всё нейтральное. Так пролетело время, Ксаночка! Так оно промчалось.
Вот тут посмотри, мама на сцене в длинном платье со шлейфом. Я сидела под этим шлейфом на том спектакле, потому что не хотела, чтобы мама меня оставила за кулисами.
Там за мной всегда присматривал костюмер — высокомерный вредный мужчина и крючковатыми руками. Он шил потрясающе, казалось, что и иглы в руках нет.
Его держали в театре за профессионализм. Терпели характер. Поначалу он меня любил и шил мне тряпичные куклы. А однажды моя мать после премьеры приняла чуть больше обычного. Захмелела. И тот костюмер стал приставать к ней. Она кричала, но никого в театре не было. С трудом ей удалось вырваться.
После этого случая мама хотела уйти из театра, но осталась ради своих почитателей. А тот костюмер стал относиться ко мне со злостью. Велел вернуть ему кукол. Я вернула.
И когда мама пела в том платье, я пряталась под шлейфом. Лишь бы не с тем человеком быть.
А потом колесо революции закрутило всё. Наш дом забрали, папу забрали. Я уже замужем была. Муж мой остался за границей. Не вернулся. Меня звал. Но маме было плохо, я не могла её оставить. А потом мамы не стало, и уехать я не смогла. Вот тут в доме своей нянюшки поселилась. С тоской всё вспоминаю.
Катерина Анатольевна прижала к себе Ксанкину дочку, уткнулась в её макушку и прошептала:
— Доченька твоя пахнет ванилью. Счастливой вырастет.
Ксанка смотрела на женщину и думала: «Почему я не могу ничего ей рассказать? Почему, Господи?!»
Продолжение тут
Попробую публиковать без ссылок на предыдущие главы.
Только продолжение будет кликабельным. Экспериментирую.