Продолжение собственноручных писем Екатерины II к г-же Бьельке (Иоганне Доротее, рожденной Гротгус)
Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о победах в Турции; об ослаблении моровой язвы в Москве; о неизбежных людских толках; о г. Клингштете, о датской королевской фамилии; о приезде в Петербург калги-султана
12 декабря 1771 г.
Милостивая государыня,
Благодарю вас за поздравления ваши с новыми победами войск, находящихся под предводительством графа Румянцева (здесь Петр Александрович), и не могу не сообщить вам своей радости, что политические болтуны, которые против нас, по большей части проигрывают свои пари. Господин голландский посланник, который в Гамбурге, может быть также ошибается на счет состояния Москвы.
Граф Орлов (Григорий Григорьевич) , который возвратился оттуда цел и невредим, знает, что там делается, поближе этого подкомандного превосходительства; в последних рапортах показано, что из 1965-ти больных умерло только 38 человек 4-го числа сего месяца; дворянство отовсюду туда возвращается; болезнь переменила свой характер.
Итак, вероятно, что через несколько дней все кончится к нашему удовольствию, и что злые толки замрут вместе с язвой; свет полон болтовни; надо поступать с нею также, как поступают англичане с пересудами своих газет: они презирают их.
Очень жалею об вас, милостивая государыня, что вы, по любви ко мне, несколько времени тому назад имели пред собою такой неприятный предмет, каков г. Клингштет (Тимофей Иванович); вообразите себе, что этой весною нашлась смелая девушка, которая решилась выйти за него замуж; одна мысль об этом, по-моему, возмутительна.
(г-жа Бьельке в письме от 6-го декабря рассказывала, что встретила в каком-то обществе состоящего в русской службе и уволенного за границу г. Клингштета и что ей приятно было говорить с ним об Императрице, хотя сам он не показался ей приятным)
Не знаю, почему мне кажется, что герцог Камберлендский должен бы был поселиться у своей сестры, королевы Датской. Я люблю англичан, но мне больно, что они дали такое плохое воспитание этим людям.
Прощайте, милостивая государыня, продолжайте вашу ко мне дружбу и верьте, что я очень дорожу ею. У нас здесь калга-султан, род крымского дофина (здесь Шагин-Гирей?). Это, я думаю, самый любезный татарин, какого можно найти: он красив, умен, образован более чем эти люди вообще бывают; пишет стихи; ему только 25 лет; он хочет все видеть и знать; все полюбили его.
Собственноручное черновое письмо Екатерины II к г-же Бьельке о затерявшейся почте; о свойствах необходимых государю; о делах датского двора
Без указания числа (1771?)
Милостивая государыня,
Ваши три последние письма помечены 15-м января, 22-м февраля и 4-м марта; итак я надеюсь, что новых от вас писем не было потеряно с этою почтою, которая не могла быть разыскана, потому что почтальон сочинил один за другим три романа.
Боясь признаться в потере почты, он утверждал, что четыре человека похитили ее у него в городе, и тотчас полиция привела в движение все свои пружины, чтобы отыскать ее, но по истечении суток обер-полицмейстер догадался, что этой почты не было в городе. Стали искать повсюду: новый допрос, новый роман; но наконец, время прошло, и мы узнали то, что уже знали, то есть, что почта потеряна.
Я думаю, что какой-нибудь финн, который ее нашел, - боясь быть заподозренным в воровстве, закуривает ею трубку в своей хижине среди болот, и вот вся мудрость правительства не впрок из-за глупца. Это, я думаю, не в первый раз случается на белом свете.
Ваше воспаленье в боку чрезвычайно расстроило меня. По вашим письмам, нельзя бы сказать, что вы больны или слабы: почерк у вас твердый, и так как дух ваш нисколько не страдает от болезни, то и желаю от всего сердца, чтобы это письмо нашло вас вполне поправившеюся.
Сказав, что "государь должен быть судьей и никогда не превращаться в предводителя партии", я не думала отнимать у державных страсти: я знаю, что это невозможно; напротив я хочу, чтоб они были у монарха, но были бы согласны с его положением; я хочу, чтобы он был страстен к общественному благу в частности и ко всякому благу вообще; я хочу, чтобы эта страсть поглощала в нем все другие.
Внезапная смерть шведского короля (здесь Густав III) очень меня огорчила; говорят, что королева неутешна. Датские истории не прекращаются; эти истории настоящая пища для злословия публики, и в самом деле, только что зайдет речь об этой стране, вокруг себя видишь насмешливые улыбки. Если окажется возможным, Карстенс будет ландфизиком (?). Что бы ни говорили злые языки, король прусский (здесь Фридрих II) и принц Генрих любят и уважают друг друга, и они в том совершенно правы.
Мне бы хотелось, чтобы ваш друг граф Бернсторф (Андреас Петер фон) совсем оставил службу, в которой он состоял, и тогда я знаю что сделаю; люди ему подобные редки; как вы об этом судите? Прощайте, милостивая государыня, будьте здоровы и верьте, что я никогда не изменюсь.
Екатерина.
Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о расположении Государыни к англичанам; о предлагаемой ей покупке коллекции по естественной истории и о делах датского двора
4 января 1772 г.
Милостивая государыня,
Премного благодарю вас за выраженные вами желания по случаю нового года. Я в свою очередь желаю вам здоровья, хорошего расположения духа и благополучия; что бы ни случилось с вами, я во всем принимаю искреннее участие.
Записка английского посланника, который называет меня "своею дорогою Императрицей", доставила мне удовольствие (г-жа Бьельке, поздравляя Государыню с наступлением нового года, между прочим, писала ей 31-го декабря, что после Каткарта английским посланником в Петербурге назначен Ганнинг (Gunning) и что тогдашний английский министр в Копенгагене (Кейт) не может утешиться, что не он поедет ко двору Екатерины.
Чтобы позабавить Ваше Величество, прибавляла г-жа Бьельке, принимаю смелость послать Вам лоскуток записки, которую он написал мне по этому случаю, где вы увидите его горе. Примите милостиво выражение "дорогая Императрица". Оно ему внушено конечно его сердцем; нельзя более его быть почитателем Вашего Величества, и он не мог предвидеть, что эта записка попадёт в Ваши руки).
Я так привыкла к дружбе англичан, что смотрю на каждого из них, как на лицо, желающее мне добра, и действую, насколько от меня зависит, соображаясь с этим. Если б Англия была так близко ко мне, как Швеция, я бы давно предприняла туда поездку, но по настоящему ее положению я отказываюсь от этого.
Чтоб я могла купить коллекцию мелочей по естественной истории, которую вы мне предлагаете (здесь некоего профессора Рока (Roques) пастора Целле), надо чтоб мне прислали каталог, и тогда я его покажу графу Орлову, который любит подобные вещи; я часто с ним воевала за то, что он думает заключить "природу в кабинет", тогда как и огромный дворец не мог бы вместить ее.
Дания жалка. Там большие дети не умеют сами вести себя; как же вы хотите, чтоб они управляли другими (речь о докторе Струэнзе)? В них нет ни мудрости змеиной, ни силы львиной. Господин Пилюль по мне (здесь Струэнзе) жалкий господин: он производит адское несварение желудка в государстве, которым управляет.
Происшествие с полком, который не повинуется и которому уступают, вместо того чтоб наказать его, доказывает как мало они понимают из каких нитей свит канат. Будем за них молиться Богу; все к лучшему в лучшем из миров. Будьте уверены, милостивая государыня, что я очень люблю вас (это истина) и чувствую всю цену вашей дружбы.
Екатерина.
Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о положении при датском дворе
3 апреля 1772
Милостивая государыня,
Я не знаю, с чего взяли английские газеты, что у меня лихорадка; вероятно,они сказали это, чтоб только наполнить свои огромные листы; я совершенно здорова. Я не писала вам потому, что у меня болели пальцы на правой руке: я два раза сряду обрезалась на том же месте, обстригая себе ногти, уж если сказать правду.
Мир не заключен, но возможно он состоится. Мне кажется, что нельзя без грустного впечатления обращать взоры на Данию. Я до смерти боюсь, чтобы этому ребенку королю не внушили мысли рубить головы; если он это сделает, то будет делать это часто, я вам ручаюсь в том, в сущности же он будет карать их за то, что сам он человек слабый, который им все дозволил.
Все, что вы мне говорите об Остене (тогдашний министр иностранных дел в Дании) похоже на него как две капли воды. Эта бедная графиня Шель внушает мне большую жалость; с вершины счастия она вдруг была повергнута в ужаснейшее бедствие (смерть своего мужа).
Рассказала ли она вам свое последнее свидание со мной? Мы были так поражены, что обе вдруг зарыдали: так мы и расстались, не могши выговорить ни слова. В жизнь мою не была я так смущена. Прощайте милостивая государыня, будьте здоровы и любите меня хоть немножко; я обещаю вам любить вас вдвое.
Екатерина.
Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о приготовлениях к миру с Турцией; о казнях в Дании; о любви к садоводству
28 апреля 1772 г. (Царское село)
Милостивая государыня,
Я угощу вас по вашему вкусу; вы желаете, чтоб мир не замедлился: мои оба посланника, фельдцейхмейстер граф Орлов и г. Обресков (Алексей Михайлович), на этой неделе уехали на конгресс (здесь в Фокшаны); турецкие послы тоже в дороге.
Но так как ни в каком деле нельзя быть уверенным, пока оно не осуществится, то я не ручаюсь вам за успех; но если турки не заключат мира, я скажу, что они одержимы бесом по их положению и по тому, сколько нам остается взять, чтоб принудить их к миру.
Датские дела наводят ужас: как можно рубить головы этим несчастным? Ужели их хотят наказать за то, что их властелин не умеет властвовать? Если б он был таковым, как бы все это могло случиться? У них стороны служат и судьями; волосы становятся дыбом, когда думаешь об этом; тут нет здравого смысла, как не видно его и ни в одном из виновных. Ужасно иметь дело с расстроенными мозгами; я знаю чего это стоит; я сама была в таком же положении.
Сожалею об участи ваших персиковых и абрикосовых деревьев, и разделяю вашу печаль о них. Я совершенно понимаю вас, так как и сама одержима плантоманией: я бы не могла жить в таком месте, где нельзя было бы ни садить, ни строить; без этого самое красивое в мире место делается для меня скучным.
Я здесь с этой целью; я часто привожу в бешенство своих садовников, и не один садовник-немец говорил мне на своем веку: - Но, Господи, что же изо всего этого выйдет? Я нахожу, что это большей частью педанты-рутинисты; удаление от рутины, которое я часто им предлагаю, выводит их из себя, и когда я вижу, что рутина берет верх, я употребляю в дело первого послушного садового мальчика, который попадется под руку, а мастер остается в стороне, что, признаюсь, ему неприятно; но сад мой мне принадлежит, и я желаю, чтоб он мне нравился.
Никого моя плантомания так не смешит, как графа Орлова; он за мною следит, он мне подражает, он надо мной смеется, он меня критикует; но, уезжая, он таки поручил мне свой сад на это лето, и я сама этот год буду там проказить по-своему; его имение близко отсюда; я очень горжусь, что он признал мое садовническое искусство.
Никогда ни одна комедия не потешала меня более, как та, где есть барон и его план; я в ней узнала себя, я говорила при каждой новой сцене: это я, это я; это совершенно я. Но довольно мне разыгрывать ее вам на свой счет. Любите меня, несмотря на мои недостатки, и будьте уверены, что вы не неблагодарную любите.
Екатерина.
Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о жестокостях, происходящих в Дании; о победе в Польше; о невежестве турок
12 мая 1772 г.
Милостивая государыня,
Если датчане сговорились довести до возможной степени развития
естественное расположение к злобе своего молодого короля, то они не могли придумать лучшего образа действий. Я содрогаюсь перед юридическими убийствами, когда их сопровождают те жестокие подробности, которые там только что совершились. Одна самая гнусная злопамятность может доводить дела до такой крайности.
Теперь беда головам: пусть только всякий бережет свою; я очень ошибаюсь, или под всем, что там происходит, кроется план запереть Его Величество. У него, против его воли, отняли жену, и Бог знает еще, что он сделает и как с ним поступят; эта страна теперь только и заслуживает того, чтобы отвести от нее глаза.
У меня ум и сердце возмущены против жестокостей и жестоких. Знаю, они в оправдание себе говорят, что боялись произвести волнение, если б предпочли кроткие меры; но это плохое оправдание: много было бы дела, если б всегда соображаться с понятием и вкусом всякой сволочи; это самая несчастная и жалкая роль, какую только можно выбрать.
Г. Остен, ради лести, однажды писал, что мое мнение руководить мнением народов: если это правда, то вы видите, что ему приговор произнесен. Вы скажете, что я сегодня очень не в духе; кто же, в самом деле, устоит против жестокости? Я ее ненавижу везде, где она ни является, а тут она во всей наготе. Я уже знала подробности, которые вы мне сообщаете.
Но переменим разговор: скажите-ка мне, так ли нынешняя весна холодна у вас, как у нас? Восточный ветер преследует нас уже месяц; он мешает мне гулять, садить и сеять. Я не люблю восточного ветра; вы скажете опять, что я в дурном расположении духа - может-быть. Ну, поведем же речь о другом.
Краковский замок, несмотря на множество гнездившихся в нем ветрогонов, сдался в полную нашу волю (15 апреля Суворов взял Краков, незадолго перед тем попавший в руки французских офицеров). Вы ведь любите такие новости.
Я имею известие от моих ангелов мира: они проехали Москву и вероятно теперь находятся уже в Киеве, - молитесь Богу за них; вы желаете мира, и я тоже.
Прекрасно иметь дело с турками; вот образчик их знакомства с современными обстоятельствами. С одним из их министров, который уже сорок лет был на службе, а прожил семьдесят, говорили о Римском императоре. Он сказал, что слыхал о нем, но когда заговорили об императрица-королеве, то он отвечал, что не знает, что это за дама, и невозможно было растолковать ему, что она - мать императора и соседка турецкой империи.
Хорошо, сказал он, вы хотите провести меня; я знаю всех наших соседей, но никогда не слыхал имени этой госпожи. Не прелестно ли это? Я хотела этим рассказом заставить вас забыть мою нелюбезность; желаю, чтоб он потешил вас так, как насмешил меня.
Впрочем, прошу вас сохранить мне вашу дружбу и быть уверенною в моей приязни.
Екатерина.
В Царском селе, которое я люблю, как зеницу ока, несмотря на порицателей, которым это местопребывание не нравится. 12 мая ст. ст. Благодарю вас за торжество 2-го мая (21 апреля старого стиля, день рождения Екатерины II); около полувека уже празднуют этот день; как стареешься, когда долго живешь!