Замечено: простые сюжеты «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина» в ту эпоху, как мы помним, крепостной России, были простыми относительно. Положения, в какие Пушкин ставил своих героев, тогда являлись довольно-таки острыми, а потому труднейшими.
В «Барышне-крестьянке» молодой барин готов соединить свою судьбу с той, кого он считает крестьянкой, с мнимой Акулиной. В «Метели» захудалый прапорщик увозом берёт невесту из богатой помещичьей усадьбы. А в «Станционном смотрителе» знатный и богатый Минский, судя по всему, сочетается браком с дочерью бедного смотрителя с дальней почтовой станции. Все три сюжета, основанные на мезальянсе, острыми покажутся не только для той эпохи, но и других тоже.
Там же, в «Станционном смотрителе», отец Дуни затевает явно неравный спор с её соблазнителем. В «Выстреле» безродный офицер, можно сказать, жёстко преследует родовитого аристократа.
Что движет пушкинскими героями в этих простых-сложных ситуациях? В известной мере, стремление к счастью. Ради него они, действительно, обыкновенные простые люди, хотят «распорядиться» собой по-своему, как мы сказали бы сегодня, хотят сами вершить свою судьбу, забыв о том, какие права за ними записаны.
Первые критики «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», однако, пушкинского замысла решительно не поняли и принялись упрекать их… в неоригинальности. Праведное негодование за упадок таланта и сил певца Алеко и кавказского пленника позволяло им находить «Метель» ужасно пустой, а «Барышню-крестьянку» — чисто водевильной. Претендующий на звание первого прозаика Ф. Булгарин, «заругавший» вышедшую книгу, определял пушкинские повести как «несколько анекдотов (из коих некоторые давно известны)» и, следуя нормативной поэтике, «с учёным видом знатока», отрицал в них наличие главного условия дарования — «вымысла». Но как раз отсутствие «вымысла», узнаваемость, жизненность героев и их поступков определяли художественные требования, входили в замысел Пушкина-прозаика.
Кажется, из всех современников, даже близких к Пушкину, понять смысл его новых опытов, смогла одна M. Н. Волконская, которая из Петровска, места ссылки декабристов, в письме к С. Н. Раевской 19 февраля 1832 года отозвалась:
«Повести Пушкина, так называемого Белкина, являются здесь настоящим событием. Нет ничего привлекательнее и гармоничнее этой прозы. Всё в ней картина. Он открыл новые пути нашим писателям». (Пер. с фр.)
Сегодня совершенно ясно, что критика Булгариным журнальной деятельности Пушкина и его творчества в целом исходила из опасения конкуренции. Однако, если пытаться определить главную причину, по которой Булгарин набрасывался на Пушкина, то желание первенствовать на поле беллетристики было для некоронованного короля тогдашней российской прессы (Николай I, даже признавая, что «умён очень Булгарин», относился к нему пренебрежительно и называл «королём гостиного двора») всё же не первостепенным. Ревность и зависть? Конечно, не обошлось без этого, но ими вовсе не ограничивалось.
Выбор Булгарина своим адресатом среднего по культурному уровню и социальному положению читателя был сделан не только потому, что эта «публика» являлась основным его потребителем, а его романы в наибольшей мере соответствовал их вкусам и потребностям. Он сам был представителем «среднего слоя». Выступая от имени «демократии» за равенство сословий, Булгарин ощущал себя трибуном, предсказывающим близкую полную деградацию дворянства. Но его драма была в том, что, будучи по убеждениям отнюдь не реакционером, скорее либералом, он из соображений личного благополучия пошёл на сделку с режимом, который держался именно на дворянстве.
И тут он, как литератор, становился слугой двух господ. В одном случае власти — по определению. Следовательно, должен был внушать своим читателям из среды мелкого дворянства и чиновничества, что честность, умеренность и добросовестная служба позволят им достичь успеха в жизни. Ничего нового, всё как в старые добрые времена, два чудеснейших таланта: «Умеренность и аккуратность».
В другом — публики, для которой он оказывался, как выражался Булгарин, «конюшим». Сам он так формулировал свою задачу:
«Мы служим публике в качестве докладчика, должны переносить все её прихоти, терпеливо слушать изъявление неудовольствия и быть весьма осторожными во время её милостивого расположения».
Чтобы представить, как «прохаживался» язвительно-насмешливый Пушкин в адрес своих супротивников, можно воспроизвести колоритную историю, нисколько не анекдот, происшедшую 19 февраля 1832 года на новоселье книжного магазина А. Ф. Смирдина. Книгопродавец по случаю переезда магазина от Синего моста в дом Петропавловской церкви, что на Невском, пригласил к себе большую группу литераторов. Среди гостей оказался Николай Николаевич Терпигорев, чиновник канцелярии министерства народного просвещения, племянник В. Н. Семёнова*. Позже в своих воспоминаниях он рассказал об обеде у Смирдина:
«Смирдинский праздник удался вполне: все были дружно-веселы. Пушкин был необыкновенно оживлён и щедро сыпал остротами, из которых одну в особенности я удержал в памяти. Семёнов (цензор) за обедом сидел между Гречем и Булгариным, а Пушкин vis-а-vis с ним; к концу обеда Пушкин, обратись к Семёнову, сказал довольно громко: «Ты, Семёнов, сегодня точно Христос на Голгофе!» Греч зааплодировал, а все мы расхохотались».
Сегодняшнему читателю, вероятно, надо пояснить причину общего смеха. Христос на Голгофе был распят между двумя разбойниками. Время было такое, когда людям подобную шутку объяснять не требовалось: все мгновенно поняли, как Пушкин, не озвучивая имён и не произнеся слово «разбойники», назвал Греча и Булгарина**.
* Василий Николаевич Семёнов — выпускник Царскосельского Лицейского пансиона (1814), оттуда через два года был переведён в Лицей, где в числе воспитанников 2-го выпуска окончил курс в 1820 г. В течение трёх лет (1814—1817) периода жизни Пушкина в Лицее был с ним в товарищеских отношениях, которые не прекратились и после (они были «на ты»): во время их одновременного пребывания в Петербурге в последнее десятилетие жизни поэта (1826—1837). Служил цензором.
** Из воспоминаний Терпигорева, которому часто доводилось на квартире у дяди встречаться с поэтом, известно, что в начале января 1836 года он передал Пушкину содержание разговора, которому стал случайным свидетелем. Разговор был С. С. Уварова с цензором П. И. Гаевским о стихотворении Пушкина «На выздоровление Лукулла». Министр раздражённо требовал назначать к сочинениям Пушкина «не одного, а двух, трёх, четырёх цензоров».
Литературу Булгарина, Полевого, Надеждина, пришедшую на смену той, что была аристократическим, благородным поприщем, Пушкин именовал «вшивым рынком». А сам Булгарин для писателей пушкинского круга был выскочкой. Он же довольно точно называл их «литературными аристократами». Их иерархию выстраивали немногие избранные в салонах. Тогда как он, не получив признания от заслуженных литераторов, самовольно присвоил себе право судить и оценивать, исходя из известности произведения (то есть тиража и раскупаемости) и коммерческого успеха.
Это была война не на жизнь, а на деньги. Булгарин бросал в лицо «литературным аристократам»:
«…гораздо легче прослыть великим писателем в кругу друзей и родных, под покровом журнальных примечаний, нежели на литературном поприще в лавках хладнокровных книгопродавцев и в публике».
В ответ Жуковский ещё в 1825 году упрекал Вяземского за полемику с Булгариным, говоря, что «литераторы, сделавшие себе имя, должны презирать кривые толки литературной черни и отвечать на оные убийственным молчанием…». (Выделено мной. — А. Р.)
Неужели всё из-за денег, или были и другие мотивы?
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—127) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 99. Итог: в доме остались сам барин, няня и дворовая девушка
Эссе 100. Ольга была не обычной наложницей барина
Эссе 101. Почему Пушкин не проводил свою нянюшку в последний путь?