Можно встретить мнение, что публикация памфлета против Уварова была, с точки зрения Пушкина, обращением к общественному мнению, «шагом к гласности прений о действиях» одного из виднейших деятелей царствования Николая I, правительство которого, преследуя даже чисто литературную полемику, стремилось всеми доступными средствами пресечь проявления подобной гласности. Мнение, при всём том, что имеет право на существование, никак не отрицает очевидное: у Пушкина, помимо причин, связанных с цензурой его произведений, был сугубо личный мотив для удара по могущественному сановнику. Известны слова Н. И. Греча, что именно Уваров когда-то в присутствии Булгарина рассказал, будто Пётр I купил «негра Аннибала» за бутылку рома. Тогда Булгарин не преминул воспользоваться услышанным в журнальной полемике. Пушкин не забыл об этой «услуге» Уварова.
Так что слова князя Петра Вяземского, будто Пушкин в жизни ежедневной бывал злопамятен, имели под собой основу: «Рано или поздно взыскивал он долг, и взыскивал с лихвою. Царапины, нанесённые ему с умыслом или без умысла, не скоро заживали у него».
Впрочем, можно было обойтись и без ссылки на Вяземского. Просто вспомнить слова самого Пушкина, высказавшегося как-то, что почитает «мщение одной из первых христианских добродетелей».
Но для нас важнее другое. Неблагоприятные толки, возникшие в обществе, превзошли ожидания Пушкина. Несомненно: поэт просчитался. Он надеялся, что общество встанет на его сторону, но вышло всё наоборот. Намёки Пушкина на недостойное поведение Уварова сочли злыми, сегодня сказали бы, неадекватными, и аристократы, и чиновники. Их реакция оказалась глубоко враждебной поэту. Разыгравшиеся вокруг него страсти, вызванные стихотворением, осложнили и без того натянутые отношения с двором. В результате Уваров стал мстить Пушкину, и неприятности посыпались на него как из рога изобилия.
Даже в кругу ближайших знакомых Пушкина сочли, что он нарушил светские условности. Одобрительные отзывы из пушкинского окружения исходили разве что от Тургенева и Давыдова. Но не они определяли общий приговор. У каждого времени свои представления о границах толерантности.
Не каждый недавний друг, а в реальности всего лишь коллега по литературному цеху, сдавал экзамен на порядочность. А. М. Языков расценил сатиру Пушкина как отрицательное общественное явление. И бог бы с ним, каждый имеет право судить-рядить, как ему заблагорассудится. Важно ведь не то, что ты думаешь, а что делаешь. «Здесь толкуют о стихах Пушкина, напечатанных в «Наблюдателе», и видят тут намёки на Уварова, — писал он В. Д. Комовскому, служившему в канцелярии Уварова. — Стихи плохи (какая же дрянь его Вастола!). Уваров всё-таки лучше всех своих предшественников; он сделал и делает много хорошего и совсем не заслуживает, чтобы в него бросали из-за угла грязью. Впрочем, это наш либерализм, наша свобода тиснения!».
Пересуды в гостиных выводили Пушкина из душевного равновесия. Жизнь усложнилась невероятно. Лихорадочное состояние поэта выдаёт его «дуэльная хроника», приходящаяся на 1836 год, особенно на начало февраля. В те дни следует вызов близкому приятелю В. А. Соллогубу за неловкую шутку в адрес Натальи Николаевны. Далее он вызовет на дуэль С. С. Хлюстина, оскорбившись его словами по поводу рецензии Сенковского на «Вастолу». Уже на следующий день направит вызов князю Н. Г. Репнину. Друзьям удалось решить всё мирным исходом. Примерно тем же путём, как ранее была предотвращена дуэль поэта с артиллерийским офицером Соломирским, который пошёл на примирение, посчитав: убийство поэта Пушкина его обесчестит. Однако каждый случай позволяет вспомнить устные рассказы Владимира Соллогуба. Один из них записал в дневнике горячий поклонник Пушкина Н. И. Иваницкий:
«23 февраля 1846. Вот что рассказывал граф Соллогуб Никитенке о смерти Пушкина. В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. (Выделено мной. И эти слова, приходится признать, тоже никакая не метафора. — А. Р.) Тут была какая-то психологическая задача. Причины никто не мог знать, потому что Пушкин был окружён шпионами: каждое слово его, сказанное в кабинете самому искреннему другу, было известно правительству. Стало быть — что таилось в душе его, известно только Богу».
Забегая вперёд, воспроизведу предложенную Владимиром Соллогубом формулу понимания «смысла гибели» Пушкина. В своих мемуарах «Пережитые дни. Рассказы о себе по поводу других» граф напишет: «Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом».
Но вернёмся к ходу событий 1836 года. Более полугода после выхода «На выздоровление Лукулла («Ты угасал, богач младой…)» Пушкин продолжал видеть в стихотворении одну из причин усилившегося разлада между ним и читательской публикой. Мог ли Пушкин не ответить на этот вызов судьбы? Он ответил на него изданием «Современника». Полученное благодеянием государя разрешение на него сопровождалось условием, что журнал будет контролироваться Уваровым, и Пушкину как редактору предстоит контактировать с новоявленным председателем Цензурного комитета Дондуковым-Корсаковым.
Первый номер нового журнала заслуживает определения уникального явления. В него вошли пушкинские «Пир Петра Первого», «Из А. Шенье», «Скупой рыцарь», «Путешествие в Арзрум», статьи и рецензии, гоголевские «Коляска», «Утро делового человека», обзорная статья «О движении Журнальной Литературы в 1834 и 1835 г.»* и полтора десятка рецензий, здесь же стихи В. А. Жуковского и кн. Вяземского.
* Скандал, разразившийся после появления этого опуса с претензией Гоголя на лавры литературного критика, заставил Пушкина для смягчения реакции возмущённой журнальной публики срочно сочинять для 3-го номера «Письмо к издателю» (за подписью «А. Б.»), в котором он резко критикует заносчивые суждения лихого Гоголя, как не соответствующие «тому, чего ожидали мы». Вымышленный автор А. Б. не без язвительности советует издателю «перед стадом своих подписчиков» принести «искреннее покаяние в слабостях, нераздельных с природою человека вообще и журналиста в особенности». После чего следует комментарий «От редакции», в котором Пушкин вынужден публично оправдываться: «Обстоятельства не позволили издателю лично заняться печатанием первых двух нумеров своего журнала; вкрались некоторые ошибки...». Ни одной критической статьи или заметки Гоголя, начиная со второго номера, больше не появилось.
Во втором номере появились А. Кольцов и Надежда Дурова, но он оказался слабее. Почему? Причину можно найти в ответе привлечённого Пушкиным к сотрудничеству в журнале поэта Дениса Давыдова по поводу своей статьи, изуродованной цензурой:
«...Эскадрон мой, как ты говориш, опрокинутый, растрёпанный и изрубленный саблею Ценсуры, прошу тебя привести в порядок: — убитых похоронить, раненых отдать в лазарет, а с остальным числом всадников — ура! и сново в атаку на военно-ценсурный Комитет. Так я делывал в настоящих битвах, — унывать грешно солдату — унывать грешно солдату — надо или лопнуть или врубиться в паршивую колонну Ценсуры». <…> Если успею, то к 2-му номеру, а если не успею, то к 3-му пришлю тебе такой Эскадрон, который пройдёт через военную ценсуру нос к верху, фуражка на бекрень и с сигаркою в зубах — как бывало я хаживал в трактирах и борделях мимо общества приказных».
В «битвах» с цензурой в первых номерах «Современника» Пушкин потерял «убитыми» «Записку о древней и новой России» Карамзина, «Два демона» Тютчева и собственную статью о Радищеве. «Израненные и изрубленные» увидели в журнале свет «Хроника русского» А. И. Тургенева, «Прогулка по Москве» М. Погодина, «Взятие Дрездена» и «О партизанской войне» Дениса Давыдова, «Не то, что мните вы, природа…» Тютчева. Смогли проскочить на страницы издания, не попав даже в «лазарет» «Капитанская дочка», «Пир Петра Первого», «Путешествие в Арзрум», «Скупой рыцарь» и гоголевские «Коляска», «Нос», «Утро делового человека»., Языков, Баратынский.
В 3 томе были напечатаны 16 (!) стихотворений Ф. И. Тютчева (за подписью «Ф. Т.»), снабжённые пометкой «Стихотворения, присланные из Германии». И в этом же номере журнала Пушкин написал, что «он вполне признаёт справедливость объявления, напечатанного в «Северной пчеле»: «Современник» по духу своей критики, по многим именам сотрудников, в нём участвующих, по неизменному образу мнения о предметах, подлежащих его суду, будет продолжением „Литературной газеты“». Действительно, издание его «Современника» соответствовало убеждению Пушкина, что только «просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия».
Однако протёкшие пять лет не прошли бесследно. За эти годы многое изменилось. Не стало Дельвига. И. Киреевскому было запрещено печататься. Привлечение Гоголя в качестве редактора на первые два номера «Современника» не увенчалось успехом. Пушкин предложил сотрудничество своему лицейскому другу, ссыльному декабристу Кюхельбекеру. Тот с радостью дал согласие и вскоре выслал критическую статью «Поэзия и правда», которую перехватило III Отделение, и она не дошла до назначения.
Вот только читательская публика, приученная уже к другому содержанию журналов, приняла новинку, мягко говоря, с прохладцей. Затея Пушкина издавать свой журнал вызвала новую волну кривотолков, насмешек и даже упрёков в жажде наживы. Тираж журнала падал и, начав с двух тысяч четырёхсот экземпляров, дошёл до шестисот. Как справедливо заметил писатель, литературный критик Игорь Золотусский в статье «Пушкин: последнее поприще», «накануне дуэли с Дантесом Пушкин проиграл дуэль с читателем. Он проиграл состязание с массовым вкусом и диктатом денег. <…> Желая поправить своё финансовое положение распродажей журнала, он и его не поправил».
В данной ситуации уместно вспомнить предельно краткое суждение Александра Блока:
«…Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—137) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 126. Цель гения, воспринимающего свой языковой слух как голос целого народа
Эссе 127. Честь не стоит жизни человека
Эссе 128. Литературу Булгарина, Полевого, Надеждина Пушкин именовал «вшивым рынком»