Антон долго ее приучал к шикарной жизни. Приручал, приучал к себе: нежил, холил в салонах красоты, не давал покоя ночами, доводил до исступления, до немоты, так, что Анна привязалась к его ласкам, как к наркотикам. Целовал, баловал, украшал, баюкал… Это было настоящим дурманом, счастьем, поселившемся в большом доме с огромным камином, в богатом Питерском пригороде…
А через полгода влетел в этот дом ошалевший и злой:
- Все, Анька, все! Праздники закончились. Я встрял по-полной!
Он пил коньяк, как воду, и долго-долго ничего не говорил. До смерти перепуганная Аня не знала, с какого боку к нему подходить, чтобы узнать толком, что случилось. Что стряслось?
- На меня наехали. Фирму отнимают. Посадили на счетчик. Мне – хана, Анька.
Он посмотрел ей в глаза. Его лицо было лишено красок, белое, восковое лицо. Маска идола.
- Может быть, продать что-нибудь? – робко сказала Аня.
- Можно. Можно все продать, снять с себя последнюю рубашку, с матерей последние рубашки снять, и все равно – мы и десятой части не отдадим.
Аня ахнула тогда. Первым желанием было – бежать.
- Ты хочешь сбежать? – Антон угадал ее мысли. Что ж, ее мысли он всегда легко угадывал. - Беги. Только я тогда не смогу тебя защитить. Они везде нас достанут. А ты – сладкая добыча. Через тебя я буду уязвим.
Это были очень страшные слова. Анна не спала несколько ночей, ее трясло. Антон обнимал ее крепко, целовал, и поцелуи эти были такими… такими… В общем, так целуют перед разлукой, когда уезжают навсегда. Или умирают.
Однажды утром он попросил заварить ему свежего чаю. Они не покидали дом несколько дней подряд. Аня залила кипятком заварку и присела за столик.
- Так долго продолжаться не может. Надо идти в милицию, - сказала она.
Антон вскочил, опрокинув симпатичный фарфоровый чайничек на пол.
- Дура! Дура! Какая же ты дура!
Потом обмяк.
- Прости. Это нервы. Менты все куплены. Бесполезняк. Есть один только выход, но мне нужна твоя помощь. Это – криминал, но иначе нам не выкарабкаться никогда.
Аня побелела.
Это был криминал. Банальный, гадкий, отвратительный в своей простоте. Аня должна была заманивать подвыпивших приезжих, гостей города, туристов в номера или в апартаменты, поить шампанским и виски с клофелином, обчищать чужие карманы и кошельки, а потом красиво исчезать. Питер большой, приезжих много. Очень много. Схема старая, проверенная, эффективная. Никто не докопается. А если начнет докапываться, то крыша быстро прижучит любого умника, решившего «научить Родину любить» обнаглевшую воровку.
- Но эта крыша тебя поставила на счетчик?
- Да. Поставила. Но любезно предложила охрану. Так я заработаю быстрее.
- Почему – я? – тихо спросила Аня.
- Потому, что мне больше не на кого понадеяться в этом городе. Ты у меня одна. И ты меня понимаешь, как никто другой. Спаси меня. Прошу.
В его глазах стояли слезы.
И Аня, превозмогая отвращение, страх, боль, «помогала». Чем она отличалась от обычной ночной бабочки? Практически ничем. Близкого контакта не было – «клиенты» засыпали на «самом интересном месте». Но потом Аня воровала их деньги, вещи, технику, телефоны, часы, запонки и прочие драгоценности. Получалось у нее ловко: на вокзале она «случайно» попадалась под руку хорошо одетым гражданам, и ее чемоданчик, неплотно закрытый, распахивался от столкновения, все содержимое (милые дамские вещицы, симпатичные и безобидные) рассыпалось на асфальте.
Она смущалась. Смущался и турист. Такая хорошенькая, такая милая девушка, так она расстроена… Он знакомился с ней. Приглашал куда-нибудь выпить кофе. Там знакомство продолжалась. Ну а дальше – дело техники.
Сначала Анну точил страх, разрывало душу на части омерзение и стыд. А потом она привыкла, смирилась и отупела. Антон деловито собирал выручку, сдавал ее в «нужные руки» и даже не начинал разговора о том, что скоро все закончится, потому что он соскочил с крючка. Он бил ее при каждой попытке к сопротивлению. Бил грамотно, не оставляя синяков, не «портя фасада». И когда она оставила все попытки к сопротивлению, он бил ее уже просто так. Даже не от плохого настроения. Он называл это «профилактикой».
Восемь лет Аня жила в кромешном аду. И в последний год, когда она, как обычно, столкнувшись с очередным «приезжим» на вокзале, потерпела неудачу. «Приезжий» взглянул на нее с отвращением:
- Куда прешь, овца! Зенки разуй, чучундра!
Вечером Аня внимательно всмотрелась в зеркало. Что она там увидела? Разбитое существо с обвисшей нижней губой, как у заморенной клячи. В пустых глазах не было ничего живого, мутные глаза. Зенки, как метко подметил тот грубиян на вокзале. Она прошаркала на кухню, где налила себе стакан водки и выпила, даже не поморщившись.
Вечером явился Антон. Свежий, поигрывающий упругими мышцами. Пахнувший кожей, одеколоном, благополучием. Опасностью и жестокостью. Зверь, хитрый, чуткий, бесшумный.
- Нет у меня для тебя ничего, - прохрипела Аня, готовая к короткому удару в солнечное сплетение.
- А что от тебя, коровы, ждать? Ты посмотри – корова! Разъелась, обрюзгла, поплыла. Смотреть тошно. Таскаешь дешевку какую-то, потому что сама – дешевка. Дура деревенская. Такая девка была, и что теперь?
- Я больше не могу этим заниматься!
- Чем? – Антон поднял левую бровь.
- Всем этим. Не могу. Я уеду сегодня же.
Он хмыкнул, отвернулся, сделал неспешный круг по огромной гостиной с камином. И потом вдруг резко подпрыгнул к ней, метким ударом сбив Анну с ног.
- Куда ты поедешь? Куда? Ну-ка, скажи мне, куда ты отправилась? А? А?
Удар за ударом. Град ударов. Теперь Антон не стеснялся и бил ее по всему телу. С наслаждением и страстью. Бил, бил, бил…
Когда она очнулась, то очень удивилась, что пока еще жива.
- Живучая ты, Анька. Как гадюка. Бабы деревенские все живучие. Сколько у меня было таких баб, и только деревенские – самые стойкие. Правда, и самые дурные! – Антон развалился на диване, попивая золотистый коньяк. Настроение у него было превосходное.
- Ты думаешь, что одна у меня, единственная и неповторимая? Ну и дура. У меня вас, дур, целая дюжина. Помоложе, постарше, похитрее, поглупее, всякой твари по паре. И все работают на меня. Бригада, считай. И ни одна, слышишь, ни одна дура не догадалась в самом начале вербовки, что ее вербуют, заманивают в это г….! Все уши развесят и сопли распустят… Но ты, я говорю честно, самая любимая. Честно, честно. Прям мамой клянусь! Самая первая и самая любимая. Я на тебе руку набивал, ты у нас - ветеран! Тебе надо вымпел подарить, а на вымпеле написать «Героиня капиталистического труда».
Ладно, неволить тебя, Анька, не буду. Отработала ты честно. Хана тебе, как работнику. Но, курочка моя, и жить тут ты больше не будешь. Не тот коленкор. Разве что, домработницей приходящей. Будешь приходить два раза в неделю. Наводить тут порядок, посуду мыть… А я за это буду потихоньку списывать твой долг.
- К-какой долг? – Аня с трудом разлепила запекшиеся губы.
- Ну… какой. Такой. Содержание, обучение, питание, расходы на лечение, и прочее, и прочее. Общая сумма долга – пять лямов. Рублей, не дергайся так. Я – добрый и совесть имею. Отработаешь, пойдешь на все четыре стороны. Но пока бабки не отдашь, из Питера не уедешь.
Он наклонился над ней, пронизывая насквозь взглядом серых, холодных глаз.
- Тут останешься. А если вздумаешь рыпнуться, то даже до тюрьмы не доживешь – останешься здесь навсегда. В камине.
Автор: Анна Лебедева