- Дедко, нешто и вправду Прохор-то с сыном своим на бережку сидел? – Полюшка в задумчивости прикусив кончик косички, глядела на старика большущими глазищами, в которых плясали искорки костра.
- Об том и сказ дальше будет, нетерпеливые вы мои, - дедка Евсей отпил молока из крынки, прокашлялся, подбросил в костёр хворосту.
- Мартынка-то, знамо дело, быстро по деревне весть разнёс, чем по ночам Прохор у реки промышляет. Да только люди двояко отнеслись – одни задумались, другие отмахнулись, мало ли что пь.ян.ому мужику примерещится в потёмках. Но всё ж таки пуще приглядываться стали. Даже караулить ночью ходили сызнова, но дед Прохор до зорьки алой один на бережку сидел и рыбку таскал, никакого мальчонки с ним рядом не приметили. Всё по-прежнему потекло в деревне. Мало-помалу и другим рыбакам удача улыбнулась – поболе стали ловить рыбёхи, а всё ж таки такой крупной да жирной, какую старик по ночам удил, никому поймать не удавалось. Старик же тем временем хворать начал. Раньше-то бывалоча бегал по деревне волчком – юркий да звонкий, худощавый, шустрый, не погляди, что годков, как блох у твово Тузика. А теперь идёт по улице и ноги волочит, прихрамывать стал. Как-то раз гоняли мальчишки обруч да и забросили ненароком через стариков плетень. Постучали в ворота, позвали дедку, тот не отзывается. Вошли, что же. А двор у старика весь травой порос, хотя раньше завсегда Прохор хозяйство в порядке держал. Стали мальчишки свою забаву искать в этом бурьяне, и наткнулись на старика. Спит он у хлева, крепко так, ничего не слышит. Штанина одна задралась. Глядь, а нога-то у старика вся в рытвинах, в язвах глубоких. Некоторые вроде как постарее будут, затянулись немного, а иные свежие – чисто мясо. И в мясе том опарыши копошатся – толстые, белые.
- Фу, деда-а-а, - зафукали ребятишки и сморщили носы, только что съеденный ужин запросился обратно.
- Вот и мальчишки эдак же носы своротили и прочь кинулись, ажно и про обруч свой позабыли. Прибежали домой и матерям рассказывают, что дедка-то Прохор по.ме.р видать, у него уже и черви завелись. «Чего мелете? Нынче утром только дед с рыбалки шёл. Если ж бы и по.ме.р, дак не спортился бы за полдня. А ну пошли!». И зашагали три бабоньки к избушке Прохора. А тот на крылечке сидит, снасти починяет, жив-живёхонек. «Чего вам, бабоньки?». «Да так… Ничего. Ты вроде захворал, дедушка, можа помочь тебе чем?». «Бог с вами, девоньки, всё у меня ладом. Только разве што старость, так разве от этого есть снадобье?». Помялись женщины у ворот и ушли ни с чем. Вечером мужьям рассказали, что им дети поведали. «Плохо дело, видать. По.м.рёт скоро Прохор», - порешили все. Однако же, деньки бегут, а старик хоть бы хны. Пыхтит помаленьку, хромает, рыбу удит, да на лошадке продавать возит. Только чем говорят чёрт не шутит, когда Бог спит. Пришла двум молодым парням Демьяну да Николаше озорная мысля – стащить у деда пару «ночных» рыбок. Для чего? Сами не знали. А вдруг те какие-то особенные? Ведь есть, есть у Прохора секрет! Это и дураку понятно. Дурное дело нехитрое. Скараулили ночью деда, подобрались к нему, да прямо из корзины и умыкнули двух больших щучек. Старик глуховат был, даже и не услыхал. Принесли парни рыбёху домой, рассмотрели, понюхали, пощупали, выпотрошили – щука, как щука. Ну что ж, нешто выбрасывать такую славную добычу? Один ушицы сварил, второй в углях запёк. А через день новость – Демьян ут.о.п. Да не просто ут.о.п, а сам с моста в реку сиганул на глазах баб, что бельё полоскали. Место там бурливое, а дно каменное, ударился, видать, сердешный головой о камни, тут и конец ему настал. Николаша, как про то прознал, с перепугу всё и рассказал народу, так и так, дескать, грешны, стащили мы у Прохора две рыбины, чует сердце, что в них дело. Не просто так Демьян в воду сиганул, не по своей воле, оморочили его. Заколдованная рыба у старика! Тут и «сынок» стариков вспомнился кстати, у.топ.лен.ни.чек. Не иначе, как в нём дело. Связался старик с упокойником, дела творит тёмные. Помрачнели лица у людей. Всем народом пошли они к дому Прохора, чтобы выяснить, наконец, что же творится в их мирной доселе деревеньке? Вошли в избу, встали у порога. Старик за столом сидел, вечерял.
- Ну, Прохор, отвечай миром, что происходит? Давно уже мы приметили, что неладное творится. И рыба у тебя лучше, чем у остальных, хотя на тех же местах рыбачишь, и улов больше. А теперь вишь чего случилось – человек у.то.п. Рассказывай на духу, иначе, вот Бог, - с этими словами перекрестились мужики на образа, - Станем мы с тобой говорить иначе, хошь ты и в отцы нам годишься. А только нам тут жить ещё, и колдовства у нас в деревне отродясь не бывало и дальше не будет.
- Бог с вами, люди добрые, ничем тёмным я не занимаюсь. А то, что Демьян у.то.п, то го.ре, конечно, да только нет моей вины в этом. Судьба, видно, у йово такая.
И так и эдак люди к старику, ни в чём тот не признаётся. И ведь доказательств никаких, чтобы твёрдо его обвинить не имеется.
- А что с ногами у тебя, Прохор? Мы уж давно приметили, что хромаешь ты.
- Старость, детушки…
Тут уж мужики не стерпели, ухватили его под белы рученьки, к стенке прижали, да онучи размотали – а там страх божий. Места живого нет на человеке – язва на язве, словно заживо кто жр.ёт старика, иные ра.ны гн.о.ем истекают, в иных опарыши копошатся.
- Господи милостивый! Что ж это деется? Отвечай, Прохор, что с тобой?!
- Хвораю я, детки, вы бы меня не трогали, Бог весть, можа это и на вас перейдёт…Оставьте вы меня в покое, дайте своей см.ер.ть.ю помереть. А я слово даю, что ни к кому не приближусь, ради вас же.
Вышли люди из стариковой избы молча, переглядываются друг с дружкой, никто не знает, что делать. Брешет ли Прохор, али нет, как понять? Разошлись по домам угрюмые, задумчивые. У всей деревни на сердце неспокойно. Матери детям строго-настрого запретили к стариковой избе приближаться.
Осень уже приближалась. Слёг Прохор. Вовсе плохой стал. В один из дней Николаша, тот что с Демьяном рыбу у старика стянул, в село на лошадке поехал, и вдруг, ни с того, ни с сего лошадь понесла. Да прямиком к реке. Будто гнал её кто туда. Как ни пытался Николаша животину остановить – ничего не вышло. Остановилась лошадь только у обрыва, да так резко, что парня из седла кубарем выбросило. А берег отвесный, что стена, где там удержаться… Упал он в воды глубокие да больше и не всплыл. А лошадка потихоньку домой побрела, вся в мыле и пене, так и явилась к матери Николашкиной. А тут и люди прибежали, те, кто всё это видели своими глазами. Новое го.рюш.ко в деревне. И старик-то ведь ужо из дому не выходит, кого винить?
А тут новый страх. Молодёжь ночью с гулянки возвращалась мимо Прохоровой избы, и видят вот что. Ходит вокруг домишка мальчонка лет семи, жалобно так плачет, то в одно окно постучит, то в другое и всё зовёт тоненьким голоском:
- Тятенька, что же ты меня бросил? Тятя, я есть хочу! Отвори, тятя!
Тут же бросились парни и девки народ созывать, к Прохору де упокойник ходит, жр.ать просит. Бе.да всем нам! Собрались люди, всем миром ворвались к старику.
- Отвечай, старый козёл, что ты наделал?! На наши головы го.рюш.ко накликал, ме.рт.вец по деревне гуляет.
Прохор уже едва дышал, лихорадка его била, а в избе такой смрад стоял, что дышать нечем было. Обвёл он толпу горящим взглядом, улыбнулся нехорошо, как безумный, кивнул слабо:
- Мне ужо терять нечего, не сегодня-завтра см.ер.ть за мной придёт. Расскажу всё как есть. Делайте после, что хотите, мне уж всё равно.
Перевёл он дух и начал свой рассказ.
- Когда совсем худо стало с рыбой-то, пошёл я в одну из ночей на берег. Думаю, попробую у старой мельницы удачи испытать, туда никто не ходит. Сами знаете побасенки про почившего мельника да чертей, что ему якобы помогали. Вот я и смекнул, что там рыба может водиться. Непуганая она в том месте. Сижу. Луна ярко так светит. Вдруг слышу – шлёп. На мостки кто-то из воды выбрался. Я не оборачиваюсь. Ведь ежели на нечисть не смотреть, она тебе ничего не сможет сделать, так моя мать-по.кой.ни.ца говорила. А за спиной – шлёп-шлёп, всё ближе и ближе. Ровно кто босыми ногами шлёпает. Вдруг слышу голосочек родимый: «Тятенька!». Я бы этот голосок из тысячи узнал. Обернулся я – а там сыночек мой стоит, что у.то.п давным-давно. Всё такой же гоженький да светленький, что при жизни был. Глазёнки таки у йово жалостливые. «Тятька, - бает, - Голодный я. Вовсе мне есть нечего». «Да что же я, милый сыночек, сделаю? Ты только скажи, чего ты хочешь, я всё для тебя достану». А он мне и отвечает, дескать мясца я хочу, человечьего… недолго я думал, нож достал, задрал штанину, да от своей ноги и отнял того мяса. Оторвал подол рубахи, перевязал ногу-то. Накинулся сыночек мой на еду, словно сотню лет не ел. «Мало!» - говорит. «Что ж мне делать? Хочешь, ешь меня всего, мне всё одно жить незачем. Никого у меня на белом свете не осталось. Ты один был, да матушка твоя». А он отвечает: «Нет, тятя, не стану я тебя есть. А лучше ты мне пособи. Я тебя научу как. Стану я тебе рыбу подгонять к брежку, где бы ты ни рыбачил – самую жирную, самую добрую. Ты эту рыбу продавай. Кто её съест, тот и у.топ.нет вскоре. Вот и будет мне пир. Наемся досыта. И тебе хорошо, всегда в достатке будешь». Так и стали мы делать. Рыбу я старался подальше от дома продавать, да в разных местах, чтобы никто ничего не прознал. То в село какое поеду, то в город подамся. А вот с Демьяном да Николашей, вишь, как получилось. Зря они меня обворовали… Только то ли не всегда те люди, кто моей ночной рыбы отведал, то.ну.ли, то ли сыночку моему всё больше нужно было еды, а только в иной раз не наедался он и снова мяса просил. Дак я ему от своего отрезал, покуда ничего на ногах не осталось… Так и летичко прошло. А теперь вот слёг я. Не могу больше на реку ходить. Вот сыночек мой и приковылял сюда… А деньги-то от той рыбы я все отдавал в сиротский дом в городе, ничего себе не брал, нашто оно мне... Всё, как есть я вам поведал, ничего не утаил. Простите меня, ежели сможете.
Ничего не сказали люди, вышли прочь, и, не сговариваясь, принялись дверь и окна в стариковой избе заколачивать. А как закончили, обложили избу соломой и подожгли. До самого утра пламя полыхало. Люди поливали соседние дома до зари, чтобы пламя на них не перекинулось. А утром, когда от ветхой Прохоровой избёнки осталась лишь чёрная печь, увидели люди диво. Прямо на дымящихся углях билась живая рыбёшка. Откуда она тут взялась? Как могла уцелеть в таком огне? Почему живая без воды? И тронуть её боязно, что она такое? А ну как, если её сгубить, то на всю деревню бе.ду накликаешь? А рыбка всё бьётся. Тогда придумал кто-то в ведро её сложить да в реку снести. Так и сделали, от греха подальше. После иные-то сказывали, что у рыбы той глаза были человеческие, уж не знаю, правда ли то, али набрехали для пущего страха. А только с той поры никто больше про у.топ.лен.ни.ка, Прохорова сына, не слыхал.