* НАЧАЛО ЗДЕСЬ
Глава 22.
- Теперь то понятно, почему отец Евстафий сжечь это всё хотел, - просмотрев пометки, которые показал ему Василёк, сказал Антип, - Ты, Василий, никому не говори пока про это. Сам я разберусь сперва. И карты погляжу, может… может ошибка тут… Точно ли эта наша местность!
- Погляди, - кивнул Васятка, - Покуда зима, у нас есть время всё разузнать, потому что здесь написано… вот, погляди… «то, что силу дастъ просящему, прiдётъ къ нѣму, если дастъ он жѣртву вѣликую на лѣтнiй солнцѣворотъ». То есть если принести жертву в день летнего солнцеворота, тогда силу обрести можно, и думается мне, не во благо людям кто-то желает такую силу заиметь. И копит силы, пытается их забрать у людей, у бабушки Марьи Ковылихи, вот и у Федоски. Не может сладить с кем посильнее, вот и выбирает…
- Ты прав. И я думаю, тот, кто это намеревается сделать, лишился своей силы там, на Каменной Краюхе, когда ты помешал ему добыть тот самый заветный корень. Потому и собирает сейчас то, что может. Ты побереги себя, Василёк, осторожнее будь.
Распрощавшись с Антипом, Васятка пошёл домой, мороз к вечеру крепче взялся, пробирался под тёплый кожух, щипал парнишку за нос. Уставший от всяческих размышлений над картами и старыми, уже порядком выцветшими строками, написанными задолго до его рождения, Васятка теперь хотел чего-то такого… чтобы можно было отдохнуть. Почитать сказки, или в игру какую поиграть, чтобы вот как в детстве, ни о чём не думалось.
Намеренно пошёл дорогой мимо дома Дорониных, может, Гаврилка не шибко занят, и хотя уже на улице порядком стемнало, вдруг его отпустят немного погулять. Или вообще ночевать к Гороховым отпросится, Гаврилкина матушка его раньше часто отпускала. Но теперь, когда новый хозяин во дворе заправлял, не так вольно Гаврилке жилось.
Во дворе Дорониных было пусто, только в окнах горел свет, но входить Васятка не стал, мимо прошёл. Встал на пригорке и стал глядеть туда, где пустыми окнами смотрела на улицу новая изба будущей усадьбы. В звонких зимних сумерках ничего страшного не виделось, обычный дом, крыша с коньком…
Васятка прикрыл глаза и стал слушать. Тихий гул, мерный и низкий, он словно из-под земли шёл, оттуда, где на холме стояла новая усадьба. Открыл глаза - всё пропало, ничего не слышно, только скрипит на морозе деревянный журавль Караваева колодца, да где-то вдалеке лает чья-то собака.
Бабушка Устинья уже извелась вся, ожидая Васятку, все ребята давно уж вернулись с ученья, вон, мимо дома Гороховых ещё засветло ватагой бежали кататься с горы. А Васятки всё нет!
- Василёк, а я уже идти хотела за тобой, - всплеснула она руками, - Что же это Антип эдак долго тебя держит? Поди уж проголодался!
В доме было тепло, и Васятка скорее скинул кожух, сунул ноги в старые валенки, которые всегда к его приходу ждали его на печи. Аппетитно пахло кашей, и в животе у Васятки сердито заворчало.
Наевшись каши, он взял книжку, свою любимую, со сказками. Уже много раз её читал, а всё одно - радовалась душа, покойно и хорошо ей становилось. Но в этот раз не удалось Васятке с головой уйти в чтение, на крылечке послышались чьи-то шаги, в дверь нерешительно стукнули.
В клубах морозного тумана, вошедшего с улицы, показалось ещё немного бледное лицо Федоски Липатина. Он прижимал к груди небольшой узел и потирал рукой озябший нос.
- Здравствуйте, - голос Федоски немного дрогнул, словно он был испуган, - Вот, бабушка Устинья, тебе матушка послала, велела передать.
- Здравствуй, Федосеюшка, входи, соколик, - ласково позвала Устинья, - Снимай кожушок, обогрейся. Припозднился ты нынче к нам, да как раз к вечоркам поспел. Сейчас наладим самовар, станем вечорять.
- А я сказал матушке, что меня Василёк позвал ночевать у вас, - сказал Федоска и покраснел, снимая кожух, - Мне поговорить с ним надобно… вот я и сказал…
- Это ты молодец! - Васятка хлопнул его по плечу, - В поздний час кому охота по улице в мороз такой ходить, останешься у нас, я вот книжку достал, с картинками, покажу тебе.
Увидев Федоску, Васятка сразу смекнул, зачем он пришёл. Потому что вспомнил! И не смог ждать, тут же у матушки отпросился, не стал на утро откладывать. Вон, как руки трясутся да глаза горят.
Пока бабушка Устинья налаживала в сенях самовар, Васятка позвал Федоску на тёплую лежанку, там и сели с книгой, пристроив лампу на припечье.
- Васятка, ты обожди, книжку покуда убери, - начал взволнованный Федоска, - Пока я не позабыл ничего… Вспомнил я! Да как всё сталось - сидел я у дровника, лучину щипал, ни о чём даже и не думал, а как встал, тесак положил… и тут у меня в голове будто пелена какая спала! Всё припомнил, кроме одного…
- Ты не спеши, -успокоил его Васятка, - Некуда нам торопиться, что помнишь, то и расскажи.
Федоска замолчал, раздумывая, а Василёк приглядывался к нему. Оправился Федоска после того, как в яме той просидел, ушла нездоровая бледность и худоба, не торчали кости у ворота рубахи. Но самое приметное - глаза. Теперь Федоскины глаза были ясными, осмысленными, не было в них той странной мути, которая тогда Васятку даже немного пугала. После того, как вытащили его не только из колодца, но и из собачьей личины, взгляд Федоскин метался от одного к другому, он словно не понимал, кто он сам и где находится. Теперь же всё было по-другому, и Васятка понял - оправился Федоска, ожил.
- Сразу тебе скажу, лица того, кто меня увёл тогда на Сипухин брод, я не помню, - начал Федоска свой рассказ, - Фигуру помню, а вот лицо словно в тумане, как будто картинку водою размыло. Слушай… ты только мне обещай, что никому не расскажешь…
- Никому ни слова, в этом можешь быть уверен, - сказал твёрдо Васятка, он понимал, то, что расскажет сейчас Федосей, непросто ему говорить.
- Я ведь каким был… немудрено, что именно меня этот… не знаю, как его обозвать, приглядел себе в помощники. Гаврилка правду про меня говорил - дураком я был, и вот если бы я теперешний себя тогдашнего встретил бы - сам бы в зубы дал, ей Богу! В тот день я медяк у младшего Сидоркина отобрал, нос ему разбил, когда он стал меня стращать, что уряднику скажет. Я ему пообещал, коли скажет, так я не такое ему устрою, ну, он испугался, конечно. Ревёт, кровь по щекам размазывает, а я хохочу над ним! А днём раньше я утят у Новожилиных подавил, утка их на пруд вела, а я…
По Федоскиным щекам потекли запоздалые слёзы по прошлым своим поступкам, сделанного-то уже не воротишь, как бы того не хотелось.
- Сидел я под плетнём, всё думал, как бы мне в лавке купить пряников и леденцов, да так, чтобы старый лавочник матушке не доложил, а иначе допытаются, откуда я деньги взял, и тогда мне несдобровать. А тут этот, откуда ни возьмись, навис надо мной, да и говорит: «А хочешь, я тебе ещё дам, да не меди, а серебром!» И в ладони своей показывает - монет с пяток будет серебром. А кто не хочет, все хотят, я так и сказал. Спросил, что делать надобно. А он и давай заливать - не тутошний он, издалека идёт, и где тут Сипухин брод находится ему надо показать, потому как ему сказали - надо всенепременно там идти. Я ему давай толковать, что Сипухин брод давно уже не перейти, вода пришла, глыбко там, а тот всё одно твердит! Ты, говорит, Федоска, меня до тудова доведи, и я тебе всё отдам, чего обещал. Ну я его и повёл, чего не отвести. Думаю, не моё дело, как он будет на ту сторону через брод перебираться, просит, так я и отведу. А то, что ему постом всё одно до мостка идти - это не моё дело. Ну, дошли мы с ним, и они всё чего-то мне говорил, я не помню, у меня в голове стало гудеть, всё тело зачесалось, я уже стал обратно глядеть, не сбежать ли… да денег-то он мне не дал, которые обещался. А как до брода дошли, он встал у воды и глядит в неё, молчит, уж и про деньги не говорит. Я и спроси у него, давай, мол, серебро моё, да я пошёл восвояси, недосуг мне тут стоять. А тот мне - погляди, что там в воде! Я и подошёл к нему, в воду глянул… и дальше плохо помню…как мы оказались на другом берегу - не могу тебе сказать, а только помню я, как копал яму. До того копал, что жилы все чуть себе не изорвал, а тот всё кругом ямы ходит да чего-то бубнит, не по-нашенски. Я сам подивился, а только показалось мне, что я несколько дней копал там, без отдыху! А потом…
Федоска замолчал, дрожь прошла по его телу, тяжко давались ему эти воспоминания. Васятка налил ему воды в кружку и подал, Федоска жадно выпил и собравшись с духом, продолжил:
- Помню, корень я выкопал. Кривой, чёрный, на мёртвого младенца похожий, только скрюченный весь, страшный… Этот давай кричать, чтоб я корень отдал, да я не дурак - яма глубокая, корень отдам, а он меня там и оставит и денег не отдаст. Стал просить, пусть деньги мне даст, и вытащит, а уж опосля отдам тот корень. И тут под ногами у него поехало, край ямы обвалился, он на меня рухнул, расшибся видать, лежит… тут я у него серебро и забрал. И как только сунул я те монеты себе за пазуху, тут и всё… шерсть полезла у меня на руках, и везде… дальше я ничего не могу упомнить, только и увидал вас с Гаврилкой, когда в речке стоял и ты мне приказал глядеть в воду.
- Значит, корень тот чёрный теперь у него, - задумчиво сказал Васятка, захолодела душа, - Потому он и второй искал, золотой Царь-корень, хотел, чтоб я его тогда на гряде привёл, да я не стал. Что же он умыслил?
Федоска глядел на друга и понимал, худое дело он сделал, худое и страшное, и его тоже теперь уже не поправить.
- Вась, ты это… ежели надо вам с Гаврилкой помочь чем, я себя не пожалею! Ты мне верь, я теперь совсем другой стал! Веришь?
- Верю, - кивнул Васятка, - Только теперь ты, Федосей, крепко молись, потому что не знаю я, не ведаю, чего надо сделать, чтоб нас всех от страшного зла оградить.
Продолжение здесь.
Дорогие Друзья, рассказ публикуется по будним дням, в субботу и воскресенье главы не выходят.
Все текстовые материалы канала "Сказы старого мельника" являются объектом авторского права. Запрещено копирование, распространение (в том числе путем копирования на другие ресурсы и сайты в сети Интернет), а также любое использование материалов данного канала без предварительного согласования с правообладателем. Коммерческое использование запрещено.
