В 30-е - 1-ю пол. 50-х годов XIX в. в стрелковые части было набрано менее 1% общей численности войск .
В этот период стрелки воспринимались как нечто экзотическое, не оказывающее серьезного влияния на ход сражения.
Любопытны выдержки из одной статьи, опубликованной в журнале «Военный сборник» в 1859 году (а это уже период после Крымской кампании). Автор задавался вопросом «что же может породить в солдате охоту идти в стрелковую роту»? И сам же пытался на него ответить -
«… ни один солдат (за исключением какого-нибудь негодяя), по чувству привязанности к полку, - чувству, которое нельзя достаточно оценить, не желает быть переведенным в другую часть…». Считалось, что «… в стрелковые батальоны преимущественно назначают людей молодых, у которых, следовательно, и чувство привязанности к полку еще не могло достаточно развиться…» .
Причина, по мнению автора, была банальна: «…всякий мало-мальски знакомый с бытом стрелковых рот согласится, что солдат, назначаемый в эти роты, как бы отчуждается от полка, живет он вдалеке от бывших своих товарищей, приходит с ними в соприкосновение весьма редко и даже в разговоре не называет их, иначе как «белая амуниция»…»
Не только ненадобность и неумение стрелять было причиной малой численности стрелковых частей, но и непрестижность данного рода войск!
Егеря (или охотники) – так в некоторых странах было принято называть легкую пехоту, в противоположность линейной, действующей в строю. Отмечалось, что они «составляются из людей отличающихся искусством стрельбы, ловкостью и сметливостью, и назначаются преимущественно для действия в рассыпном строю» .
Главной их задачей было нарушение вражеского строя тяжелой пехоты. В ближнем бою, в виду отсутствия строя, егеря не могли сражаться ни с вражеской кавалерией, ни с тяжелой или средней пехотой. Беззащитность перед атаками кавалерии являлась главным фактором, ограничивающим количество легкой пехоты в формированиях вооруженных сил государства.
Кроме того, тогдашняя стрельба требовала довольно много времени и забот. Заряжание ружья проходило на 12 темпов (команд) и содержало более 30 движений. Нужно было снять кожаный чехол с казенной части ружья, затем, держа ружье горизонтально в левой руке, открыть полку (выступающий вправо желобок в казенной части), затем, протянув правую руку за спину, достать из патронной сумы бумажный патрон, зубами откусить его кончик, насыпать из патрона часть пороха на полку, закрыть полку, поставить ружье прикладом на землю, опустить патрон с пулей и оставшимся порохом в дуло, вытащить из ружейного ложа шомпол, прибить им пулю в стволе (бумажная оболочка патрона служила пыжом), вернуть шомпол в ложе. После этого начиналась новая серия приемов, уже для производства выстрела.
Армейский офицер того времени Федор Федорович Торнау вынужден был признать:
«Кремневые ружья, которыми была вооружена наша пехота, не имели ни одного качества, необходимого для верной стрельбы: они отдавали так сильно, что люди боялись прикладывать к ним щеку, без чего нельзя было палить; патрон, болтаясь в дуле, также мешал верному полету пули, а частые осечки, зависевшие от кремня или от плохого состояния боевой пружины, редко позволяли надеяться на то, что ружье действительно выстрелит. Менее всего обращали тогда внимание на стрельбу, обучая солдат одним темпам, да маршировке в три приема, будто в этом заключалась вся загадка непобедимости. Кроме того, существовал между ними предрассудок, что не следует метить в противника, для того чтобы самому не быть убитым, что пуля найдет виноватого, по воле Божьей. Поэтому люди стреляли весьма дурно, мало надеялись на ружье как на способ бить неприятеля издали, предпочитая действовать штыком» .
Летописец 69-го пехотного Рязанского полка сообщает :
«... Вооружение полка состояло из ружья 7-ми линейного калибра с трехгранным штыком и тесака. Ружье имело кремниевый замок и заряжалось с дула шаровидной пулей весом около 10 золотников (42.65 грамма), прицела не было. Для красоты ружье снабжалось множеством медных принадлежностей, а стволы и железные части не покрывались краской; они должны были блестеть, а потому чистка ружья производилась песком, кирпичем и т.п. средствами. Изогнутые стволы и поломанные замки были не редкость. Меткость с такого ружья на расстоянии 100-200 шагов (80-160 метров) была достаточна, но начиная с 200 шагов, она быстро уменьшалась. В минуту из ружья делали один выстрел и то в хорошую погоду, так как во время дождя насыпаемый на полку замка порох или совсем не загорался, или загорался не сразу. Заряжание с дула не давало солдату возможности в бою укрываться лежа, стрелять с колена или в каком-либо другом положении, потому что после выстрела приходилось вставать для заряжания. Потеря или поломка шомпола ставили солдата в невозможность действовать огнестрельным оружием.
Лишь, начиная с 1842 года, в России впервые вводится нарезное оружие, т.н. стрелковые (литтихские) ударные штуцера, калибром 7 линий, с 2 нарезами, весом в 10 ½ фунта (4,76 кг), дальность стрельбы которых составляла 500-600 шагов (400-480 метров). Однако штуцера в полку получали по 2 унтер-офицера и по 24 рядовых на батальон; они назывались штуцерными и назначались из отменных стрелков. Штыков штуцерные не имели, а взаимен их были снабжены прямым обоюдоострым тесаком, примыкавшимся к штуцеру в момент надобности. Вместе с тесаком штуцер весил около 13 фунтов (5,9 кг). В начале 50-х появились цилиндрическо-конические пули с двумя выступами, что давало возможность поражать из штуцеров на расстоянии 1200 шагов (960 метров).
Со 2-й половины 40-х годов началась переделка кремниевых ружей в нарезные, но работа шла очень медленно, т.к. действию пехоты огнем не придавали большого значения…»
Основной упор делался на комплектование пехотных линейных частей, на массовый рекрутский набор. Боевая тактика того периода подразумевала в основном ближний (штыковой) бой. Основным оружием того времени считался штык! Функция выстрела была второстепенна!
Войска наступали шагом, выстроившись в несколько шеренг и образовав линию. Темп стрельбы был небольшой. Как это обычно бывает, тактика определялась возможностями вооружения.
Отсюда знаменитое суворовское наставление: «Сбереги пулю в дуле! …Трое наскочат - первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!»
Согласно приложению к приказу Военного Министра от 28 декабря 1859 года за №30 «для обучения цельной стрельбе» нижним чинам всех стрелковых батальонов (в т.ч. и учебных), стрелковых рот и команд ежегодно полагалось отпускать 250 капсюлей, 200 боевых патронов и 150 пуль на каждое нарезное ружье или винтовку. Кавалеристам и конно-пионерам полагалось отпускать по 10 капсюлей и патронов и 9 пуль на каждый пистолет.
Предполагалось, что это довольствие будет производиться «в виде опыта, в течение трех лет, начиная с 1860 года». При этом «ближайшему усмотрению начальства» разрешалось «распределять припасы между нижними чинами по степени искусства каждого в стрельбе» .
Таким образом, каждому нижнему чину в пехоте полагалось тренироваться в стрельбе, выпуская 12,5 пуль в месяц, или 1 пулю через каждые 2,5 дня!
Понятно, что при таком отношении к делу многому и за три года не научишься. В итоге в 1862 году командир 4-го армейского корпуса сетовал:
«При осмотре полков 10-й и 11-й пехотных дивизий вверенного мне корпуса, я, к сожалению, заметил, что на обучение стрельбе людей, вооруженных нарезными ружьями в линейных ротах, не обращено должного внимания.
Сравнивая полученные результаты в нынешнем году со стрельбой прошлогодней, оказывается, что в течение целого года стрельба нисколько не подвинулась вперед.
Вследствие чего я вынужденным нахожусь обратить особенное внимание гг. полковых командиров на это обстоятельство, так как, при предстоящем общем вооружении пехоты нарезным оружием, означенные команды должны дать в линейные роты учителей, основательно приготовленных к стрелковому делу.
Обучение стрельбе нижних чинов, вооруженных винтовками, не продвинется вперед, пока гг. ротные командиры и гг. офицеры, в ротах состоящие, не займутся сами этим делом со всей основательностью и рвением; а потому предписываю разделить людей, вооруженных в настоящее время винтовками, по капральствам и поручить их отделенным офицерам. Гг. отделенные офицеры, под общим надзором ротных командиров, должны заняться каждый в своем капральстве объяснением нижним чинам теории стрельбы, в особенности обращая внимание на правильность прицеливания, держание ружья и спокойный спуск курка; указанием способов лучшего сбережения ружья, а также сборкой и разборкой его» .
При Николае I 27% личного состава стрелковых частей комплектовали русские северо–западные губернии (Вологодская, Новгородская, Псковская и Тверская) . Также довольно высокий процент среди стрелков составляли жители Смоленской губернии (10%), Приуралья (Пермской губернии) (8.7%), а также Курской (6.5%) и Владимирской (4.0%) губерний.
Чем объяснялись географические пристрастия при выборе егерей в николаевский период? Прежде всего, небольшим ростом и умением метко стрелять. Известно, что среди инородческих элементов, проживавших в России, был большой процент людей, издревле занимавшихся охотой. Так, например, проживавшие в Вологодской губернии (в частности, в Усть-Сысольском уезде) зыряне всегда характеризовались как опытные охотники и меткие стрелки .
К тому же инородцы, как правило, были ростом ниже великороссов на 2-3 см. Так, средний рост карелов (из Кемского и Олонецкого уездов) составлял 164.1 см, зырян (из Усть-Сысольского, Яренского и Мезенского уездов) – 163.2 см, вотяков – 162 см, вогулов – 154-159.4 см, остяков – 156.3 см, лопарей – 155.8 см, мордвы – 164.3 см, чувашей – 158-161.8 см, черемисов – 162.5-163.4 см, башкир – 161.4 см, татар – 160.2-162.4 см .
При Александре II произошли определенные тектонические изменения в структуре личного состава русских стрелков (резервных стрелковых батальонов). Так, доля северо-западных губерний заметно снизилась (до 19.9%), зато значительно возрос процент рекрутов с украинских губерний (Екатеринославской, Подольской, Волынской и Полтавской) – 31.6%. Еще порядка 15% кадрового состава стрелков стали комплектовать поволжские губернии (Нижегородская, Костромская, Казанская и Ярославская).
Все это произошло на фоне всеобщего обучения стрельбе: отдельные (большей частью инородческие) народности перестали выполнять сугубо специфические функции. Их места постепенно стали заменять представители триединого русского народа (в данном случае – малороссы).
*****
Таким образом, быть стрелком в 1-й половине XIX века означало числиться на второстепенных ролях.
Во-первых, меткость была качеством сомнительным, больше забавой дворянской и годилась разве что на охоте или на дуэлях.
Во-вторых, основная масса солдат в то время использовалась в пешем строю и штыковом бою, и назначение в стрелковые роты могло рассматриваться чуть ли не как наказанием, а не как поощрением за определенные заслуги или качества. Устойчивая привязанность к месту, выборность должностей, решение деревенских проблем на сходке, на которую собирались представители от каждого хозяйства, многочисленность споров и плюраизм мнений на них, обоюдное согласие при вынесении решений и обязательность их исполнения, беспрекословное подчинение главах семейств и старшинам – весь этот набор формировал менталитет русского человека и все его поступки. Главным же было присутствие общества во всех сферах жизни конкретного человека.Поэтому для людей из такой патриархальной крестьянской общины («мира»), чей особый жизненный уклад не менялся на протяжении столетий, быть отчужденным от такого общества означало фактически быть изгоем (т.е. выпавшим из своей социальной среды).
И, наконец, в-третьих, значительную массу застрельщиков того времени составляли инородцы, жители северных районов, издавна промышлявших охотой и весьма преуспевших на этом поприще. Великорусскому крестьянину приходилось отрываться от своей среды и растворяться в более сложной для него многонациональной среде.
Основное отличие стрелковых частей, в массовом порядке появившихся при Александре II, стало отсутствие штыка на винтовках – стрелять с ним было неудобно, а тратить время на снимание-одевание нельзя. Егеря и застрельщики решали со своим нарезным оружием задачи специфические. Это были снайперы. Какая же нужда у снайпера в штыке?
Русский штык - традиционно игольчатый с трех или четырехгранным лезвием, шейкой и трубкой с прорезью для надевания на ствол. Штык игольчатого формы имел преимущество в штыковом бою перед клинковым: легче проникал в тело противника, уменьшал шанс увязнуть, а при одинаковой длине клинка игольчатый штык имел меньшую массу и бо́льшую прочность. Использовать же игольчатый штык с трубкой насаживавшейся на ствол для других целей, кроме штыкового боя, было практически невозможно.
Грань между обычными пехотными и стрелковыми подразделениями стала постепенно исчезать к 80-м годам XIX века. Вот как описывает значение стрелковых частей «Энциклопедия военных и морских наук» Леера (издание 1888 года):
«Егерские (стрелковые) войска, егеря – легкая пехота, далеко не имеющая теперь того значения, которое принадлежало ей прежде, когда ручное огнестрельное оружие было менее совершенно и обучение меткой стрельбе не могло быть поставлено необходимым условием боевой подготовки всей пехоты. Тем не менее, егерские (стрелковые) войска заслуженно сохраняются и ныне, в силу традиции, ради уважения к их прежней боевой славе, но разница между ними и линейной пехотой – только в обмундировании, и лишь кое-где – еще и в вооружении» .
К концу XIX века в русской армии насчитывалось уже 20 стрелковых частей (батальоны в 1888 году были переформированы в полки), а также ряд подразделений, предназначенных для действий на окраинах страны (Финляндские, Кавказские, Сибирские и Туркестанские стрелковые батальоны, затем полки).
