Глубинный мрак похож на чернила каракатицы – он извивается там, на дне, которого даже не видно, ползет, плетет свою теневую паутину и поглощает абсолютно все, к чему прикасается. Он пожирает даже звуки – от них остаются лишь легкие отголоски, эха некогда существовавших вибраций, постепенно угасающие в ничто.
Глубинный мрак кажется живым, да и живет своей отдельной, собственной жизнью.
Что-то шевелится в нем – что-то, неразличимое в глубинных чернилах, как черный мазок на листе такой же черной бумаги. Оно делает темноту еще более живой, чем та должна быть. Говорят, что это – лишь природа темноты, которая хочет, чтобы ее видели живой. Но говорят и много других вещей…
Но это – лишь суеверия, легенды, страшные сказки, созданные, чтобы напугать непослушных мальчиков и девочек, которые не хотят ложиться спать вовремя.
Но любая история, даже самая абсурдная, берет свое начало от факта – далекого, практически стертого с полотна истории и, возможно, по нынешним меркам нереального.
Тем более – история, что касается одного из самых глубоких мест на планете.
***
Синие, словно постиранные с парой джинсов весьма сомнительного качества, волны набрасываются друг на друга, сбивая с ног и будто бы собираясь пожрать одна другую. Конечно, делают это не так усердно и жутко, как их морские сородичи – все равно, что сравнивать бой котят и разъяренных львов.
Они накладываются слоями, образуя более-менее спокойную гладь – настолько толстую, что ей могли бы позавидовать многие авангардисты, которые так старательно укладывали толстый мазок на другой, еще более толстый, чтобы придать своим гладям цве́та, контраста и объема. Природа же нашла более простой способ – как обычно – и ей даже не приходится тратиться на краски.
Байкал, по своим меркам, бушует – но те волнения, которые озеро переживает, вряд ли могут побеспокоить кого-то, кроме рыб и других морских тварей. Да и то, тех из них, у которых нервишки изрядно шалят. Эти волны – словно одомашненная версия морских, которая пытается во всем подражать своему могущественному родственнику, но тщетно.
Вдали, конечно же – густой, как только что помытый и высушенный феном пес, лес. Чуть ближе – одинокие деревья, словно поставленные в угол в качестве наказания, и каменные берега, о возрасте которых никто даже не догадывается. Хотя, скорее, не задумывается. Камни – они и есть камни…
С высоты полета Байкал напоминает огромную, растянутую пасть, которую земля раскрыла в попытке зевнуть, а потом замерла – как в старых сказках, где злые, недовольные жизнью волшебники-ворчуны превращали людей в статуи.
Собственно, именно такие мысли сейчас и крутились в голове у одинокого журналиста, который взирал на все великолепие с высоты не птичьего, но, в современных реалиях, вертолетного полета.
— Надеюсь, ты подготовил камеру! — заорал он. Перекричать звук вертолетных лопастей – та еще проблема.
Ответом журналисту был показавшийся из-за плеча объектив.
И, хвала великолепной технике, с небесных просторов можно разглядеть гладь озера в мельчайших подробностях. Красный глазик замигал на камере – и запись пошла. Объектив постепенно становился все больше и больше, пока не достиг максимального увеличения.
И как хорошо, что за изображением камеры можно подглядеть.
***
Слегка покачиваемая волнами, которые, дай им волю, издавали бы жалобное «мяу» в попытке наброситься друг на друга, по озеру плыла лодка. Вовсе не из тех, деревянных, с веслами, которые так любят многие романтики. Это была моторная лодка – самая что ни на есть обычная.
Она несла на себе двух человек – на вид, простых дайверов. Искусственные ласты, над которыми любая рыба захохоталась бы до смерти, акваланги, маски и черные, кожаные костюмы.
Один из них – низенький и полный, словно его немного приплюснуло к земле. Другой же, наоборот – худой и высокий, сродни гимнасту, который каким-то образом умудрился проглотить свой шест и теперь всегда ходит с идеальной осанкой.
— Все-таки как замечательно, что нам выдали разрешение на изучение самых глубинных глубин, так сказать! La profondeur de la profondeur[1], — заговорил худой, при том с явным французским акцентом. Если можно представить человека, речь которого больше всего похожа на комариный визг, с нотками изысканной Парижской богемы – то этот господин стал бы идеальным «экземпляром».
— И не говорите, Парсонс, — отозвался второй таким голосом, что вода вокруг, казалось, завибрировала, а рыбы – всплыли вверх брюхом. – Мечта жизни! Нырнуть, с ученой миссией, и в одно из самых глубоких мест на планете – слушайте, больше я мечтаю только бомбочкой прыгнуть в Марианскую впадину.
— Дорогой Вла-дись-лав, — это имя явно вызвало трудности у иностранца – конечно, не такие, как при просьбе прочесть слово «шиншилла», написанное прописью, — если вы когда-нибудь решитесь нырнуть в Марианскую впадину, s'il vous plait, возьмите меня с собой!
— Обязательно, обязательно, — рассмеялся Влади́слав. – Меня, да и все ученое сообщество, эта перспектива радует!
Тут, кстати, профессор Влади́слав был прав – перспектива экспедиции в Марианскую впадину, пусть бомбочкой, пусть – дельфинчиком, давно была несбыточной мечтой всех ученых мужей (и женщин). Вот только саму эту впадину приземление Влади́слава, да еще и бомбочокй, явно не порадовало бы.
Но начали с Байкала – и то хорошо.
— Я верю в лучшее, — пропищал Парсонс, когда лодка остановилась, и натянул на усатое лицо – стиль «под Дон Кихота», – плавательную маску. — Но почему-то сомневаюсь, что мы найдем здесь что-то стоящее. Простите, если задел ваше чувство патриотизма, désolé.
— О нет, ничего страшного! Я человек глубоко патриотичный – но больше этого, как профессор, я ре-а-лист. Сомневаюсь, что тут остались следы Атлантиды, или затонувшие храмы, ха! Кстати, первый раз выбрался из столицы – вы представляете, мне предлагали как-то переехать сюда с семьей!
— А вы что? Природа, воздух, к тому же – это такое важное для вас, русских, место. Ну, национальное достояние, гордость.
— Конечно, Парсонс, конечно! Но вот только я пока дружу с головой – и менять нагретое место, простите, на красоту в глуши, даже и не думаю.
Влади́слав и правда был патриотом – в определенные дни, когда настроение было особо патриотичным. Но не настолько, чтобы пойти на такое необдуманное решение – для этого бы понадобилось внутривенное вливание патриотизма. Двойная доза.
Дайверы приготовились к погружению.
— Посмотрите на этот чудо-агрегат! — профессор Влади́слав взял в руки маленькую металлическую коробочку, напоминающую фотокамеру. – Знаете, вот все понимаю – ну не в новинку подводные камеры, но каждый раз удивляюсь, до чего ж техника дошла.
— Да, Вла-дь… профессор, прогресс не стоит на месте, уж мы то это знаем. Возможно, скоро мы разгадаем все тайны древности и самой матушки-природы, как вы говорите здесь, да? Кто знает – может наше погружение это… маленький нырок для человека, и огромный – для всего человечества?
Парсонс захихикал так, словно боялся, что где-то рядом прячется его матушка, готовая вот-вот отругать за нелепую шутку. Коллеге тощего ученого эта фраза, правда, понравилась – он залился таким хохотом, которым можно было бы тереть алмазы в порошок.
— И как же я рад, что нас послали на такую, скажем, разведку. Исключительно вдвоем.
— И не говорите, коллега! Знаете, как мы еще говорим? Меньше народу – больше кислороду!
Влади́слав похлопал себя по кислородному баллону и сдержал смех, чтобы Парсонса не разломило пополам.
А потом, проверив технику и костюмы, они нырнули. Пузырьки заиграли на поверхности – словно бы пытаясь поскорее убежать от двух ученых.
Парсонс и Влади́слав погружались, все глубже.
И глубже.
И глубже…
***
Мрак не живой – все это знают. Но иногда, оказываясь прямиком в этом самом мраке, элементарное знание вдруг улетучивается куда-то из головы – как самый легкий ответ на экзамене.
Тьма зашевелилась – задергалась, забрыкалась, словно ей что-то не понравилось. Глубины таят в себе много тайн – и только рыбы знают ответы на все секреты.
Парсонс и Влади́слав чувствовали пульсацию темноты, но не обращали никакого внимания. Их поражала не только природа, которая как-то умудрилась выживать так глубоко, но и то, что они увидели.
Ученые лихорадочно жали на кнопку камеры. Казалось, они попали в какой-то «карман», который превратил дно в зияющую бездну без конца.
Мрак окутал их, запульсировал с новой силой. А потом то, что давало ему жизнь, что-то настолько древнее, как сама земная кора, придало ему сил – метафорически выражаясь.
И он стал абсолютным.
***
— Ты это снял?! Снял?! — вновь заорал журналист, лихорадочно дергая своего оператора за рукав.
— Да, но что, черт возьми, это было?!
— Да какая разница! Природная аномалия, наверняка – но это такой кадр!
Уже позже, когда коллеги из редакции буду просматривать запись повторно, они увидят, как поверхность темно-синего озера на секунду почернела – словно моргнула. И кто-то очень удачно сравнит это с «кляксой на синем листе, которая испортила шедевр». Эту фразу подхватят, похвалят ее и пустят в выпуск – красивая картинка и цепкая фраза, вот залог успеха.
***
Где-то на бескрайних просторах Байкала всплыли две металлические коробочки, которые напомнили бы камеры только человеку с очень хорошим воображением. А потом, спустя день, может – два, их забрали вместе с другим мусором, который нашли в озере. Камеры повезли на переработку, а новости об очередном мусоре – к ученым мужам и их женам, которые вновь собрали конференцию, где много говорили, говорили и, самое главное, говорили.
И если бы кто-то догадался посмотреть фото с камер, то узнал бы много невероятных тайн, которые, как диктует закон жанра, обязательно оказались бы на дне.
Но, возможно, некоторые древние секреты просто не следует знать. Никто не любит, когда скелеты в шкафу начинают шевелиться – даже планета. Вдруг она не хочет, чтобы кто-то дергал за ручки этих шкафов?
Но одно остается фактом.
Только рыбы знали, что произошло на самом деле.
Автор: Denozavr
Источник: https://litclubbs.ru/articles/21063-shkaf-zemli.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
