Она скучала по отцу. Приехать не получалось: то одно, то другое. Студенты – народ мобильный. Волка ноги кормят. Надя тоже походила на тощую, поджарую, длинноногую волчиху, бегающую туда-сюда в поисках подработки. Нашла. Устроилась в ночной ларек торговать сникерсами и водкой. В кошельке прибавилось. В желудке – тоже. Приварком к основному пропитанию служили шоколадки с бобами (потому что, арахис – вовсе не орех) и кока-кола, хлынувшая рекой на российские нивы.
Дорогие россияне, пока еще не привыкшие к заморским пластмассовым яствам, аля «на экспорт в дикую Россию», поглощали сие великолепие с азартом наивного младенца – все по незнанию тащит в рот, глупенький. И некому было выдернуть эту гадость изо рта у уставшей от беготни за дефицитами страны.
Надя, отсидев на парах до четырех дня, бежала в общежитие, где пила молоко вприкуску со свежим, из магазина «Горячий хлеб» батоном, потом валилась спать без снов на три роскошных часа. Проснувшись, около пяти минут сидела на койке, раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы прогнать из головы плотную, застарелую ватную муть. Спускалась в подвальное помощение, где находились душевые, расталкивала очередь и вставала под упругие горячие струи, бьющие по затылку с силой пожарного брандсбойта. Это бодрило.
Ларьки находились недалеко от студенческого городка. Хозяин выбрал удачное место: тут и студенты ошиваются, и работяги, спешащие на метро. Ночи бессонные – в окошечко вечно кто-нибудь постукивал: за сигаретами, пивом, а чаще: за джентльменским набором: огромной плиткой шоколада с целым фундуком, пачкой «Море», тоненьких, коричневых, модных до невозможности, презервативами и бутылкой чего-нибудь сладкого, дамского. Ночь – время любви, как говорится. Барышень надо чем-то угощать.
Надька забирала деньги, складывала их в ящик из-под «баунти», и снова углублялась в книжку или дневной конспект, готовилась к утреннему зачету. Ей пока ничего не мешало, и ничего ее, молодую и активную, не напрягало. Усталость пока еще накапливалась в организме, грозя последствиями в далеком-далеком сорокалетнем возрасте. Дети и мужья находились в нескорой перспективе. А неустроенность быта Надю волновала мало – грех жаловаться: койка есть, вода есть, крыша над головой не протекает.
Очередной джентльмен стукнулся в окошечко:
- Красотка, водочки дай. И на закусь чего-нибудь… ну там, конфетки-шмалетки, тутти-фрутти, на свой вкус, ага?
Надя вытащила из ящика литр «Смирнова», пару шоколадок и лимонад.
Покупатель расплачиваться не спешил, балагурил, блестел фиксами, видимо, навязывался в кавалеры. Надя научилась отшивать таких: делала равнодушное лицо, говорила, что на пятом месяце беременности (пока не видно, через месяц выпятится живот) и умело заговаривала зубы, отвлекая ухажеров от темы любовной к теме «кушать нечего». Обычно сочувствовали молодой «матери», ругали недотепу-муженька и уходили – на себя проблемы прокорма чужого младенца брать не желали.
Этот оказался не в меру настойчивым. Ему наплевать было на Надькино равнодушие, он нагло и уверенно напирал, вводя ее в ступор.
То, что Надю отвлекают от главного, она поняла слишком поздно, когда в окошечке показалось дуло пистолета.
- Слышь, моя хорошая, открывай дверь и не рыпайся, ага, - игривый тон покупателя сменился на холодный и безликий, - а то я тебя сейчас наизнанку выверну, и такая останешься.
- Не надо, пожалуйста, - зашептала Надя, - я вам все отдам. Пожалуйста… дяденька, не надо.
- Открывай свою будку. Быстро.
Ларек изнутри закрывался на замок. Но сама дверь, хлипкая, «понарошная», ударь ее ногой – сама вылетит. Надя выкинула коробку на прилавок, а сама тут же спряталась под стойку, присела на корточки и схватилась за голову.
- Слышь ты, *варь, ты меня чё лечишь? Здесь место хлебное. Где бабки?
Надя молчала.
Снаружи раздался легкий шорох.
- Ляпис, чего ты тут застрял? - тихо спросил покупателя кто-то.
- Тухло тут. Выручка – копейки. Еще одна *учка упрямая. Тряхнем?
- Некогда. Ноги.
Там, за окошечком, послышались удаляющиеся шаги. Надя до утра так и вылезла из-под прилавка.
Утром пришел хозяин. На нем лица не было. Сказал, что практически все ларьки района грабанули за эту ночь. Банда. Беспредельщики. Продавщицу одну избили до полусмерти, в больнице, в реанимации теперь. Она пистолета не испугалась. Так бандюки дверь вышибли, башкой ее об пол *бнули. Чего за чужое добро так воевать? В *ентовке не протолкнуться, все заявления пишут.
«Чужое добро. Ты, небось, с меня все до копейки содрал» - подумала машинально Надя.
- Почему тебя не тронули?
«Я же говорила»
- Выручка маленькая была, - Надю трясло, как зайца.
- А, может, себе под шумок прихапала что?
- Делайте ревизию. И… отстаньте от меня со своим вонючим ларьком! – из глаз Нади брызнули слезы. Она выскочила из будки и побежала в общежитие, где забралась под одеяло и лежала, свернувшись комочком три дня. Ей все время мерещилось пистолетное дуло. А если бы выстрелил? Или сломал дверь? Ограбил, избил ее, Надю. Изнасиловал?
Страх не отпускал еще долгое время. На работу Надя больше не ходила. Она не была пай-девочкой, и понимала, в какое время живет. Да – сейчас убивают за кусок хлеба. Да – на пустыре, прямо за студенческим городком, там, где была заморожена стройка какого-то пафосного заведения, среди вбитых в землю свай, часто находили неопознанные трупы. И девушек находили. Вернее, то, что от них осталось.
Да – бомжи. Да – опустившиеся донельзя, страшные бабы в метро, устроившие постирушки в женском туалете. От них шел невыносимый запах, лица их, опухшие синюшные блины вместо лиц, отражались в зеркалах, но нисколько не пугали. Они теребили под кранами какие-то грязные тряпки и разговаривали друг с другом междометиями, потому что по-человечески разучились.
Потом, когда она, как свидетель, давала показания, удалось выяснить небольшие подробности. Оружие в свой «вояж» грабители не использовали, брали на испуг. Пукалка, а не оружие, значит. Иначе, какой смысл им избивать продавца? А кличка «Ляпис» принадлежит преступнику-рецидивисту, убийце, беспредельщику. На его кровавом счету восемь человек.
Следователю не полагается рассказывать подробности дела. Но следователь был молодой и разговорчивый, много выпивал, несмотря на серьезную свою работу. Да и как не выпивать: зарплату вечно задерживают, платят копейки, стопка глухарей высится с космической скоростью, и злость в душе накапливается тоже с космической скоростью – ведь не хотел на юридический поступать! По нынешним временам, лучше бы по торговле куда-нибудь сунулся!
- Вы легко отделались, гражданка, - сказал следователь, - подпишитесь здесь и здесь.
***
- Женщина, за проезд передайте.
В маршрутке какая-то тетя протянула Наде деньги.
«Женщина?»
Надя красивой не была. Но джинсы, модная прическа и косметика делали ее интересной. И уж точно не старой. В общежитии она внимательно разглядела себя в зеркале. Отшатнулась. На нее внимательно смотрела… мама. Только вместо пожившей серой юбки на ней были Надькины «левайсы».
Глаза. Отупевшие, мутные, затаившиеся. Где-то внутри плескался ужас. Надо было внимательно присмотреться, чтобы увидеть его, как рассмотреть что-то за тонированным стеклом автомобиля. А Наде казалось, что у мамы глаза сонные, рыбьи, глупые.
«Когда-то ее сильно испугали»
«А не ты ли, мой любимый папенька, всему виной? А? Не твоими молитвами мама такой стала? Почему я до сих пор ничего не знаю?»
Надя купила билет на поезд в свой родной город. Ей нужно было узнать всю правду. В сознание что-то царапало, что-то мучило, какая-то догадка. И она не могла ее вытянуть из глубины мыслей, как не может простой человек из горки мягких, разноцветных игрушек вытянуть свой «гарантированный» приз, который сулила яркая реклама автомата с зацепом, коих нынче развелось, как грибов.
Поезд резво отстукивал бит, в вагоне пили, ели, пели и играли в подкидного дурачка. Курили в тамбурах, знакомились, читали и спали – жили и надеялись на лучшее. Надя смотрела в окно и мысленно подгоняла неторопливый поезд: давай, давай, шевелись, железяка.
Поезду было наплевать. Он вообще был по жизни флегматик и спешки не терпел.
Бежала с вокзала – ветер в лицо и волосы назад. Спешила, будто скипидаром намазанная. Хотелось скорее задать нужные вопросы отцу. И, как никогда, хотелось поговорить с матерью. Если та начнет увиливать от разговора – Надя попросту прижмет ее к стенке, но не отстанет. Нет, не отстанет.
Царапало сердце, нагнетало муть на душевное состояние странное предчувствие. А может она, Надя, попав в свой кошмар, так ничего и не поняла? Может, она всю свою жизнь прожила в кошмаре, даже не подозревая об этом? Может, ее любимый, обожаемый отец – виновник состояния мамы? Этот суп… Показная вежливость… нарочитая, исключительно при ребенке… А что происходило, когда ребенок уходил в школу или просто спал? А почему в доме никогда не бывали бабушки? Ни папиной, ни маминой мамы? О них даже не говорили. Как о мертвых – ничего. С дедами понятно, погибли на войне, об этом отец повторял не раз. Но он никогда не упоминал смерть бабушек.
Загадки, тайны, расследования… И чем думала все это время Надя, рассеянная, глупая идиотка? О мамином супе? А может этот суп – знак. Крик о помощи, если хотите знать!
Открыла дверь. Дома никого не было. День – все на работе. Когда долго отсутствуешь, кажется, что вся домашняя, ранее такая привычная обстановка, незримо изменилась, стала иной, кажется лучше, чище, правильнее, что ли, той, которую раньше видел каждый день.
И тут: квартира показалась необыкновенно аккуратной, чистенькой и свежей. Приятные домашние запахи, никакой сырости и разрухи. Безупречные ковры на полу. Ни единой соринки и ворсинки. В ванной поблескивает белоснежный кафель. Сияют зеркала и оконные стекла. И даже уродский трехстворчатый шкаф в комнате родителей отчего-то не раздражает. Красное дерево, ручной работы ангелочки – это можно даже назвать шедевром!
На кухне накрахмаленные занавески, беленькие, подсиненные во время стирки. Ничего лишнего на кухонном столе. На окне появились миленькие фиалки – их тут не было. Фиалки в семье Нади не выживали – отец много курил. А теперь – живут.
Надя открыла холодильник, ожидая увидеть привычную десятилитровую кастрюлю с бурдой. А ее не было. Не было, и все тут!
Однако!
Зато была колбаса и сыр! И свежий батон в хлебнице. Не бедствуют, слава Богу. Надя не была голодна (еще в Питере перед дорогой набрала жареных пирожков с повидлом и ливером и жевала их все время), но делать было нечего, и она решила вскипятить чайник. Обнаружила новшество в пенале кухонного гарнитура: вместо обыкновенной заварки на полке стояла коробочка с «Липтоном» с лимонным вкусом. Труха трухой, зато удобно заваривать – кинул пакетик в чашку – залил кипятком – никаких проблем. Что Надя и сделала.
Она выпила две кружки чая, закусила парочкой толстых бутербродов, а потом ушла в свою комнату. Все по-прежнему. Картинки на стене. Репродукция «Аленушки», вовсе не сказочная: какая-то оборванка-растрепка склонилась над темной болотной водой. То ли дело Аленушка из старого советского мультика – миленькая, румяная, в платочке и сарафане. И козлик так хорошо мекал и говорил голосом настоящего мальчика, а не тетеньки…
Постельное белье было свежим, хоть Надя и не приезжала уже давно. Клонило ко сну с дороги. Надя и уснула.
Ее разбудил стук каблуков (!). За окном смеркалось. Надя вышла из комнаты и зажмурилась от включенного света в прихожей – мать пришла с работы. Она не ожидала увидеть дочку и слегка отшатнулась. И вдруг материнское, обычно некрасивое, невыразительное лицо, расцветилось целым спектром эмоций: испуг, удивление, плохо скрываемая радость и тревога одновременно.
И сама она… Да она ли это? Вместо серых, безликих шмоток на Рае была надето аккуратное пальто песочного оттенка, модные сапоги на каблуке. Мышиные волосы подкрашены и уложены в узел. Ничего лишнего, достаточно скромно, но как ей это все шло! И губы, и глаза были подкрашены, и это тоже ей шло невероятно! Другой человек! Куда делась нелепая тетка из детства?
- Мама?
- Здравствуй, Надюша, - голос лишенный всякой безликости. В нем появилась теплота, - что же ты не сказала ничего? Я бы пирог испекла…
Надя села на маленькую банкетку в прихожей.
- Я сама не ожидала, что приеду. Наверное, это к лучшему. Ничего не понимаю, что за маскарад – ты сама на себя не похожа. Что вы темните все? Папа где? И… где твой суп?
Пауза.
Молчание.
Потом мать развязала на пальто поясок. Опять завязала. Взгляд в сторону. Снова – в глаза дочери. Она была растеряна. И все-таки, она была очень хорошенькая, Надина мама, очень молодая и… нормальная. Будто кто-то незаметно после Надиного отъезда ее подменил на улучшенную копию.
- Ну? Мама, хватит! Я с ума с вами сойду.
- Надо было предупредить, Надя. Я бы… Мы бы подготовились.
- Он больше здесь не живет? Вы развелись? Почему? Хотя, я догадываюсь. Он тебя бил? Издевался над тобой? Я знала, знала, чувствовала. Я по твоему сегодняшнему облику вижу – бил. Ты изменилась очень – явно папа ушел!
Мать выдохнула.
- Пойдем в комнату. Сядем. Разговор будет долгим. Может, для начала, поешь?
- Супа твоего я не нашла.
- Я его больше не варю.
Надя отказалась. Есть совершенно не хотелось. Она никогда не ела, если нервничала. А нервничала она очень сильно. Столько новостей в один день. Про свои же нервные потрясения пока не рассказывала, держала язык за зубами. Она привыкла быть вещью в себе, и подозревала – это у нее от матери.
- Так ты развелась с ним?
Мама поправила свою скромную, опрятную кофточку.
- Я его отпустила. Хватит с Феди мучений. Он не заслужил такой жизни.
- Правду, мама! Правду!
- Тебе не понравится такая правда.
- Все равно.
Автор: Анна Лебедева