Свистунова белела, серела, бурела, а потом убегала по коридору в девятый класс, где сидела на уроке немецкого ее страшненькая дочка, Свистунова-младшая. Мать выволакивала ее из-за парты в коридор, где наотмашь хлестала по щекам.
- Признавайся, было? Было, я спрашиваю? Дрянь! Вся в своего папашу!
Та ничего не понимала и могла только бубнить:
- Мама, что с вами? Что с вами, мамочка?
Аньке становилось жалко обеих Свистуновых, и она кричала со своего далекого подоконника:
- Да расслабьтесь, ГалСергевна, я пошутила! Ваша дочь – образец невинности, ее под стекло ставить надо!
Не жила она никакой "такой" жизнью. Не трогал ее Антоха. Они даже не целовались. Хоть и хотелось его поцеловать. Но Анька не желала делать первый шаг. Она не собиралась навязываться. Раз Антон считает себя другом, значит, так оно и есть. Он ведь ей почти как брат.
Окончили девятый класс, классная руководительница выдохнула с облегчением. Директор, вручавший аттестат Ане, с сожалением сказал:
- А могла бы проявить усердие и окончить без троек.
Аня уже не слушала. Аня собиралась штурмовать славный городок Боровичи на предмет поступления в техникум общественного питания и строительства. Да, вот так: хочешь – строй, а хочешь – кашу вари. В жизни не пропадешь. И с тройками туда очень замечательно возьмут.
Антон же рванул в Питер.
- Большому человеку – большая дорога, - пафосно сказал он на прощание и укатил.
***
Аня с головой ушла в веселую студенческую жизнь. И эта жизнь была прекрасна и восхитительна! Городок не ахти какой большой, но ей нравилось тут – много зелени, уюта, красок. Соборы, церквушки, сонные улочки, древняя купеческая жизнь замерла на живописной реке Мста. Будто сама Русь спряталась от злых глаз на берегах, поросших густым ивняком, скрылась в тени чистой, омытой вешними дождями листвы.
Она решила здесь остаться. Устроилась в местную кафешку поваром. Питалась на кухне, а зарплату тратила на съемное жилье. Одевалась на местном рынке и была всем довольна. Мать частенько приезжала в гости, и потом отчаливала, ужасно довольная дочерью: вот! Вот! А говорили, толку от Аньки не будет. А есть толк! Есть! Самостоятельная! А не какая-нибудь… эта!
И все у Аньки было хорошо, и даже замечательно. Пока однажды не приехал к ней, не нагрянул в ее махонькую квартирку СЮРПРИЗ. Такой вот сюрприз, Антоха собственной персоной, нарисовался, фиг сотрешь.
- Здорово, старуха! Еле тебя нашел, окопалась тут… Матушка твоя нипочем выдавать тебя не хотела, бухтела все, что вы в ссоре, что не разговариваете, что не пишешь и телеграмм не шлешь! Ну а моя под стопку весь расклад – на!
(Чувствовала мама. Что-то такое чувствовала.)
Он болтал, болтал что-то, взгромоздив полные пакеты разных разностей на обеденный стол, закрывал широкими плечами вид из окошка, вкусно пах кожей, одеколоном и сигаретами, шумел и грохотал. Его русые волосы были подбриты под бокс, зубы белели в улыбке, и Аня, будто увидев Антона заново, тихо удивлялась, прислушиваясь к странным ощущениям в животе: каким красивым, каким сильным стал Антошка!
Она позвонила напарнице и наврала ей что-то про болезнь, внезапно свалившую ее. А потом готовила закуску, накрывала на стол, потом, сбежав от Антона в комнату, пыталась нарядиться и ничего подходящего не находила.
Антон тихо подкрался со спины, обнял ее за талию и поцеловал шею.
- Вкусно пахнешь, как булочка с корицей, - прошептал он.
А Анька покраснела, потому что, накануне, на работе, она действительно пекла булочки. Правда не совсем пекла. Жарила. И не булочки, а банальные, развратные по своей простоте и нажористости беляши. И от этого покраснела еще сильнее. Но Антон нисколько не смущался, он был занят Анькиным смешным, с оборвавшейся и пришитой снова лямкой, лифчиком. И ему плевать было на Анькин смешной лифчик. Его интересовала она сама. Только она, и никто больше.
Потом они, после совместного душа, уже сидели на кухне и разговаривали. Анька больше не стеснялась. Ноги ее были положены на колени Антона. Она слушала его россказни и исподволь любовалась своими ногами: какие красивые ноги, ах! Это просто чудо, что за ноги, эх! Вот бы он похвалил эти длинные, длинные, невероятные Анькины ноги!
Впрочем, Аня была уже пьяна и могла лишь улыбаться бесконечному потоку слов Антона о красивой, богатой, шикарной питерской жизни…
- Я соскучился по тебе, Анюта, - сказал Антон, проведя ладонью (уф, наконец-то, заметил) по длинной, длинной, красивой, прекрасивой, воистину голливудской Анькиной ноге…
***
Он уговорил ее, увез, вырвал с корнем из привычной, уютной, теплой жизни тихого городка. А она сопротивлялась, плакала, не хотела уезжать.
- Что ты вцепилась в это захолустье? – орал Антон. - Что ты тут забыла? Что тебя здесь ждет? Будешь так до самой старости стоять в своей обшарпанной забегаловке, жарить беляши с кошатиной и жиреть. Самой не противно? Ты вся провоняла своими беляшами, молодая, красивая девка, фу!
- А там – что? – тихо спрашивала Аня.
- А там – сила! Там северная столица, там Балтика, цивилизация, шик. Там деньги, дурочка! И я дам тебе эти деньги!
Потом он усадил ее в красивую иномарку, подержанную, но кто в этом разбирался? Даже попрощаться с мамой не дал. (А попрощаться надо было. Мама ведь умрет через два месяца.) Аня смотрела в окно, на знаки, на придорожные кафешки, на леса и поля, впитывала в себя первые впечатления, стараясь удержать самое интересное. Но вскоре ужасно устала от всего и запомнила лишь девиц, слоняющихся вдоль трассы на участке, помеченном знаком «Иссад – 2км».
Аня невзлюбила Питер с первого взгляда. И Питер невзлюбил Аню. Не было в нем ничего старокупеческого, добродушного, сытого и расслабленного, как улыбка купчихи на картинах Кустодиева. Питер походил на озлобленного сухаря, недавно в пух и в прах проигравшегося, но вновь разбогатевшего, и старавшегося забыть свою недавнюю нищету.
Снаружи Питер такой франт, такой чопорник – робеешь просто перед ним. А внутри – клоака. Плесень, гниль. Дно, где как крысы, орудуют преступники всех мастей. Первое время Антон, как ангел в раю, показывал Ане парадную часть города: водил в шикарные рестораны, угощал деликатесами, снимал роскошные номера в гостиницах, катал на речном теплоходе.
На том речном теплоходе он подарил ей массивную золотую цепь с кулоном. А потом повез обалдевшую Анну в свой дом, который находился в пригороде. Огромный, роскошный, с выдающимся камином в гостиной. И этим камином Антон очень гордился. Он хвастался позолотой, ценой отделки, обещал подарить Ане настоящую жизнь. Мол, у него бизнес и все такое, дела идут хорошо, Анька будет, как сыр в масле…
- Я думаю, что… - начала было Анна.
- Тебе не надо думать. Думать буду я! – оборвал ее Антон.
***
А надо было думать! Надо было соображать! Анька только потом поняла, как влипла. Когда поздно уже было. Когда коготок увяз!
Автор: Анна Лебедева