Утром Алина проснулась с непривычным чувством – предвкушением. Солнечный свет пробивался сквозь жалюзи, рисуя на стене золотистые полосы. За окном щебетали птицы, и этот звук, который раньше казался навязчивым и раздражающим, теперь звучал почти... обнадеживающе.
Это вторая часть рассказа, начало читать здесь
План сформировался за ночь: начать с самых базовых упражнений, постепенно наращивая нагрузку. Она знала, что это будет больно, что мышцы будут протестовать, что потребуется время. Но впервые за месяцы у неё была цель.
Елена Андреевна удивлённо замерла в дверях кухни, когда увидела дочь в тренировочной одежде. Чашка едва не выскользнула из её рук.
– Алина? Ты...
– Я собираюсь заниматься, мама, – твёрдо сказала Алина, наливая себе стакан воды. Прохлада жидкости ощущалась непривычно остро, словно нервные окончания, притупленные горем, снова оживали. – Дома. Пока просто растяжка и основные упражнения.
– Ты хочешь... вернуться к танцам? – в голосе матери звучали смешанные чувства – надежда и страх. Морщинка между бровей углубилась, выдавая беспокойство.
– Я не знаю, – честно ответила Алина. – Я просто хочу попробовать снова двигаться. Почувствовать своё тело.
Елена Андреевна помолчала, затем кивнула:
– Хорошо. Только не перенапрягайся сразу. Ты долго не занималась.
Словно я не знаю, подумала Алина. Но вслух лишь поблагодарила мать за завтрак.
В гостиной она отодвинула мебель, освобождая пространство для упражнений. Дерево скрипнуло по паркету, ковер она свернула и убрала в сторону. Поставила телефон на подставку, включив запись с классическими упражнениями у станка. Такими знакомыми, выполненными тысячи раз.
Выполнив краткую разминку, Алина встала в первую позицию, ухватившись за спинку стула вместо станка. Простояв так несколько секунд, она глубоко вдохнула и начала плие.
Первое движение было мучительным. Мышцы, отвыкшие от нагрузки, кричали от напряжения. Колени дрожали. После нескольких батманов Алина почувствовала, как по спине течёт пот. Как она могла так быстро потерять форму? Движения, которые раньше выполняла легко и грациозно, теперь давались с трудом, словно тело не помнило свою прежнюю гибкость и силу.
"Терпение, Алинка. Шаг за шагом".
Голос Киры подбадривал её, когда она была готова сдаться. И Алина продолжала, стиснув зубы от боли, борясь с непослушным телом. Выполняя простейшие упражнения, она чувствовала, как дрожат мышцы, как напрягается каждое сухожилие. Ощущение было одновременно мучительным и... живым. Впервые за долгие недели она чувствовала что-то кроме тупой боли утраты.
Через час она рухнула на пол, тяжело дыша. Каждая мышца горела огнём. Волосы прилипли к вспотевшему лбу, сердце колотилось как сумасшедшее. Я никогда не вернусь к прежней форме, мелькнула отчаянная мысль. Слишком поздно.
"Ой, да брось! Ты всегда так драматизируешь. Помнишь, как ты сломала ногу в пятнадцать? И тоже думала, что всё кончено".
– Тогда мне было пятнадцать, – пробормотала Алина, отвечая воображаемой сестре, вытирая пот с лица рукавом. – Сейчас мне двадцать шесть. В балете это почти пенсия.
"С каких пор ты слушаешь то, что 'принято'? Ты всегда была сильнее предрассудков".
Алина улыбнулась, вспомнив, как Кира всегда защищала её от сомнений. Вспомнилось, как после той травмы ноги в пятнадцать лет, когда врачи говорили о возможном конце карьеры, именно Кира сидела с ней ночами, помогая с упражнениями, заставляя верить в невозможное. "Ты Лебедева, а лебеди не сдаются", – повторяла она снова и снова, пока Алина, стиснув зубы от боли, выполняла реабилитационные упражнения.
– Мне нужно больше времени. Неделя до проб – это ничто.
"Тогда иди поговори с Барским. Он всегда ценил талант больше всего".
Идея была безумной. Явиться к Барскому после трёхмесячного отсутствия и просить шанс? Он славился своей требовательностью, своей непреклонностью. "Балет не терпит перерывов", – любил повторять он. Но также он был известен своим безошибочным чутьём на настоящие таланты.
– Подумаю об этом, – пробормотала Алина, поднимаясь с пола. Мышцы протестовали против каждого движения. – Но сначала мне нужно вернуть хоть какую-то форму.
Следующие три дня превратились в марафон восстановления. Утром – растяжка и базовые упражнения. Днём – более сложные элементы. Вечером – снова растяжка, чтобы уменьшить боль в мышцах. Алина занималась до изнеможения, не позволяя себе отдыха. Словно пыталась наказать своё тело за месяцы бездействия.
Она выработала режим: просыпалась в шесть, выполняла первый комплекс упражнений, затем легкий завтрак. Второй блок тренировки с девяти до полудня, после – обед. Третий блок с трех до шести. Вечер – растяжка и медитация, чтобы успокоить мышцы и разум.
Мать наблюдала за ней с тревогой и надеждой, не решаясь ни поощрять, ни останавливать. После ужина на третий день, когда Алина массировала сведённые судорогой икры, Елена Андреевна наконец решилась заговорить:
– Ты хочешь вернуться в театр?
Алина подняла глаза. Яркий свет кухонной лампы создавал вокруг матери мягкий ореол, смягчая морщины на её лице:
– Я не знаю, мама. Часть меня хочет, но... я не уверена, что смогу.
– Физически или...?
– Во всех смыслах, – тихо ответила Алина, массируя ноющую мышцу. – Я не знаю, смогу ли я снова выйти на ту сцену... без неё.
– Кира любила смотреть, как ты танцуешь, – мягко сказала мать, присаживаясь рядом. От неё пахло домашней выпечкой и едва уловимым ароматом лаванды. – Она всегда говорила, что ты как будто рассказываешь историю без слов.
Историю, подумала Алина. Какую историю я рассказываю сейчас? Историю утраты? Или возрождения?
– Я боюсь, мама, – призналась она, впервые облекая свой главный страх в слова. – Боюсь, что если я вернусь к танцу, то предам её память. Словно моя жизнь продолжается, а её – оборвалась.
– Алиночка, – голос матери дрогнул, – жизнь продолжается не вопреки памяти о тех, кого мы потеряли, а благодаря ей. Кира всегда хотела для тебя только счастья. Она гордилась тобой больше всех.
Алина почувствовала, как к горлу подступают слёзы – не тупая, обессиливающая боль, которая преследовала её месяцами, а чистая, светлая печаль.
– Я не знаю, смогу ли я снова быть счастливой, мама.
– Нужно время, – мать осторожно коснулась её руки. Пальцы у неё были прохладные, с шершавыми подушечками – результат многих лет работы с бумагами в юридической фирме. – Но когда ты танцуешь... я вижу проблески прежней Алины. Той, которую Кира так любила.
Они сидели в тишине, впервые за месяцы по-настоящему разговаривая о Кире без острой боли, делая первые шаги к принятию.
Этой ночью Алине приснился сон – не кошмар, которые так часто посещали её, а тёплое, светлое воспоминание. Они с Кирой в детстве, на даче у бабушки. Лето, жара, яблоневый сад за домом. Кира сидит на ветке старой яблони, свесив ноги, и подбадривает Алину: "Давай, ты сможешь! Лезь ко мне!" А она, всего семи лет, боится высоты, но хочет быть рядом с сестрой. Кира протягивает руку: "Я держу тебя. Не бойся".
На пятый день Алина решилась. Надела обычное платье глубокого синего цвета вместо привычных спортивных вещей, собрала волосы в привычный пучок и направилась к театру. В сумке – туфли на низком каблуке, чтобы переобуться; она не была готова надеть пуанты, но хотела выглядеть профессионально.
Сердце колотилось, когда она поднималась по знакомым ступеням. Серый гранит, отполированный годами до блеска, холодные перила, к которым она столько раз прикасалась перед репетициями. Каждый шаг приближал её к прошлой жизни, к миру, который она покинула так внезапно. Запах – особый запах закулисья, смесь парфюма, пота, пыли сцены и чего-то неуловимо театрального – ударил в ноздри, вызывая волну воспоминаний.
Репетиционный зал был полон танцовщиц. Сквозь открытую дверь Алина увидела знакомые лица, услышала обрывки разговоров, смех, топот множества ног, отрабатывающих связку. Фортепианные аккорды разносились по помещению, идеально отражаясь от зеркальных стен и высокого потолка. Кто-то заметил её, и разговоры смолкли. Десятки глаз обратились к ней – удивлённые, любопытные, сочувствующие.
– Алина? – Софья Маркова, её давняя соперница, подошла первой. Высокая, стройная, как тростинка, с идеально гладкими темными волосами, забранными в строгий пучок. – Какой... сюрприз.
– Здравствуй, Софья, – Алина постаралась, чтобы голос звучал ровно, без дрожи. – Я ищу Михаила Сергеевича.
– О, – Софья подняла брови, – он в своём кабинете. Но у него встреча с... – она замялась, её взгляд скользнул по изменившейся фигуре Алины, оценивая похудение и отсутствие прежней формы.
– Спасибо, – холодно ответила Алина и направилась к выходу из зала.
За спиной послышался шепот, но она не обернулась. Как странно – когда-то этот мир был её домом, а теперь она чувствовала себя здесь чужой. Словно вернулась в родной дом после долгого отсутствия и обнаружила, что мебель переставлена, а фотографии на стенах заменены.
У двери кабинета художественного руководителя она остановилась, собираясь с духом. Как изменится её жизнь после этого разговора? Если Барский откажет, останется ли у неё силы продолжать бороться? И если согласится – справится ли она с возвращением?
"Ты справишься. Просто будь собой".
Алина постучала.
– Войдите! – раздался знакомый властный голос, от которого у любой танцовщицы труппы мгновенно выпрямлялась спина.
Михаил Сергеевич Барский сидел за столом, изучая какие-то бумаги. Высокий лоб, седые виски, глубокие линии на лице, говорящие о десятилетиях в искусстве, требующем перфекционизма. Увидев Алину, он замер, сняв очки в тонкой оправе.
– Лебедева?
– Здравствуйте, Михаил Сергеевич, – Алина сделала глубокий вдох. Из открытого окна кабинета тянуло запахом сирени с театрального двора. – Простите за вторжение. Я хотела поговорить с вами.
Барский молча указал на стул напротив. Его лицо не выражало ничего – ни удивления, ни радости, ни разочарования. Эта непроницаемость всегда пугала молодых танцовщиц, но Алина знала, что за ней скрывается острый ум и глубокая любовь к искусству.
– Я слышала, вы ставите "Жизель", – начала Алина, пытаясь унять дрожь в голосе.
– Да, – коротко ответил он. – Пробы на следующей неделе. Но, насколько я понимаю, ты взяла "перерыв" в карьере.
Слово "перерыв" он произнёс с лёгким оттенком презрения, и Алина почувствовала, как краска заливает щёки. Но не отвела взгляд – за годы работы с ним она научилась выдерживать его острые комментарии.
– Я... да. После смерти сестры я не могла...
– Я понимаю, – неожиданно мягко прервал её Барский. Его взгляд смягчился. – Потеря близкого человека... это сложно. Но в нашей профессии нет места для долгих перерывов, Алина. Ты знаешь это.
– Знаю, – она выпрямила спину, чувствуя, как привычно напрягаются мышцы, вспоминая годы тренировок. – Поэтому я здесь. Я хочу вернуться.
Барский внимательно изучал её лицо, скользя взглядом от темных кругов под глазами до напряженно сцепленных на коленях рук:
– Ты три месяца не тренировалась. Тело балерины – это инструмент, который требует ежедневной настройки. Ты потеряла форму.
– Я работаю над этим. – Солнечный луч, проникающий через окно, коснулся стоящей на полке фотографии – молодой Барский в костюме Зигфрида. – Дайте мне шанс, Михаил Сергеевич. Я докажу, что всё ещё могу танцевать.
– Зачем? – внезапно спросил он, откинувшись в кресле. – Зачем тебе возвращаться, Лебедева? Из-за "Жизели"? Из-за роли, которая могла быть твоей?
Алина замешкалась. Почему? Что движет ею? Амбиции? Страх забвения? Или что-то более глубокое?
– Потому что танец – это всё, что у меня есть, – наконец ответила она, чувствуя, как слова рождаются не в голове, а где-то глубже, в самом сердце. – Это то, кто я есть. Без него... без него я как будто тоже умерла вместе с сестрой.
Барский долго молчал, изучая её. Затем кивнул:
– Приходи на разминку завтра в девять. Посмотрим, на что ты способна.
Сердце Алины подпрыгнуло:
– Спасибо, я...
– Не благодари раньше времени, – прервал он. – Я ничего не обещаю. Если ты не справишься с базовыми упражнениями, разговор окончен. Никаких поблажек, никаких исключений. Даже для тебя, Лебедева.
– Я понимаю.
– И, Алина, – его взгляд смягчился, морщинки вокруг глаз стали заметнее, – мне очень жаль твою сестру. Я помню, как она всегда была на твоих выступлениях. Первый ряд, крайнее кресло.
Алина почувствовала, как к горлу подступает комок:
– Да. Она никогда не пропускала.
Кроме последнего раза. Кроме того раза, когда она спешила ко мне и не дошла.
Выйдя из театра, Алина глубоко вдохнула. Первый шаг сделан. Завтра... завтра она снова будет танцевать в том самом зале, где провела тысячи часов, оттачивая мастерство. Страх смешивался с волнением, создавая странный коктейль эмоций.
Она остановилась у фонтана перед театром – любимого места отдыха танцовщиц в летние дни. Сколько раз они с Кирой сидели здесь после репетиций, обсуждая новые постановки, трудных партнеров, требования Барского. Брызги воды слегка касались лица, освежая в летний зной.
"Видишь? Я же говорила, что Барский даст тебе шанс".
– Он ещё ничего не решил, – прошептала Алина, глядя на играющие в фонтане солнечные блики.
"Но впустил тебя обратно. Это уже победа".
Проходящая мимо женщина странно покосилась на Алину, разговаривающую саму с собой. Но ей было всё равно. Этот внутренний диалог с воображаемой Кирой стал её спасательным кругом, тем, что давало силы двигаться дальше.
Но что, если я не справлюсь? Что, если тело подведёт меня?
Алина знала, что несколько дней тренировок не вернули ей прежнюю форму. Она всё ещё была слабее, менее гибкой, чем до перерыва. А Барский не из тех, кто делает скидки на обстоятельства.
"Тогда ты просто будешь работать усерднее. Когда это Алина Лебедева отступала перед трудностями?"
Алина улыбнулась, вспомнив, как они с Кирой сидели на этом самом месте за неделю до рокового дня. Кира отпивала кофе из картонного стаканчика, болтала о новой работе, а потом вдруг посерьезнела и сказала: "Знаешь, что в тебе самое удивительное? Ты никогда не сдаешься. Даже когда все говорят, что это невозможно."
Вечером Алина достала из шкафа ту самую вещь, которую избегала все эти месяцы – DVD с записью своего последнего выступления в «Лебедином озере» год назад. Тогда она танцевала лучше всех в своей жизни, и критики прочили ей главные партии во всех будущих постановках.
Руки дрожали, когда она вставляла диск в проигрыватель. Пластик теплый, чуть шершавый под пальцами. Она устроилась в кресле, подтянув колени к груди, как в детстве, когда они с Кирой смотрели мультфильмы.
На экране появилась она – уверенная, изящная, парящая над сценой, словно действительно была птицей. Каждое движение наполнено смыслом, каждый жест завершен. Музыка Чайковского наполнила комнату – знакомая до последней ноты, она словно активировала что-то в мышцах, заставляя их вспоминать.
Алина смотрела, не узнавая себя. Та девушка на экране казалась недостижимым идеалом, существом из другого мира – мира, где не было боли утраты, где каждое движение было продолжением музыки, где душа свободно выражала себя через тело.
"Ты всё ещё она, Алинка. Она всё ещё внутри тебя".
Алина коснулась экрана, словно пытаясь дотянуться до прежней себя.
– Я не знаю, как её вернуть, Кира.
"По одному шагу за раз. Как ты учила меня, когда я думала, что никогда не научусь кататься на коньках, помнишь?"
Алина улыбнулась, вспомнив зимнее утро много лет назад – испуганную десятилетнюю Киру на льду городского катка и себя, двенадцатилетнюю, терпеливо показывающую ей, как делать первые шаги. "Не бойся упасть," – говорила она тогда. "Падение – это часть обучения. Главное – подняться."
– По одному шагу за раз, – повторила она вслух. – Хорошо.
Она встала перед телевизором и начала повторять движения за своим экранным образом. Медленно, неуверенно вначале, затем всё более плавно, позволяя телу вспоминать то, что разум забыл. Мышцы дрожали от напряжения, но в этой дрожи было что-то почти приятное – ощущение возвращения к себе.
Ноги вспоминали позиции, руки – линии, тело – баланс. Как сказал Виктор, это было похоже на езду на велосипеде – навык, впечатанный глубоко в мышцы и нервы, нуждался лишь в пробуждении.
Когда мать заглянула в комнату, она увидела Алину, танцующую в полумраке под музыку Чайковского, с блестящими от слёз глазами и впервые за долгие месяцы – с улыбкой на губах.
Утро следующего дня Алина встретила с неожиданной решимостью. Сон был глубоким и освежающим, словно тело тоже готовилось к важному испытанию. Она тщательно собрала волосы в безупречный пучок, надела своё лучшее трико и взяла сумку с пуантами – теми самыми, с нарисованными Кирой бабочками.
Проходя через гостиную, она заметила взгляд матери – смесь надежды и тревоги.
– Ты уверена? – спросила Елена Андреевна, провожая её взглядом.
– Нет, – честно ответила Алина. – Но я должна попробовать.
"Ты справишься," – шепнула Кира в её голове.
Выйдя из дома, Алина глубоко вдохнула. Воздух был свежим после ночного дождя, пахло мокрой листвой и городской пылью. Автобус был почти пуст – слишком рано для обычных пассажиров. Сиденье обтянуто потертой синей тканью, окно чуть запотело от её дыхания. Алина смотрела на проплывающий за окном город, и казалось, что она видит его впервые после долгого сна.
Театр был полон жизни: танцовщицы спешили на разминку, работники сцены готовили декорации, костюмеры несли стопки пачек. Привычный, родной хаос закулисья, который Алина так любила. Её сердце сжалось от тоски – она скучала по этому миру больше, чем готова была признать.
В раздевалке все замолчали, когда она вошла. Знакомые запахи – лосьон для снятия макияжа, пудра, разогревающий бальзам для мышц, легкий аромат пота. Затем кто-то – кажется, Лина из кордебалета – подошёл и обнял её.
– Мы скучали по тебе, – просто сказала она, и другие девушки закивали.
Объятие было неожиданным – тепло другого тела, мягкость волос, щекочущих щеку, легкий запах цветочных духов.
– Рада вернуться, – ответила Алина, и впервые эти слова не казались ложью.
Только Софья держалась в стороне, наблюдая с нечитаемым выражением. Их соперничество было легендой театра – две талантливые танцовщицы, такие разные по стилю и темпераменту. Где Алина была эмоциональной глубиной, Софья была технической безупречностью.
Разминка была настоящим испытанием. Барский стоял у станка, наблюдая за каждым движением Алины с бесстрастным лицом. Она чувствовала его оценивающий взгляд, чувствовала, как он отмечает каждую ошибку, каждое несовершенство.
Плие, батманы, ронд-де-жамб – базовые движения, выполненные тысячи раз. Зал наполнен звуками: музыка фортепиано, скрип паркета под ногами, тяжелое дыхание танцоров, негромкие команды Барского. Её тело вспоминало, но не так быстро, как хотелось бы. Мышцы дрожали от напряжения, пот стекал по спине, собираясь в капли на пояснице.
– Адажио, – скомандовал Барский, и Алина перешла к медленным, плавным движениям, требующим идеального контроля и баланса.
Здесь её слабость проявилась отчётливей: она едва удерживала равновесие в арабеске, её движения не имели прежней плавности. Отражение в зеркале показывало все несовершенства – линии недостаточно чистые, позиции не до конца выдержанные, дыхание сбивается.
– Достаточно, – наконец сказал Барский, и Алина замерла, тяжело дыша.
Она избегала смотреть на других танцовщиц, зная, что в их глазах найдёт лишь жалость или удовлетворение от её неудачи. Барский подошёл к ней, понизив голос, чтобы другие не слышали:
– Ты не в форме, Лебедева.
– Я знаю, – она подняла подбородок. – Дайте мне время.
– Времени нет. Пробы через три дня.
– Я буду работать день и ночь.
Барский изучал её лицо, словно что-то искал:
– Зачем? Зачем подвергать себя такому испытанию? Ты можешь вернуться позже, для другой постановки.
Алина глубоко вдохнула, ощущая запах канифонии и пота, смешанный с ароматом деревянного пола:
– Потому что "Жизель" – это история о девушке, которая умерла от разбитого сердца, но чья любовь оказалась сильнее смерти. Это... это моя история сейчас, Михаил Сергеевич. Я должна рассказать её. Я должна танцевать эту партию.
Что-то промелькнуло в его глазах – понимание? Он молчал, и в этой паузе Алина почувствовала, как ускользает её шанс.
– Кордебалет, – наконец сказал он. – Я могу предложить тебе место в кордебалете. И если ты покажешь прогресс, возможно, дублёром главной партии. Но не более.
Это было меньше, чем она надеялась, но больше, чем ожидала. Место в кордебалете – это путь обратно, шанс доказать, что она всё ещё может танцевать.
– Спасибо, – просто сказала Алина.
– Не благодари меня, – Барский повернулся к остальным танцовщицам. – Аллегро! Все на середину!
"Видишь? Первый шаг сделан".
Новость о возвращении Алины Лебедевой в труппу разлетелась мгновенно. Её понижение из потенциальной примы до танцовщицы кордебалета вызвало волну сплетен, но Алине было всё равно. Она вернулась – и это было главным.
Тренировки были изнурительными. После общих репетиций она оставалась в зале, работая до изнеможения. Каждый мускул болел, каждое движение было борьбой. Но с каждым днём она чувствовала, как возвращается контроль, как тело вспоминает свой природный язык.
Виктор часто оставался с ней, помогая с растяжкой, давая советы. Его присутствие было ненавязчивым, поддерживающим. Он никогда не упоминал Киру, но иногда ловил взгляд Алины, когда она, задумавшись, смотрела на пустое место в первом ряду.
– Ты восстанавливаешься быстрее, чем кто-либо ожидал, – сказал он однажды вечером, когда они сидели на полу после особенно тяжёлой тренировки. Деревянные половицы были теплыми от их разгоряченных тел, воздух пропитан запахом пота и разогретых мышц.
– Недостаточно быстро, – покачала головой Алина, массируя икры. – До премьеры две недели, а я всё ещё спотыкаюсь на базовых элементах.
– Ты слишком строга к себе. Всегда была.
"Он прав, ты знаешь".
Алина улыбнулась, слыша в голове голос Киры:
– Так говорила моя сестра.
– Мудрая была девушка, – Виктор помолчал, глядя на свои руки. – Я видел её на всех твоих выступлениях. Она... светилась гордостью.
Алина почувствовала, как к горлу подступают слёзы:
– Она была моим лучшим другом. Моим талисманом. Когда мы были маленькими, я защищала её от всех — от задир во дворе, от строгих учителей. А потом, когда я начала серьезно заниматься балетом, всё перевернулось. Она стала моей защитницей, моей опорой. Без неё... сложно.
– Я понимаю, – он осторожно коснулся её руки. Прикосновение было тёплым, непривычным после месяцев, когда она избегала любого контакта. – Но, может быть, ты танцуешь теперь не только для себя, но и для неё?
"Умный парень".
Алина не знала, что ответить. Виктор был прав – каждый раз, выходя на сцену, она чувствовала присутствие Киры, словно та наблюдала за ней из зрительного зала. Словно танец стал способом говорить с сестрой, когда все другие способы коммуникации оборвались.
– Может быть, – тихо согласилась она.