В этом году исполняется 210 лет со дня рождения Матиаса Александра Кастрена (1813−1852 гг., на русский манер его величали Матвеем Христиановичем). Он был великим российским филологом финского происхождения, и известен своими исследованиями финно-угорских и самодийских языков. В 1845 году Кастрен защитил докторскую диссертацию, в которой предложил гипотезу о генетическом родстве уральских и алтайских языков.
Гипотеза была смелой, но имела некоторое научное обоснование. Однако Кастрен пошел еще дальше и предложил, что народы, говорящие на «туранских» языках, имели общее происхождение и, соответственно, могут иметь общее будущее. Так в противостоянии с пангерманизмом и панславизмом появился туранизм.
Кастрен-лингвист
Матиас Александр родился в семье финских шведов и получил второе имя в честь российского императора. В 1830 году он поступил в Императорский Александровский университет в Гельсингфорсе, где через шесть лет получил степень кандидата наук по философии. Во время учебы Кастрен стал членом Субботнего общества, куда входили видные финноманы: Топелиус, Рунеберг, Снельман. Все они стремились к тому, чтобы образованные слои населения перешли со шведского языка на финский, а последнему был придан статуса государственного, и Финляндия в конце концов получила независимость.
Увлечение «Калевалой», которую Кастрен перевел на шведский, способствовало научной поездке в Лапландию в 1838 году, где он изучал саамский язык. В следующем году Матиас Александр побывал в Карелии, а в 1841 году вместе с Элиасом Лённротом он сначала посетил Лапландию, а затем уехал в Архангельск, где изучал язык самоедов (ненцев). После этого Кастрен проделал путь до Пустозерска, затем по Печоре до Усть-Цильмы, а в итоге добрался до Обдорска (Салехард). В ходе поездки состояние здоровья его ухудшилось, и Матиас Александр был вынужден в 1844 году вернутся в Гельсингфорс.
Результатом экспедиции были две монографии по грамматике зырянского (коми) и черемисского (мари) языков, докторская диссертация и болезнь — лёгочная чахотка (туберкулёз). За зырянскую грамматику он даже получил вторую (половинную) Демидовскую премию в размере 2500 рублей государственными ассигнациями.
В 1845 году Кастрен стал доцентом Императорского Александровского университета с жалованием 700 рублей в год и по поручению Санкт-Петербургской академии наук отправился в Сибирь для изучения местных языков. Во время этой экспедиции он получал на содержание и расходы по 1000 рублей в год, с высылкой авансов на полгода вперед. При этом отчеты в расходовании экспедиционных денег не требовались. Интересно, что Кастрен раскопал 14 курганов в Минусинском уезде, за что платил рабочим из расчета сто рублей за курган, а местные думали, что ученый выкапывает останки, чтобы делать из древних черепов сильную лекарственную настойку.
В 1849 году Кастрен вернулся из Сибири с материалами об остякском (хантыйском), остяко-самоедском (селькупском), хакасском и карагасском (тофаларском) языках, коллекциями археологических, антропологических и этнографических предметов для Кунсткамеры и других музеев.
В 1851 году Кастрен стал первым профессором кафедры финской филологии Императорского Александровского университета. В том же году у него родился сын Роберт, в будущем известный публицист и историк, а уже в следующем году 39-тилетний профессор скончался от болезни.
Вклад Кастрена в науку, за которую он фактически отдал жизнь, воистину нельзя преувеличить. Он, написав ряд исследований по грамматике финно-угорских и самодийских языков, фактически положил начало сравнительной уралистике. Однако успехи Кастрена признаны не только в области лингвистики. Ведущие советские этнографы в 1927 году выпустили сборник статей, посвященный 75-тилетию со дня смерти ученого. Каждый специалист посвятил статью отдельному аспекту научной деятельности «юбиляра»: Штернберг написал про Кастрена-алтаиста, Самойлович — про Кастрена-турковеда, Владимирцов про Кастрена-монголиста и т.д. Однако никто не написал о вкладе Кастрена в историю идеологий.
Кастрен-туранист
В 1849 году Кастрен прочитал в Императорском Александровском университете лекцию «Где была прародина финского народа?». В ней ученый изложил свою идею о родстве не только финских и угорских языков, но и об их близости к самодийским языкам, более того, он объединил их с тюркскими, монгольскими и даже тунгусо-маньчжурскими в одну «алтайскую семью». Именно Алтай он считал прародиной народов, говорящих на всех этих языках.
Владимир Богораз (Тан) отмечает, что Кастрен соединяет все народы обозреваемого им круга в одну непрерывную цепь: «Поскольку родство финского и самоедского племен установлено моими изысканиями, а финны, очевидно, родственны туркам и татарам, то ближайшей задачей языкознания является установление родства между финнами и тунгусами при посредстве все тех же самоедов. От тунгусов прямая дорога ведет к манджурам, и далее к монголам ведут все пути». В эту цепь сам Кастрен через посредство енисейских остяков включил и палеоазиатов. От палеоазиатов, продолжая его аргументацию, прямая дорога ведет к эскимосам и американским индейцам. Цепь таким образом постепенно удлиняется, и включает все новые звенья, и обходит весь северный мир».
Однако у этой сугубо научной (на тот момент) гипотезе была и идеологическая подоплека. Дело в том, что элита Финляндии (тогда Великого княжества Финляндского) искала для финнов место в мире, и оно должно было быть не из последних. К середине XIX века уже существовали такие движения как пангерманизм, ставящий своей целью идеологически объединить всех немцев, и панславизм, предполагавший осуществить то же самое со славянскими (в первую очередь, западными и южными) народами. Для скандинавских стран существовал скандинавизм, в котором не было места для будущей Финляндии, разве что лишь в составе Швеции.
У будущей Финляндии не было сильных «родственников». Не считать же таковыми финно-угорские народы Российской империи, да существовали еще венгры, но и они не были независимыми, а входили в состав Австрийской империи под владычеством германоязычных Габсбургов. Для обретения независимости требовались союзники посильнее или хотя бы помногочисленнее. Тем удачнее Кастрен доказывал общее происхождение финно-угров и тюрок. Ведь тюркоязычными были не только российские татары, но и турки достаточно мощной Османской империи. Именно туда в 1849 году устремились венгры, восстание которых было подавлено войсками Австрийской и Российской империй.
Все эти народы: финны, венгры, турки и прочие были названы туранскими, а культурно-политическое движение, обосновывающее их общее прошлое и стремление сохранить себя, противостоящее пангерманизму, панславизму, скандинавизму, получило название туранизм. Термины «туранцы» и «туран» встречались еще в Авесте, так называли противников зороастризма и их землю. Часто противопоставлялись Иран — земля ариев, и Туран, где жили их враги, которые были ираноязычными кочевниками. Когда значительно позднее иранцы встретились с тюрками, то стали называть их туранцами из-за враждебности и некоторой схожести этнонима.
Кастрен по праву может считаться не только основоположником уралистики, но и туранизма. В Финляндии дело Матиаса Александра продолжили историк и политик Юрьё Сакари Юрьё-Коскинен (урожденный Георг Захариас Форсман) и Кай (Карл) Рейнхольд Доннер, предпринявший до Первой мировой войны две экспедиции в Сибирь, где изучал самодийские народы, и ставший позднее одним из активистов егерского движения.
В 1854 году преподававший в Оксфорде немецкий филолог Макс Мюллер (1823−1900 гг.) напишет о туранской языковой семье (отличной от арийской и семитской), куда включит финский, самодийский, «татарский» (тюркский), монгольский и тунгусский языки. Благодаря работам исследователя Арминия Вамбери (1832−1913 гг.), который был сторонником общего происхождения турецкого и венгерского народов, туранизм получил распространение в Венгрии и Турции (позднее в виде пантюркизма).
Постскриптум
Благо, что финский национализм во второй половине XIX века не получил такого развития как польский или венгерский: финны не были готовы бороться с оружием в руках за независимость, и помогать врагам России, как это делали те же венгры и поляки на службе Османской империи во время Крымской войны и позднее. Однако в ХХ веке ситуация изменилась, когда началась Русско-японская война. Резидент японской разведки полковник Акаси Мотодзиро с помощью венгра Николае Балога де Галанта познакомился с Йонасом Кастреном (двоюродным племянником Матиаса Александра), который помог наладить агентурную сеть и, в свою очередь, познакомил японца с лидером польских националистов Романом Дмовским. Акаси выделял деньги на шпионаж и организацию восстания всем желающим поражения Российской империи. Так, парадоксальным образом, «туранские» народы финны, венгры (и примкнувшие поляки) помогали японцам в борьбе с русскими.
***
Автор: Валерий Кондаков, историк, специально для GoArctic
