Посмотрим теперь, что говорили простые крестьяне о коллективизации, как оценивали то время. Процитирую несколько отрывков из опросных листов исторических исследований середины 90-х [цитаты по 549]:
Дмитриева Нина Дмитриевна (1914 г.р.): «До коллективизации деревня была другой. Вернее, другими были люди. Они друг другу помогали, как могли, доверяли. Делились с соседями последним. Жили общиной. Украсть у ближнего…, такое и в голову никому не приходило. Когда пришли колхозы, всё собственное у хозяев отобрали. Оставить себе можно было только столько, сколько хватало, чтобы кое-как выжить. Руководили всем этим бедняки. Во время раскулачивания отбирали скот, инвентарь, утварь, запасы зерна, муку, землю. Всё это становилось коллективным. От раскулачивания страдали не только крепкие хозяева, но и бедняки. Ведь они остались без своего кормильца, без работы.
Коллективизацию проводили бедняки. Они возглавили колхозы. Но какие из них хозяева!? Они хозяйствовать не умели. Своё-то хозяйство содержать не могли. Поэтому колхозный скот пал, инвентарь разворовали.
Руководили безграмотно, не по-хозяйски. Собранный в общее стадо скот в большей части был испорчен. Дойка производилась всегда не вовремя, коровы ревели. Поэтому и был падеж скота. Иногда женщины, крадучись, находили в общем стаде своих бывших коров и, жалея их, выдаивали молоко на землю, чтобы оно не распирало вымя.
До коллективизации жили весело. Гуляли свадьбы, строили дома, жили в достатке. Но пили с умом. Много пьяниц не было. Во время коллективизации люди пролили очень много слез. Ведь убивали кормильцев – мужиков.
На работу колхозники выходили с зарей. За их работой следили бригадиры. С поля нельзя было взять ни колоска, ни семечка. На трудодни мы почти ничего не получали. Поэтому и воровали колхозное добро. Но воровством это не считали, так как мы сами его и производили. Добро колхозное мы считали «ничьим», а, значит, - его можно брать. За коллективное хозяйство душа ни у кого не болела. Общее оно и есть общее. Люди чувствовали, что в колхозе их обворовывают, поэтому они и живут нищими.
Деревня не может выбраться из нищеты потому, что нет законов, которые бы защищали крестьянина. На крестьянское хозяйство всегда были непомерные налоги, поэтому подняться было невозможно. Но самое главное состоит в том, что люди разучились работать на земле и запились. О, как запились!»
Шубин Александр Павлович (1913 г.р.): «Наша семья подверглась неполному раскулачиванию: все хозяйство было отобрано, но семья осталась в селе и в своем доме. В селе считали нашу семью кулацкой. Меня, как сына кулака, не пускали даже в клуб.
Я со светлой радостью вспоминаю жизнь в деревне до коллективизации. Вспоминается гармошка, пляски, народные гулянья в праздники. Каждый имел свое хозяйство, работал на себя. Работали с малолетства, на совесть. Вечером дети собирались и играли на лотках, зимой шли на речку кататься на катушках.
Во время коллективизации деревня уныла. Ни игр, ни гуляний, ни плясок. Не знаю, поймешь ли ты меня, но деревня была убита сердцем. Поэтому она до сих пор и не оправилась.
Кто не шел в колхоз – иди на раскулачивание. Давали «твердое задание», облагали большим налогом. Не сдал – получи раскулачивание. До коллективизации стол нашей семьи был как и у всякого крестьянина (если он не был из пьяниц): хлеб пшеничный и мясо. Это всё - сколько угодно. Я уж не говорю об овощах, молоке и твороге. Одевали то, что могли купить на деньги, вырученные с продажи продуктов собственного хозяйства.
Как только коллективизация отобрала у нас свое хозяйство, жить стало голодно. Питались травой, купырями, копали корни саранки, кандыков. Из крапивы щи варили. Считай, ели то, что раньше ела наша скотина».
Мальцева Федосия Сергеевна (1914 г.р.): «Боялись готовить есть: а вдруг сосед зайдет и увидит, что у них есть хлеб и донесет властям. Такой случай у нас был. Соседка пришла и попросила хлеба для детей в долг. Мама такой хлеб пекла, что на всю деревню славилась. Дала от чистого сердца. На другой день в доме был обыск, проверяли, чем мы питаемся. Ничего особого не нашли. Тогда забрали мамины ботинки…
Работали очень много, а результата - никакого. Кругом воровали, друг за другом следили, народ голодал. Боялись из-за воров из дома выходить. А если кто, по старой привычке, забывал закрыть на замок дом, его обязательно обчистят. Даже “справные” мужики от такой жизни запили горькую.
А в колхозе работали за палочки, то есть за отметку учетчика о твоем выходе на работу. За работу, считай, ничего нам не платили. Все мысли были об одном - где что-то взять, чтобы семью накормить. Оглядываясь назад, думаю: вся наша жизнь была пропитана каким – то страхом. Жизнь прошла в страхе!»
Гракович Прасковья Васильевна (1912 г.р.) «Коллективизацию я помню хорошо. В то время было столько невинных душ погублено, что до сих пор вспоминаешь с дрожью. Ведь пострадали мы, деревенские жители. А сколько беды и горя принесла коллективизация тем невинным людям, которых ни за что, ни про что сослали.
У нас в семье было семь детей, я - самая младшая. Мы в то время держали две лошади, две коровы, 15 овец, 12 свиней и птицу. Нас за это чуть было тоже в кулаки не записали.
Помню, в один из вечеров отец пришел домой расстроенный, к тому же пьяный. Как только зашел в хату, так ноги-то у него и подкосились. В тот вечер я впервые увидела, как отец плакал. Плакал горько, громко, навзрыд. Когда он успокоился, то сказал маме: «Ну, мать, нас, чуть было, в кулаки не записали. Да, слава Богу, эта участь нас миновала». Оказывается, он напоил самогоном самого главного начальника. И тот в пьяном угаре, мол, по дружбе, обещал, что оставит нас в покое. Слава Богу, он сдержал свое слово.
Наутро к нашему соседу, Филиппу Лаврентьевичу, подъехали три подводы с красным флагом. На первой подводе, помню, было написано на красной тряпке: «Ликвидируем кулаков, как класс». За три часа из хаты всё было перенесено на подводы: постельные принадлежности, обувь, зерно в мешках. Выгнали поросят, коров, лошадей. А хозяина, его жену и сына Федю посадили на телегу и увезли неизвестно куда. Отец со старшими моими братьями в это время в поле был. Мама как увидела, что приехали к соседу, вся побледнела, задрожала. Мы затихли. До сих пор помню, как мама упала на колени перед иконой и молилась, молилась, молилась...
В напряжении мы жили около недели. Не знали – раскулачат, не раскулачат. За это время успели раскулачить еще восемь хозяйств в нашей деревне. Так страшно было! Такая была безысходность! Как это было несправедливо!
Ведь это были самые трудолюбивые люди. Те, которые работали день и ночь. Наемного труда они не применяли. Свои семьи были большие - от 9 до 14 человек. У них хозяйство было хорошо налажено, исправно жилище, в порядке скот, удобрена земля. За свое усердие они получали хороший урожай, молоко, мясо.
Те, кто их раскулачивал, были голодранцы из голодранцев. Это те, кто пьянствовал, да по вечерам в карты играл. Они для своей коровы и лошади сено не могли заготовить. Вот и докатились до полной нищеты. Таких было немного. Но на сходках они кричали больше всех.
Люди начали работать в колхозе. Да разве это работа была? В первую же зиму без кормов пал скот. Особенно тяжелое положение создалось с лошадьми. Пришла весна, надо пахать и сеять. А чем? И вот поехали, стыд и срам сказать, на годовалых телятах. На плуг запрягали по 8-10 телят. Никто такого сраму никогда не видывал!».
Таких воспоминаний можно приводить еще очень много, их 150, и это результаты только одной экспедиции. Как видно все они очень схожи, в том числе и воспоминания Астафьева, что доказывает их истинность. И нельзя при этом считать, что крестьяне были темными. Всё они хорошо понимали, хотя может были и малограмотными. Свидетельство этому не только многочисленные доносы из сводок ОГПУ, где народом обсуждались недостатки коллективизации, но, например, и вполне официальное письмо крестьян Гжатского района Западной области, направленное в газету «Правда» в августе 1930 года, и названное «Вы все лжете крестьянам». Поражает только их наивность, с которой они открыто выступали. В архивах это засекреченное ранее письмо разумеется именовалось как «переплетение правых, левых и контрреволюционного элемента».
Вот цитата из письма: «Мы, крестьяне, видим, что вы все врете, особенно по земледелию. Первый вопрос о промышленности и строительстве. Вы пишете, что в таком-то городе строят завод, что этот завод на будущий год будет выпускать сто тысяч тракторов, в другом городе завод-гигант будет выпускать по сельскому хозяйству всевозможные машины, ужасно много, не перечтешь и так далее. А если посмотреть на те заводы и фабрики в настоящее время, про которые пророчите, то что же можно увидеть? В одном фундамент выкладывают для завода, а в другом стены строят, и как это можно узнать, наполовину не достроен завод, и не хватает материала достроить в короткий срок. А вы уже обещаете на будущий год выпустить 200 — 300 тыс. с завода машин. (…) Двинули промышленность вперед - какую машину ни купишь, она очень плохого качества. Против заграничных наши машины никуда не годны, всех видов и другое производство против заграничного худшего качества. (…) Колхозы и совхозы производят продукции много только на бумаге, а в действительности, на деле там ничего нет, и кризис растет и будет расти, хотя вы заставили все единоличные середняцкие крестьянские хозяйства всевозможными нажимами войти в колхозы, все равно кризис будет. Власти дела не наладят до тех пор, пока само сельское население не пойдет добровольно, с охотой, с желанием в колхозы. Чтобы избегнуть кризиса в сельской продукции, не нужно было разгонять крепких крестьянских хозяйств до тех пор, пока действительно бы колхозы и совхозы не заменили эти хозяйства в продукции, и тогда бы их можно было ликвидировать. Они до того времени были бы целы и никуда не делись бы со своим имуществом и целы были бы сами». [цитата по 645]
Что же происходило с раскулаченными семьями, оторванными от родной земли? Наиболее трагичное положение сложилось у тех, кто отправился в необжитые северные районы страны. От раскулачивания в большей степени пострадало Черноземье, юг страны и Украина – все богатые зерновые районы. В наименьшей степени – Северные районы, где сельское хозяйство было не развито, и крестьяне жили бедно. Но именно сюда в эти малообжитые районы периферии страны для их освоения ссылались кулаки. Однако и самих северян не оставляли на месте. Как будто специально их отрывали от родовой земли и уводили дальше на север, в вечную мерзлоту. Так случилось с семьей Астафьева, которую из Красноярска сплавили в Игарку.
Далее опишем число раскулаченных и их жизнь в спецпоселениях.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.4. можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.