Коснувшись того, чего нет, но что, без сомнения, имеет отношение к пониманию жанра пушкинского произведения, пойдём дальше и затронем то, что есть — имя Евгений. Более чем уверен, вы никогда не задумывались: почему Онегин — Евгений? Тема эта не просто занятная, а некоторым образом детективная. Во-первых, на страницы пушкинского «романа в стихах» имя пришло кружным путём из Туманного Альбиона. Во-вторых, направление этого пути подсказал сам Пушкин в сноске-примечании под № 16: «Бедный Йорик!» — восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна*.)» В-третьих, широкое внимание к этому вопросу привлёк журналист А. В. Минкин. Он поделился им на одном из телеканалов, а затем, в начале 2012 года, опубликовал заметку, озаглавленную «Почему Онегин — Евгений?» Забыв, правда, упомянуть, что десятью годами ранее «тайну» имени Онегина разгадал и объяснил А. Барков.
* Лоренс Стерн — английский писатель XVIII в., автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии».
Надо отдать должное, Александр Викторович наделён редким качеством, он способен въедливо читать текст. Дар этот позволяет ему, наряду с более чем странными выводами, делать порой нежданно-негаданные находки. Отрешимся от того, откуда проистекает догадка-предположение, вычленим саму суть — своим именем главный герой пушкинского «романа в стихах» обязан Евгению* из «Сентиментального путешествия по Франции и Италии»** Стерна, лживого «друга» и, по сути, литературного убийцы Йорика (Йорик — альтер эго самого Стерна).
* Этим именем Стерн называет Джона Холла-Стивенсона, к которому обращается несколько раз по ходу событий романа. Холл-Стивенсон — литератор (автор «Басен для взрослых джентльменов» и «Безумных историй»; оба вместе учились в колледже в Кембридже).
** Роман — откровенная пародия на традиционный жанр путевой прозы, модный в тогдашней литературе.
Занятно вглядываться в этот английский антураж Онегина: «мечтам невольная преданность, неподражательная странность», «резкий, охлаждённый ум», «острижен по последней моде, как dandy лондонский одет», «хранит молчанье в важном споре», «читает Адама Смита», любит «roast-beef окровавлённый» и «beef-stеаks», имеет «недуг, которого причину // Давно бы отыскать пора, // Подобный английскому сплину», сам «как Child-Harold, угрюмый, томный».
Так как Минкин публично высказал желание закрепить свой приоритет, мол, не могу «отделаться от мысли, что мою догадку может присвоить себе какой-нибудь доктор филологии», я, хоть и не доктор филологических наук, на первенство в открытии ничуть не претендую. (Но это так, в качестве лирического отступления).
Я верю в то, что:
как Евгений Стерн, который выдаёт себя за Йорика, не дописавшего свой роман, так и Евгений Онегин, «выдающий себя за Пушкина», обрывает, не закончив, свой «роман в стихах»;
как Стерн вступление к своему роману «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» поместил в XX (двадцатую!) главу III (третьего!!!) тома, так и Пушкин пристроил вступление к своему «роману в стихах» в конец Главы седьмой;
как Стерн выпускал в свет свой роман частями, так и Пушкин печатал «Евгения Онегина» поглавно — и тут самое важное, — используя такого рода форму публикации… в борьбе с Катениным.
Эту невероятную историю отношений Пушкина и Катенина будто специально сочинила сама жизнь, чтобы наглядно показать, с какой кажущейся лёгкостью Пушкин превращал события и факты из своей жизни в поэтические строки, и с очевидностью доказать, что те, кого мы зачастую считаем возможным именовать его друзьями, были всего лишь коллегами по литературному цеху.
Поэт, драматург и переводчик Павел Александрович Катенин был почти на семь лет старше Пушкина. Небольшого роста, храбро воевал и дослужился до полковника. Современники отмечали его ядовито-насмешливую улыбку и вспыльчивость, находили его охотником затевать споры. Ф. Ф. Вигель как-то припечатал его на свой манер, назвав надменным и жалким поэтом. Это не помешало ему дать и более развёрнутый словесный портрет Катенина:
«Круглолицый, полнощёкий и румяный, как херувим на вербе, он вечно кипел, как кофейник на конфорке… Видал я людей самолюбивых до безумия, но подобного ему не встречал, у него было самое странное авторское самолюбие: мне случалось от него самого слышать, что он охотнее простит такому человеку, который назовёт его мерзавцем, плутом, нежели тому, который хотя бы по заочности назвал его плохим писателем; за это готов он вступиться с оружием в руках».
Историк русской поэзии И. Н. Розанов как-то сказал о Катенине:
«Без искры животворящего гения, он был только пародией крупного писателя».
Отсутствие подлинного поэтического дарования не мешало Катенину быть прекрасным декламатором. Когда он читал свои посредственные стихи, они казались слушателям безупречными. Себя Катенин любил до болезненности, и обид не прощал. Однажды стал горячо и резко отзываться о Крылове, почти отрицая его дарование. Кто-то возразил:
— Да у тебя, верно, какая-нибудь личность против Крылова.
— Нисколько. Критикую его с одной литературной точки зрения. — И потом вдруг добавил: — Да он и нехороший человек: при избрании моём в Академию этот подлец один из всех положил мне чёрный шар.
Пушкин так писал о нём Петру Вяземскому, который «соблазнов всех… сладкий яд отведал, // Вкусил и горечь всех возможных слёз»:
«Катенин опоздал родиться. — Не идеями (которых у него нет), — но характером принадлежит он к 18 столетию: та же авторская мелкость и гордость, те же литературные интриги и сплетни. Мы все, по большей части привыкли смотреть на поэзию как на записную прелестницу, к которой заходим иногда поврать и поповесничать, без всякой душевной привязанности и вовсе не уважая опасных её прелестей. Катенин, напротив того, приезжает к ней в башмаках и напудренный и просиживает у неё целую жизнь с платонической любовью, благоговеньем и важностью. Что ни говори, век наш не век поэзии, умы не к ней устремлены…»
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—143) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 134. «Когда в глазах трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы»
Эссе 135. Пушкин о царе: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил»
Эссе 136. Пушкинская форма бытия: «Судьба пророка: заклание самого себя»
