Продолжение собственноручных писем Екатерины II к г-же Бьельке (Иоганне Доротее, рожденной Гротгус)
О воспитании шведских принцев, о французском министре Шуазеле, об отъезде принца Генриха
21 января 1771 г.
Милостивая государыня,
Я очень обязана вам за ваше поздравление с новым годом, который желаю вам провести хорошо и счастливо. Думаю, что шведские принцы очень любезны (здесь сыновья шведского короля Адольфа Фредерика, дяди Екатерины II, близкие родственники), так как они понравились вам; было бы желательно, чтобы их воспитывали так, чтобы всякая партия всегда была ими довольна; я всегда держалась того правила, что в отношении к своим подданным государь должен быть только судьей, а не начальником, еще менее приверженцем партии.
Это правило, поверьте мне, хорошее; я знаю это по опыту; оно хорошо по всех странах и при всяком образе правления. Поистине я так мало сержусь на г. Шуазеля, что сожалею о его ссылке; этот человек, думая делать мне величайшее зло, всегда ошибался, потому что его льстецы вечно говорили ему только приятное и скрывали от него правду; это завлекло его в лабиринт неправильных действий, которые окончательно послужили только к моей славе.
Я не чувствую никакого желания вредить ему; он был чрезвычайно ветреный человек; чиновники, служившие при нем здесь, были чудовищно злы; но что такое злоба? она становится смешной, когда обнаруживается в подобных лицах.
Принц Генрих (младший брат Фридриха II) выехал отсюда третьего дня вечером; по-видимому ему здесь понравилось. Он снискал общее уважение, все сожалеют о его отъезде, и я первая: он был так любезен со мной, что я не могу не быть ему очень благодарной за это; мы угощали его, как могли, и кажется, нам часто удавалось угодить ему; пожалуйста, напишите мне, когда он возвратится, доволен ли он своим пребыванием в Петербурге. Я очень рада, что мой праздник вам понравился (см. в пред. публикации).
Прощайте, милостивая государыня, продолжайте ко мне вашу дружбу и будьте уверены, что я высоко ценю ее. Екатерина
О дне рождении императрицы, о московской чуме и предполагавшемся свидании с королями шведским и датским
18 мая 1771 г.
Милостивая государыня,
Отчего все эти болезни, на которые вы жалуетесь в этом году? Прошу вас избавиться от них, потому что они мне не нравятся и беспокоят меня. Я очень обязана вам за празднование дня моего рождения (2 мая) и за все, что вы говорите мне по этому поводу; но согласитесь, что я уже так давно родилась, что простительно было бы и забыть этот день: сорок два года уже прошло.
Знаете ли вы, что я делаю? Я всякий год бегу из города около времени этого праздника: прекрасное удовольствие праздновать день, в который становишься годом старее!
Я желаю счастливого разрешения датской королеве (Каролина Матильда Великобританская) и многочисленного потомства королю. "Все обстоит хорошо в лучшем из возможных миров" (цитата из "Кандида" Вольтера).
Тому, кто вам скажет, что в Москве моровая язва, скажите, что он солгал: там были только случаи горячек гнилой и с пятнами, но для прекращения панического страха и толков я взяла все предосторожности, какие принимаются против моровой язвы.
Теперь жалуются на строгие карантины, окуривание и прочее; я очень рада тому (жалею о том?), но они будут продолжаться, потому что это в другой раз научит, что значат карантинные прелести и пр., и голова не вскружится так легко у людей, склонных к подобному изуверству: в самом деле, не изуверы ли те, которые видят моровую язву там, где ее вовсе нет?
Со всех сторон слышатся большие похвалы шведскому королю (здесь Густав III). Мне очень досадно, что я не могла видеть моих собратьев, Божью милостью северных государей. Оба хотели быть сюда, но тому и другому встретились препятствия, и я также не поеду к ним.
Таким образом мы рискуем увидеться только "на том свете"; там, если пожелаете, и вы можете присутствовать при нашем свидании, которое будет не безынтересно, и я вам обещаю, что рассмешу вас, если это будет возможно несмотря на требования благоприличия.
Но время закончить, потому что с тоном, принятым мною в этом письме, я пожалуй наговорю много диковинок; будьте уверены, милостивая государыня, что я очень ценю все доказательства вашей ко мне дружбы, и что мое к вам расположение не изменится. Екатерина
Я поговорю с вами в другой раз о вашем друге графе Б. (Бернсторфе)
Об успехах армии князя Долгорукого в Крыму, о Сведенборге и о датской королеве
26 июня 1771 г.
Милостивая государыня,
Я получила ваше письмо от 18 июня, и в ответ на него сообщу вам новость, которая доставит вам удовольствие, потому что вы интересуетесь всем, что до меня касается.
Князь Долгорукий (Василий Михайлович) со своей армией 14 июня старого стиля пробился сквозь Перекопскую линию и вступил в Крым; при отправлении курьера князь оканчивал капитуляцию Перекопа, и депутаты этой крепости были в нашем лагере. Итак, я с минуты на минуту ожидаю известия о сдаче этого города.
Крымский хан с 7000 турок и 50000 татар защищали линию, но боясь быть отрезанными другим посланным корпусом, они отступили.
Пожалуйста, скажите мне, сочинения Сведенборга (Эммануил), о которых вы мне говорите, есть ли на другом языке кроме шведского: я много слышала об этом "мечтателе".
В качестве английской принцессы датская королева, конечно, меня интересовала, как все, что принадлежит к этой стране (т. е. Англии), но мне говорили, что она презирает свое отечество, и с тех пор признаюсь, я часто жалела об ошибках, которые ей приписывают.
Она слывет чрезвычайно твердой и смелой, но я не знаю, как согласить это с ее опасениями и паническим страхом, которым, как говорят, она предается в виду своего разрешения. Мне пишут, что у графини Прованской, хотя и несколько смуглой, прекрасные глаза и что она приятна; итак утешьтесь на счет вашей протеже.
Прощайте, милостивая государыня, будьте здоровы и верьте, что я принимаю в вас живое участие и дорожу вашей дружбой. Екатерина
В Петергофе, 26 июня нового стиля 1771 г. Сегодня ровно год со дня совершенного истребления турецкого флота. Мое адмиралтейство выбило, поэтому случаю, очень красивую медаль в честь графа Орлова (Алексея Григорьевича); если вы любопытствуете взглянуть на нее, то я вам ее пришлю.
О бывших наводнениях, о болезни великого князя, о событиях при датском дворе и о завоевании Крыма
30 июля 1771 г.
Милостивая государыня,
Чтобы утешить вас при ваших наводнениях, которые впрочем, как мне пишут, уже уменьшились, скажу вам, что некоторые местности и у нас пострадали значительно от воды, между прочим Рига и город называемый Тверь, на дороге отсюда (Санкт-Петербург) в Москву, который я построила каменный с 1763 года.
У нас были, кроме того, пожары, болезни, война (здесь русско-турецкая); в последнее же время наделала нам много хлопот болезнь моего сына (Павла Петровича): это была простудная лихорадка, которая продолжалась около пяти недель.
Благодарение Богу, он выздоровел, осталась только слабость; другие говорят, что эта лихорадка была необходима для роста бороды; я никогда не любила бород, но если это правда, то я возненавижу их от души.
Не хочу и думать об ужасах, происходящих в Дании; это очень прискорбно. Радуюсь, что принадлежу к числу безумцев, которые верят в Бога. Слыхали ли их величества о Ньютоне и Локке? Вряд ли они просвещеннее этих великих людей, которые основывали свои знания на неоспоримом правиле, что "дважды два четыре".
Я жалею об этой стране и смело предсказываю гибель злым, потому что род человеческий, к чести его, так устроен, что он не позволяет отдельным лицам доводить зло далее известного предела. Я надеюсь, милостивая государыня, что вам более понравится, если я буду говорить вам о завоевании Крыма, чем утомлять ваше внимание вещами столь неприятными.
Хан лично явился к князю Долгорукому с предложением капитуляции: его зовут Селим-Гирай; князь Долгорукий занял своим гарнизоном все укрепленные места; а теперь, окончив свою кампанию "и плача, как Александр что ему нечего более покорять", возвращается с остатком своей армии, чтобы поспеть к августу месяцу на зимние квартиры.
Все это завоевание совершилось от 14-го июня по 7-е июля ст. ст., хотя страна довольно обширная. Наш азовский флот погнался в Черном море за четырнадцатью турецкими кораблями, которые туман скрыл от них.
Прощайте, милостивая государыня; будьте здоровы и продолжайте оказывать мне те чувства, которыми, как вам известно, я так дорожу.
Екатерина
О выздоровлении великого князя; об опрометчивости датского двора; о землетрясениях и петербургских постройках
29 августа 1771 г.
Милостивая государыня,
Пожалуйста, успокоитесь на счет здоровья моего сына, который совершенно поправился. Это была не изнурительная болезнь, но простудная лихорадка; все беспокойства и опасения прошли и он снова является в публике.
Он чрезвычайно вырос в эту болезнь, и у него начинают пробиваться усы. Русская пословица говорит, что ни у кого ус не растет без болезни (есть две поговорки, которые Императрица могла тут разуметь, именно: "болезнь на усу" и "парень на усу лежит"); не знаю, справедливо ли это правило, но относительно Великого Князя мы сильно были встревожены; благодарение Богу, - все прошло.
Я нахожу, "что у датского двора ума палата", потому что он чрезвычайно решителен в своих определениях, в таких случаях, когда все другие европейские правительства не раз сломали бы себе голову, прежде чем решились бы на что-либо. Время покажет, столько ли же благоразумны молодые люди, сколько они скоры на произнесение оракулов.
Я вам послала, милостивая государыня, медаль, выбитую в честь графа Алексея Орлова; ее взял с собою некто Лукин, который отправился в Голландию.
Правда ли, что у вас было землетрясение? Мне совсем не нравится, что они приближаются к северу, потому что досадно будет, если они уничтожат мою невскую набережную и мои прекрасные мосты из нетёсаного камня и столько других построек, которые я постоянно возвожу, потому что, несмотря на войну, страсть к постройкам не оставляет меня.
Прощайте, милостивая государыня, будьте уверены в живом участии, какое я принимаю во всем, что вас интересует. Екатерина
О выздоровлении великого князя; о московской чуме и убиении архиепископа Амвросия
3 октября 1771 г.
Милостивая государыня,
Надеюсь, что теперь вы получили уже мое письмо и приложенную к нему медаль, о которой я вам писала (см. выше). Мой сын, благодарение Богу, поправился совсем и много вырос: исключая волос, почти не заметно никаких следов болезни.
Я говорю вам это для большей точности, потому что очень обыкновенное дело, что после тяжкой болезни волосы лезут: это всегда случалось со мною, даже после каждых родов; а в пятнадцать лет, после воспаления в боку, я припоминаю, что у меня голова была гладкая, как рука.
Это несчастье прошло, но я еще не совсем спокойна на счет прилипчивых болезней, которые уносят очень многих в Москве, несмотря на все принятия там предосторожности; это гнилые горячки, злокачественные, горячки с пятнами и без пятен.
Наш простой народ не может привыкнуть и примениться, по суеверию и невежеству, к предосторожностям, необходимым в подобных обстоятельствах. Граф Орлов, видя быстрые успехи этой заразы, умолял меня позволить ему ехать туда, чтобы на месте принять меры, какие окажутся нужными к прекращению бедствия.
Я согласилась на такой прекрасный и усердный с его стороны поступок, хотя это мне и очень больно в виду опасности, которой он подвергается. Едва прошло двадцать четыре часа после его отъезда, как фельдмаршал Салтыков (Петр Семенович) написал мне о "катастрофе", случившейся от фанатизма в том же городе с 15-го на 16-е сентября старого стиля.
Когда архиепископ московский узнал, что в продолжение нескольких дней толпы черни собираются перед иконой, которой приписывали силу исцелять болезни, между тем как народ издыхал у ног Богородицы, и что туда приносили много денег, то он приказал запечатать этот ящик (для сбора приношений).
Тогда часть этой сволочи стала кричать: "Архиерей хочешь ограбить казну Богоматери, надо убить его". Другие вступились за архиепископа; от слов перешли к драке; полиция хотела разнять их, но обыкновенной полиции было недостаточно.
Самые ярые побежали в Кремль, выломали ворота у монастыря, где живет архиепископ, разграбили этот монастырь, перепились в погребах, и не найдя того, кого искали, часть из них направилась в Донской монастырь, откуда вывели этого старца и бесчеловечно умертвили его; оставшаяся часть вступила в драку при дележе добычи.
Наконец генерал-лейтенант Еропкин (Петр Дмитриевич), за отсутствием графа Салтыкова, прибыл в Кремль с тридцатью солдатами и приказал толпе разойтись; видя же, что она его не слушалась и сбиралась обороняться, он стал стрелять в нее, что и заставило чернь поспешно рассеяться. Главные бунтовщики были взяты, много других убито и ранено.
Вот прибавление к главе о превратно-понимаемой ревности, от которой уже пролито столько крови на свете. Однако я должна сказать, что этого не случилось бы, если б, по несчастью, фельдмаршал Салтыков не был на ту пору в деревне; Москва - особый мир, а не город.
Признаюсь вам, я очень страшусь, чтобы не произошло какой-нибудь сумятицы в Дании. "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову положить", говорила часто мадмуазель Кардель, моя гувернантка.
Прощайте, милостивая государыня, будьте здоровы, любите меня и верьте моей дружбе. Екатерина
Граф Орлов сейчас извещает меня, что болезнь в Москве заметно уменьшается.
Об ослаблении московской язвы, о мерах принятых против нее гр. Орловым и увольнении Салтыкова; об удачах в Турции и Польше; о частных лицах; Шеле, Капельмане, Ребиндере
13 (24) ноября 1771 г.
Милостивая государыня,
Благодаря неусыпным заботам и ревности графа Орлова, болезнь в Москве значительно ослабела, и так как настали морозы, то можно полагать, что через несколько дней все кончится разом; таков, говорят, ход этой болезни; граф Орлов оставит Москву дней через десять; князь Волконский (Михаил?) займет его место.
Я поблагодарила г. фельдмаршала Салтыкова за попечение его об этой столице, отставив его от управления ею: он, бедный, пережил свою славу. Я бы рада была щадить его старость, но несовместно было с общей пользой, чтобы он оставался на этом месте.
Хотя граф Орлов много подвергался опасности, но и сам он и его свита здоровы, и вообще эта болезнь ходит только между чернью; люди высших сословий изъяты от язвы, потому что их предохраняют принимаемые предосторожности, или что таково свойство болезни. Всевозможные предосторожности берутся к весне, из опасения, чтобы эта скверная болезнь не возобновилась.
Фанатизм, жертвой которого сделался бедный московский епископ, прошел; граф Орлов ловко забирает тамошний народ в свои руки; он не только запретил хоронить в городе, но даже не иначе позволяет народу слушать литургию, как оставаясь вне церкви во время богослужения.
Наши церкви малы, все молятся стоя, и обыкновенно бывает большая давка; притом и извне слышно очень хорошо, так как обедня всегда громко служится и поется. Народ от таких увещаний сделался так благоразумен, что даже не поднимает денег, если они попадаются ему под ногами.
Этот год был для меня несколько тяжелее предыдущим; болезнь Великого Князя, эти московские истории много озабочивали меня, однако я имела и добрые вести. Вот те, которые я получила недавно.
Генерал-майор Вейсман (Отто) перешел Дунай; он снова взял крепость Тульчу, подвинулся на тридцать верст по другую сторону реки; взял город и крепость Бабадаг, атаковал великого визиря в его укрепленном лагере, выгнал его оттуда, разбил бывший там корпус, овладел его прекрасным лагерем, с огромной добычей, и увез с собой пятьдесят пушек, вылитых прошлого года в Константинополе бароном Тоттом.
Оттуда он пошел к крепости Исакчи, которую взял, взорвав замок и укрепления, такие как в Бабадаге и в Тульче. Между тем как г. Вейсман приводил это в исполнение, генерал-майор Милорадович (Андрей Степанович) также отправился на другой берег Дуная и сделал то же в Мачине и Гирсове. Все это происходило от 20 ч. старого стиля по 23-е; в то же время генерал-лейтенант Эссен атаковал турецкий корпус, который шел в Валахию; он разбил его на голову и снова овладел крепостью Журжей.
Эти дни были для нас вообще счастливы; разбойники Пулавский (Казимир) и Коссаковский (Михаил) были также разбиты в Польше и в Литве, несмотря на советы (я хотела было сказать «французских собак», который командуют ими, но это слишком сильное выражение, итак скажу :) опытных французских воинов, к ним присланных.
Бедный граф Шель сделался жертвой всех огорчений, которые он перенес в течение года: он умер на днях (граф Христиан Шель, датский посланник при русском дворе); это был честный и хороший человек.
Вас обманули, сказав, что я уже сделала выбор для Великого Князя (здесь поиск невесты); но конечно надо будет приступить к тому. Стоит только посмотреть на госпожу Капельман, чтобы убедиться, как мало рассудка у ее супруга; они были здесь несколько лет тому назад; не понимаю, как могли так несчастно вверить этому человеку двух принцев, которыми я так интересуюсь.
(г-жа Бьельке 29 октября между прочим писала Императрице, что воспитание молодого и болезненного принца Эйтинского совершенно запущено по вине его наставника Капельмана).
Я очень вам обязана, милостивая государыня, за живое участие, принимаемое вами во всем, что до меня касается; пожалуйста, сохраните мне это участие и будьте уверены, что ваша дружба очень ценятся мною и что я отвечаю на нее искренно. Екатерина
Мой унтер-шталмейстер г. Ребиндер (Иван Михайлович?) удостоился чести быть обласканным их датскими величествами; это послужило и к умилению и к назиданию его; он особенно восхищается прекрасным воспитанием наследного принца. Вам известно, я думаю, о смерти миледи Каткарт (супруга бывшего в то время английским посланником в Петербурге лорда Генри Каткарта), это была дама великих достоинств.
