Точную дату своего рождения (1 (12) декабря 1766 г., хотя долгое время считал, что 1765 г.) он установит ближе к концу жизни, чуть ли не впервые использовав в личных целях свою должность историографа. Звали его Николай Карамзин.
Через несколько недель после смерти известного литератора и историка, летом 1826 г., Александр Пушкин обратится к своему другу, поэту Петру Вяземскому: «Неужто ни одна русская душа не принесёт достойной дани его памяти? Отечество вправе от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь...» Вяземский совету отчасти последует - известно множество его воспоминаний о Карамзине. И всё же главной останется шутка, брошенная им вскользь, но стоящая многих томов: «Николай Михайлович постригся в историки». Попадание точнейшее. Знаменитый писатель, состоятельный издатель, первая величина литературы своего времени Николай Карамзин в 38 лет резко изменил всю свою жизнь. Он действительно ушёл в историю, как в монастырь.
Отказался от благ
Местами это следует понимать буквально. Например, в плане монашеской аскезы - отказа от благ земных и материальных ценностей. Почему-то принято считать, что с 1803 г., а именно тогда Карамзин получил должность историографа, его жизнь стала обеспеченной и спокойной. Дескать, «вольный художник» с непостоянным заработком остался в прошлом. Император Александр I оценил его заслуги, дал ежегодный пенсион и карт-бланш на создание ставшей впоследствии знаменитой «Истории государства Российского».
На самом деле всё было ровно наоборот. К исторической науке государь относился равнодушно и никаких особых заслуг за Карамзиным не числил. Свидетельством чему - письмо Карамзина, где он почти выпрашивает ту самую должность: «Я издавал журнал, чтобы иметь возможность работать свободно и сочинять «Русскую Историю», которая занимает всю душу мою. Оставляя журнал, я лишаюсь 6 тысяч рублей доходу. Отчего бы не поддержать автора, уже известного в Европе и пылающего ревностью ко славе Отечества? Хочу не избытка, а только способа прожить пять или шесть лет, ибо в это время надеюсь управиться с Историей».
Император решил, что с историографа будет довольно и втрое меньшей суммы– 2000 рублей в год. Почти все деньги съедала аренда квартиры в Москве. В Петербурге цены были ещё выше – за домик «на Захарьевской, комнаты весьма не дурны, только без мебели» Карамзин платил уже 4000 рублей.
Будто предвидел будущее
«Не имею достаточно средств на воспитание детей. За 5 лет прожили сверх дохода 100 тысяч...» А ведь Карамзин не был мотом, не играл в карты, не гулял налево. Даже понятие о роскоши у него было особенным: «Счастье, когда жена, дети и друзья здоровы, а пять блюд на столе готовы. Заглянуть в умную книгу, подумать, иногда поговорить неглупо– вот роскошь! К ней прибавить можно и работу без всякого отношения к славолюбию».
Работа, о которой говорил Карамзин, имея в виду свою «Историю... », получалась эмоциональной. Но еще более удивительно то, что сам историк порой превращается чуть ли не в пророка.
Так, незадолго до взятия Наполеоном Москвы Карамзин, категорически не желающий покидать древнюю столицу, произносит в кругу друзей неожиданную, странную, нелепую речь. Только что стало известно – Кутузов намерен отступать. В городе паника: «Страна гибнет!» А вот что говорит историк: «Я вижу сейчас – мы уже испили до дна нашу горькую чашу. Теперь наступает конец наших бедствий и начало бедствий Наполеона». По воспоминаниям очевидцев, пока Карамзин говорил, все сидели в каком-то оцепенении: «Он будто предвидел будущее и открывал уже вдали убийственную скалу св. Елены, на которой Бонапарт кончил земную жизнь».
Был верен себе до конца
У Николая Карамзина как у личности публичной, яркой, реформаторской, конечно, были недоброжелатели. Особенно любили иронизировать– дескать, у Карамзина, куда ни взгляни, будет одно и то же: «Царь плакал, бояре рыдали». Своя правда в этом есть– автор «Бедной Лизы», первого русского сентиментального произведения, оставался верен себе до конца.
Но важно понять то, что Карамзин задал очень высокую планку. Прежде всего это касается научной честности. Именно он, обнаружив новый источник– Ипатьевскую летопись, искренне обрадовался. Невероятно, но в том числе и тому, что придётся переписывать уже готовые тома главного труда своей жизни. «Эта находка спасла меня от стыда, но стоила шести месяцев работы. История – не роман. Ложь часто бывает красива, но истина в своём одеянии нравится только некоторым умам».
