О Леле – этом маленьком боге страсти – до сих пор напоминает слово «лелеять», то есть нéжить, любить. Он сын богини красоты Лады, а красота, естественно, рождает страсть. Изображался он в виде златовласого, как и мать, крылатого младенца: ведь любовь свободна и неуловима. Лель метал из рук искры: ведь страсть – это пламенная, жаркая любовь! Он то же, что греческий Эрос или римский Амур, только те поражают сердца людей стрелами, а Лель возжигал их своим ярым пламенем.
Священной птицей его считался аист. Другое название этой птицы в некоторых славянских языках – лелека. В связи с Лелем почитались и журавли, и жаворонки – символы весны.
Сообщает нам сии «знания» (кавычки неслучайны!) книга «Русские легенды и предания» Е. А. Грушко и Ю. М. Медведева.
(Кстати, обзору образа птицы аиста в славянской мифологии я тоже уделил в своё время отдельную заметку – и при работе с источниками никаких Лелей, разумеется, не заметил.)
Что хочется отметить касательно приведённой цитаты... Ну, то, что авторы-составители как бы признаются: Лель – «импортозамещённый» в рамках кабинетной мифологии Эрос-Амур.
Ну вот был такой, дескать, у греков-римлян, пусть и у наших славянских пращуров будет. Только не острыми стрелами в сердца, как эти грубые европейцы, тыкает, а проводит их термическую обработку (так, наверно, гуманнее)...
А если серьёзно, какие основания есть полагать, будто бы у славян был бог Лель?
Песенный рефрен типа «Ой, лель-ладо» либо «Лада, лель-люли» – раз.
Работы польских историографов XVI века (Мартина Кромера, Матвея Меховского, Матея Стрыйковского), которые стремились привести западно-славянскую мифологию в соответствие с античной, греко-римской (снова здравствуй, кабинетная мифология!) – два.
Упоминание в довольно сомнительном, на мой взгляд, «Синопсисе» архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля, написанном в XVII веке, – три.
И... всё?
Похоже, что да.
Приведу ещё одну цитату – доктора филологических наук Юрия Михайловича Лотмана:
Лель – искусственное божество, введённое в русский Олимп писателями XVIII в. на основании припевов-выкриков, в основном свадебной поэзии: «Люли, лель, лелё». Припевы эти воспринимались как призывание, звательные формы собственного имени. Из этого делался вывод, что Лель – славянский Амур, божество любви.
Писатели?
Да, за наполнение довольно пустого образа Леля взялись писатели.
Например, поляк Адам Бернард Мицкевич в своей эпической поэме «Пан Тадеуш» проводит жирную параллель между античными Кастором с Поллуксом и Лелем с Полелем:
Созвездье Близнецов зажглось над тёмным хмелем,
Славяне звали их когда-то Лель с Полелем.
Упоминает Леля и Александр Сергеевич Пушкин в «Евгении Онегине»:
Татьяна, по совету няни
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне..
И я – при мысли о Светлане
Мне стало страшно – так и быть,
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьётся Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
Ну а больше всех, конечно, натворил-наворотил Александр Николаевич Островский в своей «Снегурочке», благодаря которой и Лель укрепил свои позиции в народном сознании, и Ярило был «зачислен» в ряд солнечных божеств.
См. также:
