Давно хочу написать о языке Андрея Платонова. Это писатель со своим языком, до такой степени не похожим на всеобщий русский язык, что только диву даешься. И этот язык либо принимаешь, и Платонов навсегда становится твоим любимым писателем, либо не принимаешь. О нем (о языке Платонова) написано огромное количество научных работ. Но я решила не вдаваться глубоко в дебри теории, а показать вам особенности языка этого замечательного писателя на каком-нибудь конкретном примере. Для разбора я взяла его повесть «На заре туманной юности».
«Соседка-бабушка принесла девочке кулеш в чашке, чтобы сирота, бывшая худой и не по летам маленького роста, поела что-нибудь, и Ольга скушала все без остатка».
Как вам выражение: «бывшая не по летам маленького роста»? Вроде бы и нет законов, по которым так сказать нельзя, просто обычно так, с причастием, не говорят. Ну и «скушала» многим не понравится.
«…Оля начала стирать белье: рубашку матери и подштанники отца, что от них сохранилось из белья и верхней одежды».
От них – от подштанников, ведь местоимение стоит после этого слова? Но Платонов уверен, что читатель поймет его мысль, и не обращает внимания на такие мелочи.
«Вечером Ольга легла спать на койку, где спали всегда отец с матерью, когда они были живые и больные».
«Живые» и «больные» стоят рядом, как однородные члены предложения, но ведь они неоднородны! Для бедной девочки родители в последние дни жизни – больные.
«Теперь девочка-сирота тоже думала и поступала подобно матери, и ей от этого было легче жить одной».
«От этого легче жить одной» – как-то тут всего много. Вам не кажется? «От этого стало легче», «легче жить», «жить одной» – тут три устойчивых сочетания слились воедино.
«…вздыхала от нужды…»
Нужда в прямо смысле – бедность, нехватки, голод. Вздыхают от каких-то внутренних чувств: вздохнул от расстройства, от горя, от усталости, от обиды. Но Платонов пропускает это «горе», потому что оно само собой вытекает из «нужды», и так получается неправильный, не соответствующий нормам русского языка, но зато яркий образ.
«…народ разошелся по сельским хлебным местам либо лежал в своих жилищах слабый и болезненный, а в некоторых дворах вовсе вымер».
Здесь странно употребление слова народ, ведь народ – это нечто единое, но здесь народ раздроблен – он разошелся, лежит или вымер. По-хорошему надо сказать «люди», «местные жители», но платоновское слово «народ» объединяет всех, и эти отдельные действия – показатели всеобщей беды, всеобщего горя.
«Болея перед смертью, мать говорила, что если Ольге суждено жить, то пусть она едет к тетке…»
Правильная, привычная фраза «суждено умереть». Но от фразы «если … суждено жить» читателя пробирает до мурашек.
«…механик развязал красный платок с пищей».
Мы бы сказали «с едой», пища – это что-то книжное, возвышенное. Но для голодной девочки еда имеет особый смысл, и слово пища дает нам это понять.
«Он сам был многодетный человек и не мог решить, сможет ли он прокормить лишний рот».
«Многодетный отец» – общепринятое выражение, но Платонов говорит «человек», и это не просто делает героя бесполым, это возвышает его, это как бы лишает его индивидуальности, он начинает восприниматься как один из многих. Далее «прокормить лишний рот» – опять соединение двух выражений в одно: «прокормить кого-то» и «лишний рот», это усиливает их воздействие.
«Ольга просидела на паровозе до самых вечерних сумерек…»
Сумерки всегда вечерние, просто так Платонов говорит короче, что настал вечер и наступили сумерки. А слово «самый» подчеркивает, что вечер стал уже совсем поздний.
«Все вагоны были открыты настежь…»
Не вагоны бывают открыты настежь, а двери или ворота. Но там, в вагонах, наверное, не двери и не ворота, а как они называются, это неважно и отвлекает Платонова от его повествования, потому и получается, что «вагоны открыты настежь».
«…красноармеец… отдыхал от дороги и от войны».
Опять соединение в один ряд вроде бы несовместимых вещей – того, что происходит в данную минут с человеком, и того, что происходит с ним в течение длительного времени.
«…несколько красноармейцев несли в руках хлеб, махорку, кашу в кастрюле, мыло, спички и прочее довольствие».
Слово довольствие используется только во фразе «поставить на довольствие» («зачислить на довольствие»), но у Платонова оно начинает жить своей собственной жизнью и приобретает уже утерянным им собственный первоначальный смысл.
Это я не выборочно делала анализ, это я шла просто подряд, по тексту. Что ни предложение – то неправильность, но каждая неправильность несет какой-то особенный смысл, она нужна, она создает атмосферу, она работает на образ. Читать Платонова надо медленно, смаковать каждое слово.
Александр Вертинский – большой знаток моды (упоминания предметов одежды в стихах Вертинского)
Иван Флягин, герой повести Лескова «Очарованный странник», десять лет жил среди татар или казахов?
Некоторые размышления о рассказе Чехова «Человек в футляре»
