Налетевший невесть откуда ветер всколыхнул пламя костра, закружил-завертел вихрем стожок травы у шалаша дедки Евсея, разметал россыпью, и умчался прочь – к тёмным пикам елей на опушке, загудел в лесу, застонал, заплакал. Тут же, вторя ему, захохотал из чащи филин. Дети притихли, прижались друг к дружке.
- А чего это он, дедко?
- Филин-то? А скликает тёмную братию на поляну. Ведьм да бесов, всякую нежить да духов лесных.
- А к нам они не подберутся?
- Не пужайтесь, не посмеют они к нам сунуться. Только вот можа не стану я вам историю свою сказывать? А то как опосля мимо реки домой пойдёте?
- Сказывай, сказывай, дедко! – наперебой закричали ребятишки, - Нас много! Сдюжим вместе-то!
- Эк, - старик крякнул в бороду, затянулся трубочкой, выпустил дымок, усмехнулся и задумался ненадолго, - Слушайте, коли так, скворчата-пострелята…
Жил однажды в деревне старик. Прохором звали. В какой не скажу, чтобы опосля не боялись. Нынче уж и места того не осталось, где его изба стояла. А было это неподалёку от нас, вот тут за леском. Жил он один, вот вроде как я. Старуха его по.мер.ла, застудившись, когда в лес по дрова ходила. Бывает тако. Поначалу-то человеку жарко кажется, он и сымает с себя тулупчик, а мороз тут и прихватит. Захворала она крепко и не выправилась ужо. Остался он один. Был у них с женой единственный сын, да и тот ишшо дитём по.мер. Сказывали, что ведьма прокляла Прохора за то, что он не на ней женился, а на другой. Любила она Прохора крепко. Затаила обиду и прокляла весь его род, сказала, что на нём он и закончится. Так оно и вышло. Народили они с женой ребятёнка уже в летах, да и тот уто.нул, едва ему пошёл осьмой годок. До семи-то лет дитё, известно дело, младенцем безгрешным считается, и на исповедь-то не ходит. Видать, ангел йово берёг до той поры. А едва стукнуло ему семь, то в тот же год летом и утянул его на дно Водяной. Откуда знаю? А люди видали. Не сам он ут.о.п. Утащил его речной хозяин. Да он и по сей день в реке нашей водится, а как же. Ни одно место без хозяина не бывает. Так уж положено. А надо сказать, старик Прохор рыбаком был. Всю жизнь этим промышлял. Друге-то мужики в той деревне тоже рыбой промышляли. Удили и на рынке в городе продавали. И солёну, и живу, и копчёну на дымке, всяку рыбку-то. Но то ли Водяной за что на людей прогневался, то ли иное что приключилось, только в один год вовсе пропала рыба в реке. Понапрасну просиживали рыбари на берегу, не видя ни рыбинки. Ни удочкой, ни неводом, ни крыгою – ничем не могли достать улова. В редкие дни удавалось выловить хоть пару захудалых рыбёшек, которых не то, что продавать, а и самим-то есть тошно. До того они были невзрачные да тощие. То же было и у Прохора. До поры до времени. Однако же вскоре всё вдруг переменилось. Стали подмечать мужики, что днём у старика улов тот же, что и у всех – барахтается в ведре щуплый карась али уклейка, не то пара плотвичек – коту на один зубок. А вот с ночной рыбалки идёт Прохор с полной корзиной. Что за диво? Спрашивать стали, конечно, да только Прохор лишь плечами пожимает. Дескать, знать не знаю, никакого секрета не имею, а только ночью рыба лучше идёт. Смекнули мужики, что и им надо после заката на реку идти. Так и сделали. Да только ничего у них не вышло. Что днём пусто, что ночью. Ну, наблюдать стали за стариком, выведывать, ясно ведь, как божий день, что знает Прохор какой-то способ. Поближе к нему подсядут, смотрят, что тот на крючок прилаживает, в каких местах обычно удит и проча. Да только снова ничего не вызнали. На тот же мякиш хлебный да червя дед рыбу ловит, кашей прикармливает. Всё то же, что годами люди делали. Но в чём же ж тайна?! Рядком сидят, а клюёт у одного Прохора! Уже и зло стало брать мужиков – у них семьи большие, дома ребятишек мал мала меньше, всех кормить надобно. Завсегда они рыбой торговали, и отцы их, и деды. А тут такое дело!
- Уж не Прохор ли и реку спортил? – стали шептаться деревенские за спиной старика.
- А ну как к колдунье какой ходил?
Только на что это старику? Ему самому много не надо. Чего бы ему людям пакостить? Никогда в никаких дурных делах замечен он не был. Жил тихо и мирно, в ладу со всеми. Только это и спасло старика от сплетен и наветов. Однако ж, ясно всё ж таки, что дело тёмное. Решили мужики ночью за дедом проследить. Тот всегда уходил рыбачить далече от деревни. Может место нашёл какое удачливое? В первую же ночь уговорились Митяй с Устином за стариком пойти. Укараулили его за углом соседской избы и едва выкатился на небо лунный кругляш и залил всё бледным светом, вышел Прохор с удочкой и корзиной из дому и направился к реке. Мужики за ним. Долго дед шёл. Благо вдоль берега лес густой стеной стоит, Митяй с Устином за деревьями и хо.ро.нятся. Остановился дед у двух больших камней. Сладил себе из коряги сидушку, подтянул её к воде поближе, вынул из кармана холщовый мешочек с наживкой, закинул удочку и стал ждать. Не прошло и нескольких минут, как вытянул старик первую рыбу. Огромная, жирная щука серебрилась в лунном свете, играя блестящей чешуёй и переливаясь, как драгоценный слиток. Увесистая, добрая! Мужики только переглянулись молча, сидючи в кустах. За первой щукой и вторая подоспела, а за второй и третья. Ничего Митяй с Устином не дознались в ту ночь – никакого секрета у старика нет. Просто удача ему улыбается. Знать, так карты легли. Ходили после и другие в ночной дозор, но и те ничего нового не увидали. Ну сидит старик, вытаскивает одну за другой рыбку, ничего не колдует, ни заговоров не читает, ни невидимым духам не кланяется. Что тут попишешь? Тогда придумали мальчишек подговорить – стянуть у деда из его куля щепотку наживки, может в ней какой секрет? Подластились ребятишки к деду, когда он днём рыбачил, незаметно умыкнули с треть горстёнки. И к отцам. Те и нюхали, и разглядывали, и на зубок пробовали. Да что там? Мякиш ржаной с картофелем толчёным смешанный. Чуть сладок на вкус. Видно, мёд имеется. Ну так это и другие мужики знали, чай не первый год в промысле. Одним словом, сдались мужики и плюнули на это дело. Нехай ловит. А Прохор каждые три дня теперь в город на своей лошадёнке поезживает, рыбку продаёт. Соседи рядом стоят – тоже торгуют. Да только много ли у них рыбы? Раз два и обчёлся. А у деда завсегда два мешка. И вот что подметили мужики – в одном мешке у деда рыбёха такая же, как и у них, невзрачная, мелкая, костлявая, а вот во втором крупная да жирная. Скумекали, что первая – это дневной улов. Днём-то старик ту же рыбу таскает, что и остальные. А вот та, что во втором мешке, явно с ночной рыбалки. Дивно это всё и непонятно. Опять же, что подметили – когда покупатель подходит, то одним Прохор из первого мешка рыбку продаёт, а иным из второго.
- Как это ты покупателя различаешь, Прохор? – спрашивают они деда, - Мы ить подметили, что ты им рыбу из разных мешков достаёшь.
- Да что ж тут дивного? – отвечает тот, - Одни просят попостнее, другие пожирнее, вот и весь секрет.
Хмыкнули мужики, но возразить нечего. Снова примолкли. А в одно утро вот о чём люди зашептались. Той ночью вертался мужик Мартын из другой деревни, у кума гостил, да припозднился. В чужой избе ночевать не хотелось, да и ночь была славная, тёплая да приятная. Одно удовольствие пройтись. Да и идти недалече. Через лужок и лесок вдоль реки – туточки и родная хата уж покажется. Вот идёт Мартынка вдоль берега и уж шибко ему пить захотелось.
- Хорошая бражка у кума, - усмехался Мартын, спускаясь к реке.
И тут он замер. У самой кромки воды сидел дед Прохор с удочкой. А рядом с ним мальчишка.
- Эко диво, - почесал в затылке Мартын, он-то знал, что Прохор дичком жил, молчун был, людей не чурался, конечно, но и чтоб кого с собою на ловлю позвать, да ишшо ночью, такого отродясь не было. А тут и вовсе парнишка махонькой, лет семи.
- Это чей же будет? – пригляделся Мартын. А как услыхал об чём те беседуют, так и обомлел, и попятился.
Мальчонка-то Прохора тятей зовёт и ластится к нему, жмётся. А Прохор сидит и улыбается такой блаженной и какой-то безумной улыбкой, гладит того по головке и сыночком кличет. У Мартына от ужаса ноги одеревенели, кой-как схо.ро.нился он за большим камнем на берегу. А уж когда мальчонка со стариком распрощался, в воду нырнул, да исчез, Мартын и вовсе заскулил и ползком пополз вверх по берегу, лишь бы скорее покинуть проклятое место и лишь благодарил небеса за то, что хорошенько набрался он кумовой бражки, иначе и вовсе бы сейчас рехнулся.
- Сгинь, сгинь, сгинь, - шептал он, унося ноги, - Поди прочь!