Итак, усадьба со старинными портретами… Позволю себе процитировать воспоминания Я.П.Полонского («И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину»): «Кто бывал в усадьбе Ивана Сергеевича, тот, конечно, не мог не заметить в его столовой около десятка портретов старого письма, в старых позолоченных и мухами засиженных рамах. От них веяло матушкой-стариной - временами Екатерины и Павла. Несомненно, все они, эти портреты, участвовали в творчестве Ивана Сергеевича - с детства глаза их следили за ним, и в зрелые годы, как образы, промелькнули в его повестях и рассказах…»
К сожалению, эти портреты не дошли до наших дней. Куда и когда они исчезли? Сгорели ли вместе с домом в 1906 году? Пропали ли ещё раньше? Или до сих пор висят в каком-нибудь провинциальном музее как «портреты неизвестных» (как те, что мне приходится использовать, так как нашла одну-единственную иллюстрацию, которую свято берегу для продолжений)? Бог весть! Нам остаётся лишь читать их описания и прослеживать, какая семейная трагедия кроется за ними. Тургенев в своём рассказе несколько смягчает действительность. Сравним описания, данные в повести, с тем, что будущий писатель видел с малолетства. «На третьем портрете, писанном другою, более искусною рукою, был представлен человек лет тридцати, в зелёном мундире екатерининского времени, с красными отворотами, в белом камзоле, в тонком батистовом галстуке. Одной рукой опирался он на трость с золотым набалдашником, другую заложил за камзол. Его смуглое худощавое лицо дышало дерзкою надменностью. Тонкие длинные брови почти срастались над чёрными, как смоль глазами; на бледных, едва заметных губах играла недобрая улыбка». Это портрет Василия Ивановича Лучинова в рассказе. «Вообразите себе сильного брюнета,.. бледного, но не болезненно-бледного, а так, как бледнеют от затаённой злобы, скуластого и круглолицего, вообще же очень собой недурного молодого человека, и знайте, что если бы вы и не читали рассказа "Три портрета", вглядевшись в его лицо, вы не могли бы не почувствовать, что к этому молодцеватому барину нельзя относиться иначе, как с некоторым за себя опасением, до такой степени его тонкая улыбка не гармонирует с холодом чёрных проницательных глаз и с его вопросительно приподнятыми круглыми бровями. Глядя на такое лицо, трудно угадать, что последует за этим взглядом, за этой улыбкой! - ударит ли он вас тростью, или наилюбезнейшим образом протянет руку». Смогла лишь чуть-чуть сократить цитату из воспоминаний Полонского, настолько она кажется мне важной. Тургенев в описании портрета очень точен, даже в упоминании «более искусной руки», - Полонский тут же заметит: «Несомненно, что художник, который писал с него, был далеко не из числа дюжинных».
Сейчас трудно точно определить, какой из братьев Лутовиновых был изображён на том портрете. Чаще называют Ивана Ивановича, но встречала и указания, что речь идёт об Алексее…
«Недалеко от этого портрета, на другой стенке, был портрет бледной и тоже черноглазой девушки - это был портрет сестры его...» Полонский ставит очень выразительное многоточие, наверное, скрывающее немало, потому что дальше напишет: «Другой рассказ об этом Лутовинове такого свойства, что лучше и не упоминать о нем, до такой степени он безобразен и возмутителен».
В рассказе мы читаем: «На середнем портрете изображена была женщина молодых лет, в белом платье с кружевными каёмками, в высокой причёске восьмидесятых годов». Пётр Фёдорович сообщит о ней: «Эта дама — приёмыш моего родного прадедушки, Ольга Ивановна NN., прозванная Лучиновой, умершая лет сорок тому назад, в девицах». И Полонский, упомянув портрет сестры Лутовинова, скажет: «Иван Сергеевич в своём рассказе ничего о ней не говорит, а выводит на сцену и отдает на жертву его беспокойной праздности Ольгу - воспитанницу старых Лучиновых».
Третий портрет из упомянутых в заглавии – тот самый, который проколот шпагой: «На совершенно чёрном фоне виднелось круглое и толстое лицо доброго русского помещика лет двадцати пяти, с низким и широким лбом, тупым носом и простодушной улыбкой. Французская напудренная прическа весьма не согласовалась с выражением его славянского лица». Обычно указывают, что это портрет Николая Семёновича Рыкачёва, майора и обер-провиантмейстера (в некоторых документах его называют Рогачёвым), мужа Дарьи. О его судьбе я ничего не узнала, однако обнаружила довольно интересные факты: двоюродная сестра его, Анна Васильевна, была… бабушкой М.Ю.Лермонтова со стороны отца (недаром говорят, что все русское дворяне были в родстве!). Но если о Николае Семёновиче «Родовид» сообщает лишь, что был он обер-провиантмейстер, то о жене его сведений побольше: Дарья умерла в 1795 году во время родов и похоронена в Москве на кладбище Донского монастыря, на надгробной плите указана как «обер-провиантмейстерша Рыкачёва». Младенец Иван Рыкачёв, как я уже писала, умер в Спасском-Лутовинове.
Действующие лица этой драмы названы. Тургенев в рассказе кое-что меняет. Снова процитирую Полонского: «Вообще, как ни страшен по своей зверской бессовестности герой, выведенный Иваном Сергеевичем, он, как автор, все-таки значительно смягчил черты той необузданности, какою отличался действительно живший прототип его, Лутовинов». Автор не только даёт своим героям другие имена (так, Иван - или всё же Алексей? – Иванович назван Василием Ивановичем Лучиновым): Дарья Ивановна, родная сестра, в книге стала сводной — «приёмыш моего родного прадедушки, Ольга Ивановна NN., прозванная Лучиновой», Павел Афанасьевич Рогачёв, в которого превратился Николай Семёнович Рыкачёв, в рассказе не успел стать мужем Ольги Ивановны NN. Но многое и сохранено. Так, например, Полонский, рассказывая о похождениях Лутовинова, упоминает его «камердинера француза Брусие», а в рассказе читаем: «Достал он себе слугу француза, ловкого и смышлёного малого, некоего Бурсье. Этот человек страстно к нему привязался и помогал ему во всех его многочисленных проделках».
В.Г.Белинский, как я уже указывала, писал, что «рассказ г. Тургенева… имеет всю заманчивость не повести, а скорее воспоминаний о добром старом времени». Я бы всё-таки слово «доброе» убрала. Полонский пишет, что от старых портретов «веяло матушкой-стариной», и это, несомненно, так же точно, как и то, что стариной веет от самой повести, но вот добра я не вижу нисколько.
Семейная драма Лучиновых начинается, по существу, с истории родителей – Ивана Андреевича и Анны Павловны. Кто-то из моих читателей уже посетовал на тургеневскую краткость, когда о многом можно только догадываться. Так и здесь – очень трудно в точности восстановить события, приведшие к тому, что муж «в течение двадцати лет не сказал ни одного слова своей супруге», «нещадно наказал бы человека, который осмелился бы сказать ей одно непочтительное слово, — а между тем сам с ней никогда не говорил, не прикасался к её руке» и, «даже умирая, не примирился с ней». Нам глухо расскажут: «Толковали, что они прежде, то есть до приезда в деревню, жили в большом ладу; поговаривали также, что Анна Павловна нарушила свои супружеские обязанности, что муж узнал о её проступке…» Затем рассказчик ещё упомянет «преступную связь прабабушки с одним из лучших приятелей прадеда». Видимо, именно этот «проступок» стал причиной отъезда семьи в деревню, превратил Анну Павловну в «робкую, бледную, убитую женщину», которая «каждый день молилась в церкви на коленях и никогда не улыбалась», и привёл к более чем странным отношениям между членами семьи: «Дети Ивана Андреевича чрезвычайно его боялись. Они выросли в деревне и были свидетелями странного обхождения Ивана Андреевича с своею женою. Они все страстно любили Анну Павловну, но не смели высказать свою любовь. Она сама как будто их чуждалась…»
Наверное, именно в такой атмосфере могла начаться та трагедия, свидетелями которой сделает нас Тургенев.
Наверное, чтобы понять, как вообще могли произойти описанные автором события, нужно внимательно посмотреть на начало рассказа. В деревню приезжает вся семья, «исключая старшего, Василия, оставшегося в Петербурге». «Ему было тогда лет двенадцать». Если старшему сыну двенадцать, то становится ясно, что младшие дети, увезённые в деревню в очень раннем возрасте, всецело оказались во власти сурового отца. Автор не посвящает нас в подробности взаимоотношений в семье, мы узнаем лишь, какими выросли дети, «чрезвычайно боявшиеся» своего отца: «Вы помните, господа, моего деда: он до самой смерти всегда ходил на цыпочках и говорил шёпотом… что значит привычка! Мой дед и брат его, Иван Иванович, были люди простые, добрые, смирные и грустные; моя grand'tante [двоюродная бабушка] Наталья вышла, как вам известно, замуж за грубого и глупого человека и до смерти питала к нему безмолвную, подобострастную овечью любовь».
Однако характер старшего Лучинова ясно проявится в истории с истязанием камердинера Юдича. К причинам его я ещё вернусь, конечно, а вот реплики барина на редкость выразительны: «А мне что за дело до твоих седых волос? Чёрт бы тебя побрал с твоей службой!», «Так берите же его, старого подлипалу!.. Насмерть его! В мою голову!», «А тебя, Юдич, я всё-таки не помилую. Зачем ты мне тотчас же во всём не сознался?» Мне кажется, что «барство дикое» проявилось тут во всём своём безобразии.
Но это только фон для трагедии…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
